Бывает небо слишком ярким,
с избытком птиц, и облаков,
вдали же солнце жарит слишком,
чтоб мысли вскармливать о нём.
Рука моя ,что столь бессильна,
не вырежет перед лицом
мои ужасные виде`нья
улыбок архиплодовитых,
легчайшее касание губы;
желаю знать,
что ж я не подымаю,-- хоть могу,--
созданье с ангельским лицом
что сообщает вред мне,
и зрит, моё как тело долу,
нисходит в боль?
Без остановки. Жми улыбку
туда, где слёзам иссыхать.
Ущерб от ангела пустяк,
рече`ние его горит.
Бывает в женском сердце,
иль крови перебор;
я рву ей грудь--
и вижу: кровь-- моя,
течёт оттоль, а всё ж-- моя
и мыслю вселед:
"иль небо слишком ярко...";
слежу за собственной рукой,
не следуя за ней--
и чую боль, что причиняет
она, но не болит.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 


Sometimes the sky's too bright,
Or has too many clouds or birds,
And far away's too sharp a sun
To nourish thinking of him.
Why is my hand too blunt
To cut in front of me
My horrid images for me,
Of over-fruitful smiles,
The weightless touching of the lip
I wish to know
I cannot lift, but can,
The creature with the angel's face
Who tells me hurt,
And sees my body go
Down into misery?
No stopping. Put the smile
Where tears have come to dry.
The angel's hurt is left;
His telling burns.
Sometimes a woman's heart has salt,
Or too much blood;
I tear her breast,
And see the blood is mine,
Flowing from her, but mine,
And then I think
Perhaps the sky's too bright;
And watch my hand,
But do not follow it,
And feel the pain it gives,
But do not ache.

Dylan Thomas

Ещё я не зачат был, и вне плоти,
руками жидкими мутузил матку,
бесформенным был я, воде подобен,
что полнила Йордань близ дома,
был братом дочери Менефы,
сестры отеческого червя.

И был я глух к весне, и к лету,
луны и солнца я имён не знал,
свалился глухо в плоть свою броню--
и оказались в кованной отливке
свинцовы звёзды, а дождливым млатом
отец махнул мой из-под свода своего.

Я знал послание зимы,
секущий град, ребячий снег,
а ветер был мне старшею сестрою,
в меня сочился, адская роса-- и вены
мои струились заревом Востока;
я, нерождённый, ведал день и ночь.

И нерождёный, я уже страдал;
кормушка снов лилейный мой костяк
живою цифрой изогнула,
а плоть была нарезана дабы пресечь
в печёнке мерзкие страданья
и тернии во стиснутых мозгах.

А горло жаждало, покуда вне сплетенья
из вен да кожи вкруг колодца,
где словеса с водою смесь творят,
неистощимую, покуда кровь бежит, вонючка;
я знал любовь и голод-- сердцем и утробой;
личинку чуял я в кишка`х.

А час швырнул вперёд мой смертный облик,
чтоб плыл он иль тонул в морях,
пропитанный солёной авантюрой валов,
что никогда не тронут берегов.
Богат был я-- и наделён прибытком
прихлебывать от вин дневных.

Рождён от духа с плотью, я
явился призраком невечным--.
и вскоре смят был махом смерти,
пожил немного в протяженьи
дыханья долгого, что донесло отцу
послание христа его при смерти.

Ты, кто согбён у алтаря, креста,
не забывай меня и сожалей о Нём,
почтившем плоть и кость мою как меч,
и дважды матери утробу оскорбившем.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 


Before I Knocked

Before I knocked and flesh let enter,
With liquid hands tapped on the womb,
I who was as shapeless as the water
That shaped the Jordan near my home
Was brother to Mnetha's daughter
And sister to the fathering worm.

I who was deaf to spring and summer,
Who knew not sun nor moon by name,
Felt thud beneath my flesh's armour,
As yet was in a molten form
The leaden stars, the rainy hammer
Swung by my father from his dome.

I knew the message of the winter,
The darted hail, the childish snow,
And the wind was my sister suitor;
Wind in me leaped, the hellborn dew;
My veins flowed with the Eastern weather;
Ungotten I knew night and day.

As yet ungotten, I did suffer;
The rack of dreams my lily bones
Did twist into a living cipher,
And flesh was snipped to cross the lines
Of gallow crosses on the liver
And brambles in the wringing brains.

My throat knew thirst before the structure
Of skin and vein around the well
Where words and water make a mixture
Unfailing till the blood runs foul;
My heart knew love, my belly hunger;
I smelt the maggot in my stool.

And time cast forth my mortal creature
To drift or drown upon the seas
Acquainted with the salt adventure
Of tides that never touch the shores.
I who was rich was made the richer
By sipping at the vine of days.

I, born of flesh and ghost, was neither
A ghost nor man, but mortal ghost.
And I was struck down by death's feather.
I was a mortal to the last
Long breath that carried to my father
The message of his dying christ.

You who bow down at cross and altar,
Remember me and pity Him
Who took my flesh and bone for armour
And doublecrossed my mother's womb.

Dylan Thomas

О,
вне кровати любви, коль та
богадельня бессмертная суунулась чтоб уупокоить
ничтожеством оприходованное тело,
и крах, и его мотивы,
над щетинистым и стреляющем морем набычилось войско--
и вмелось в наши раны и дома`,
я карабкаюсь с виватом к войне, в которой нет сердца у меня, но лишь
та тьма единая, что ею обязан я свету моему,--
хоть к зеркалу мудрому, хоть исповедника кличьте, но некому здесь полыхать
после божьей ночи каменеющей--
и вот я вколочен, один-одинёшенек, точно святая закладка от солнца.

Не
клянись ты, что время весеннее-- весь
Гавриил с купино`й непалимою, ведь из костра погребального у`тру
восторг прибывает--
и мутная люда слеза холодеет на плача стене,
мой блудный ты сын восстающий,
солнце-- отец, чей колчан полон детками чистого пламени,
но,-- благославенны вы, град и смещенье пластов,--
та тишь непокойная, только она и надёжна,
и мать, и священной весны перекошенный дом,
коль только настали последние дни.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 


Holy Spring

O
Out of a bed of love
When that immortal hospital made one more moove to soothe
The curless counted body,
And ruin and his causes
Over the barbed and shooting sea assumed an army
And swept into our wounds and houses,
I climb to greet the war in which I have no heart but only
That one dark I owe my light,
Call for confessor and wiser mirror but there is none
To glow after the god stoning night
And I am struck as lonely as a holy marker by the sun

No
Praise that the spring time is all
Gabriel and radiant shrubbery as the morning grows joyful
Out of the woebegone pyre
And the multitude's sultry tear turns cool on the weeping wall,
My arising prodgidal
Sun the father his quiver full of the infants of pure fire,
But blessed be hail and upheaval
That uncalm still it is sure alone to stand and sing
Alone in the husk of man's home
And the mother and toppling house of the holy spring,
If only for a last time.

Dylan Thomas

Не ото гнева, после, как забылось,
отказ ударил в зад ей-- цветик-паралитик
согнулся зверем лакомым до токов одиночных
во голодом исполосованной стране.
Она б ещё набила брюхо сорняками--
и родила те усики-ладони, что наощупь я тянул
по умирающей в конвульсиях, два моря.
За головой моей квадрат небес всё оседал поверх
улыбки циркулярной, что шаталась от любовника к другому,
а мяч златой вывинчивался из небес;
не ото гнева, этого, но позже
отказ ударил колоколом под водой.
Ещё б её улыбка выкормила рот из зазеркалья,
тот, жгущий вдоль моих очей.

перевод с английского Терджимана Кырымлы   
перевод Ирины Турчиной см. по ссылке http://www.proza.ru/2009/12/28/27
"Нет не от гнева, позже, от обиды,
Когда отказ ударил в сердце, она согнулась болью,
как цветок, чтоб выпить до последней капли
Надежду иссыхающей земли...."


Not From This Anger 

Not from this anger, anticlimax after
Refusal struck her loin and the lame flower
Bent like a beast to lap the singular floods
In a land strapped by hunger.
Shall she receive a bellyful of weeds
And bear those tendril hands I touch across
The agonized, two seas.
Behind my head a square of sky sags over
The circular smile tossed from lover to lover
And the golden ball spins out of the skies;
Not from this anger after
Refusal struck like a bell under water.
Shall her smile breed that mouth, behind the mirror,
That burns along my eyes.

Dylan Thomas

Странница явилась
со мною покой разделить, что в усадьбе моей, не в одной голове.
Дева-юродка по-птичьи

месит-цеди`т то крылом , то рукой ночь.
Вжатая тесно во складки постели,
дурит она этот дом-от-погод, выкликая здесь тучи;

обманывает хожденьем по бе`сов-покою,
в целом,-- вымершему;
или скачет по выдуманным океанам отделений (больниц или тюрем) мужских.

Ею обладал
тот, кто обманчивый свет пропускает сквозь стену-скакунью;
одержимая небесами,

спит она в узком жёлобе; то она гуляет прахом,
вот ревёт, захотелось ей,
на подмостках дурдома, источенных гуляющими слезами моими.

Пронят аурой рук её, я , долгая и дорогая охапка,
могу непременно
стерпеть озаренье, что звёзды огнём зажигает.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

 
Love In the Asylum 

A stranger has come
To share my room in the house not right in the head,
A girl mad as birds

Bolting the night of the door with her arm her plume.
Strait in the mazed bed
She deludes the heaven-proof house with entering clouds

Yet she deludes with walking the nightmarish room,
At large as the dead,
Or rides the imagined oceans of the male wards.

She has come possessed
Who admits the delusive light through the bouncing wall,
Possessed by the skies

She sleeps in the narrow trough yet she walks the dust
Yet raves at her will
On the madhouse boards worn thin by my walking tears.

And taken by light in her arms at long and dear last
I may without fail
Suffer the first vision that set fire to the stars.

Dylan Thomas