- А как это - летать?

- Разве ты не знаешь? Это же так просто. Посмотри вверх. Выше крыш, выше башен и шпилей, еще выше... Видишь облака? Они похожи на мягкий пух. Потянись к ним, раскинь руки, представь, что ты легкий, как перышко, что ты - это пылинка в солнечном луче. И тогда ты оторвешься от земли. Сделай шаг...

Внешне он был такой же, как все.
Так же, как все люди, вставал утром со звонком будильника, сонно шел на кухню ставить чайник. Так же просыпался, умываясь ледяной водой, потому что горячей почти всегда не бывало. Пил крепкий чай и задумчиво смотрел в окно. А потом поднимал глаза на стрелки часов и, торопливо уложив в сумку книги, мельком скоыльзнув взглядом по своему отражению в зеркале, выбегал из дома.
Так же, как все, в переполненном автобусе он добирался до работы. Он любил свою работу преподавателя. Каждый день дарить людям радость новых познаний, видеть свет в их глазах и удивленные улыбки открытия - что может быть лучше? Да и студенты, кажется, тоже любили его. По крайней мере, ему так казалось. Он хотел в это верить.
Так же, как все, он возвращался домой - в пустую свою квартиру, - по пути покупая в магазине хлеб и апельсины. Бабки у подъезда здоровались с ним. Наскоро он обедал (или ужинал?), заваривал крепкий чай и садился к столу, заваленному книгами. Правда, часто он отодвигал книги в сторону и принимался быстро писать что-то, зная, что утром вряд ли что разберет в этих листах, исчерканных крупным, неразборчивым почерком. А потом поднимал голову и грустно смотрел на фотографию, стоящую на подоконнике, - фотографию спокойной сероглазой девушки с пушистыми волосами. Или - изредка - молча стоял у окна. Почти жена... если бы не та дурацкая размолвка. А потом - чужой город, и только короткие поздравления с праздниками и неловкость при коротких встречах.
Так же, как все. Но никто не знал, что он летает по ночам. Он распахивал окно, всей грудью вдыхая свежий, прохладный ночной воздух. Вставал на подоконник, раскинув руки, и смотрел вверх. Там, в вышине, тускло мерцала одинокая звезда. И от его взгляда тянулась к звезде дорожка из серебристых плит. И он бежал по ней, чувствуя, как невесомым становится тело. А потом отталкивался от плит ступнями и устремлялся вверх, вверх. И пустота охватывала его, растворяя в себе.
Нет, там, наверху, не всегда была ночь. Чаще - закат. Ярко-алый или золотистый, или расчерченный фиолетовым и пурпуром, нежный и легкий или тревожный и резкий. А бывал и жаркий полдень. И высокая, мягкая трава, и синева вокруг. И там он встречал ее.
Она бежала... нет, почти летела ему навстречу. Взявшись за руки, они бродили по облакам или валялись в траве и смеялись. Или ели апельсины. Он срывал звездные ромашки - знаете, есть такие, они чуть меньше настоящих, но гораздо ярче и сияют, как настоящие звезды в августовскую ночь. И он дарил ей охапку этих ромашек, а она смеялась, уткнувшись в них лицом. И капли росы скатывались по ее пушистым волосам.
Иногда они бродили по черепичным крышам ночного города. Это были замечательные крыши - уютные, прихотливо изогнутые, нагретые за день и ласковые, как прирученные медвежата. Они перепрыгивали с карниза на карниз, и она изредка испуганно ойкала. Часто звезды скатывались им в ладони. А купола башен на домах Старого Города каждый раз дарили что-нибудь новое. То ленточку, которую унес из косы девочки ветер. То кораблик малыша, забытый им в луже. То лист из альбома художника или клочок бумаги со стихами - проделки того же ветра. А однажды они нашли хрустальную туфельку. Наверное, Золушка вымыла ее и поставила на подоконник. И, наверное, ворона, пролетая мимо, соблазнилась красивой игрушкой. Хотя нет - это слишком обидно. Может, все тот же ветер? Ведь туфелька была сделана из волшебного хрусталя - очень прочного, но легкого, и почти ничего не весила... ну, как лист бумаги. А этот несносный озорник не рассчитал сил и... а потом хотел вернуть да не нашел того окна. Он ведь не со зла, а нечаянно. Ветерку, наверное, влетело от отца, но что делать-то? Вот и унес ее сюда, на крышу - вдруг Золушка все же найдет ее?
Но ее нашли эти двое. "Если бы я мог, я подарил бы тебе эту туфельку", - думал он. А та, кого он любил больше всех на свете, держала ее в руках и смеялась, и волосы ее золотил закат.
Вот только летать по-настоящему она не умела. Так обидно! Она боялась высоты и даже по крышам шла, крепко держа его за руку. Это было так здорово - ощущать в своей руке ее маленькую ладонь, чувствовать рядом ее дыхание. Он мог отдать ей все, что угодно, но научить летать - не мог. Не в его это было силах.
- Так что же это такое - летать? - не раз спрашивала она.
- Пойми, - объяснял он, - это просто. Ты представь себе, что ты легче воздуха. Видишь этот солнечный луч? Ты - пылинка в нем. Потянись к облакам, еще... Нужно, чтобы воздух зазвенел под ладонями. И сделай шаг...
- Я боюсь...
- Это не страшно, поверь мне!
И однажды она решилась. Они стояли на крыше одного из домов Старого Города, где не было никого - даже птиц. В прозрачной тишине были слышны лишь их дыхания. "Не нужно бояться..." И она перешагнула узенькую кромку, отделявшую их от края, раскинула руки. Волосы ее золотились от солнца. Взглянула на него доверчиво и отчаянно. И, закрыв глаза, шагнула вниз.
Он видел, как тело ее, ставшее враз невесомым, переворачивается в воздушном потоке, как кленовый лист. И понял, что сейчас она долетит до земли. И кинулся следом.
Жуть падения - не полета - ударила в сердце. Он догнал ее, схватил за руку. На миг зажмурился, отчаянным усилием воли вызвал перед глазами солнечный луг и облака. И за мгновение до удара ощутил, как касается кончиков пальцев густая трава... Открыв глаза, он понял, что лежит в постели. В раскрытое окно светила луна, и серебристые блики падали на стоящую на подоконнике фотографию.
На следующую ночь он впервые не смог взлететь.
Утром он вышел из дома так же, как всегда. Но бабки у подъезда почему-то не сразу узнали его.

И он ходил на работу, в магазин, изредка в гости и жил, как все. И бродил, бродил по улицам, по паркам и скверам, надеясь найти кого-нибудь, кто смог бы помочь ему научиться летать. Он знал, что умел это, но не помнил, как. Неужели никто не поймет? А люди недоуменно пожимали плечами и спешили уйти.
Уже закончилась осень, и кучи разноцветной листвы на асфальте разносил по улицам ветер. Зябко стало в комнате. Но он все никак не мог заставить себя заклеить окно на зиму. А вдруг? Ведь это было так просто...
Наконец он спросил об этом у маленькой девочки в желтом пальтишке, что по утрам играла во дворе с ничейным котенком. Девочка подняла на него строгие светлые глаза и удивилась:
- Ну неужели ты не знаешь? Это же так просто. Нужно посмотреть вверх, выше облаков и представить, что ты очень легкий. Поверь, что ты - птица. И сделай шаг...
Он поднял голову. По небу плыли лохматые облака, похожие на маленьких медвежат...
Ночью он долго ворочался, пытаясь уснуть. Не смог. Потом встал, подошел к окну и резко, почти яростно распахнул его. Посыпались стекла. Холодный, уже осенний, ветер ворвался в комнату и смахнул со стола листы, исписанные крупно и неразборчиво. Он встал на подоконник. Раскинул руки. Вздохнул. И шагнул в пустоту.
И пустота охватила его. И воздух зазвенел в ушах. Но сквозь слабость и жуть падения вдруг пробились негромкие слова - слова утешения. И надежда толкнулась под ладонями. Ромашки, ромашки... Хрустальная туфелька... Из яркой синевы вокруг выплыло ее лицо. И он улыбнулся...
А утром почтальон, не дозвонившись в дверь, пожал плечами и поспешил по лестнице вниз - у него было еще много работы. В сумке почтальона лежала телеграмма, в которой стояли номер вагона и дата прибытия поезда. И имя. Её имя.