Чашка

Хлопнув в гневе дверьми комнаты и ванной, я схватила зубную щетку и поломала ее пополам, об колено. Швырнула в раковину, влетела на кухню и вцепилась в подаренную ему пару месяцев назад чашку.

Я выбирала ее долго. У меня в кармане лежало двести гривен, на которые мне предстояло купить стиральный порошок и как-то жить еще неделю, но я набрела в «Эпицентре» на отдел с посудой и уже никакая сила не могла остановить  проснувшегося во мне чашкофила. Я обошла все ряды, каждую брала в руки, постукивала пальцами, вертела, нюхала и щупала, закрыв глаза. Мне очень хотелось подарить ему чашку, и непременно – самую-самую. Повторив ритуал щупанья-верченья несколько раз с каждым экземпляром, я замешкалась, не решаясь выбрать из двух.

Одна запала мне в душу сразу – огромная как супница, оливковая с темно-коричневым  ветвистым, как будто и вправду живым на вид деревом. Я простояла возле нее дольше всего и никак не могла вернуть обратно на полку. И вторая – с черной глянцевой серединкой и белой матовой наружностью, на ней тоже было изображено дерево, но скорее схематическое и чем-то напоминающее мозг. Я еще подумала, что это такой забавный символизм, способ показать, как я без ума от его живого и острого ума. 

Простая цилиндрическая форма, наподобие кружки, и по размеру примерно такая же. Стильная и, безусловно, с изюминкой, но не столь манящая, как первая. Зато втрое дешевле. Еще раз мысленно оценив свои материальные возможности и тяжко вздохнув, я оставила идеальную оливковую чашку дожидаться кого-то менее прижимистого и поплелась на кассу с просто подходящей.

Видимо, он почувствовал, что я сэкономила на нашей любви, и под вежливую улыбку благодарности подарок отправился на самую верхнюю полку навесной тумбочки. Несколько раз из нее даже пили кофе, который казался в ней еще чернее, а потом она пала – пала жертвой женской истерики вместе с зубной щеткой и феном, купленным специально для сушки моих женских волос в его холостяцкую обитель.

И вот, сцапав ни в чем не повинную посудину, я отошла подальше от кафельной стенки, окинула последнюю взглядом, оценив на предмет прочности и хорошенько прицелилась – ну чтоб наверняка. Замахнулась и херанула со всех своих девичьих сил, испытывая, к слову сказать, немалое сожаление по поводу ее недооцененности. Раздался звон, хруст,  чашка рикошетом отлетела от стены и поскакала по полу, но откололся только маленький кусочек на ободке. Минуй ее сия безвременная и внезапная кончина, она сослужила бы долгую службу.

Помешкав еще долю секунды, я подхватила несчастную с пола и повторно зафигачила ею в кафель, тем самым завершив недолгую и бесславную чашечью жизнь.

Затем полетел фен, уже в стену спальни.

А потом он вернулся с лестничной клетки, куда вышел покурить в пылу выяснений наших непростых отношений.

Дальше были слезы и обвинения, которые лились, но становились все тише, и, спустя какое-то время, буря, наконец, сошла на нет. Конечно же, я не хотела уходить.

«Я подмету осколки» - сказал он спокойно и немного грустно. Я  тяжко вздохнула и едва заметно улыбнулась. Все-таки, я сделала правильный выбор.

Гроза.

    - Ну если это невозможно, значит так и будет. Я устал. - сказал я и отвернулся. Таня вскочила, и хоть я ее не видел, но мне показалось глаза ее потемнели. Так темнеет небо, когда воздух наполняется влагой и озоном и мы ощущаем приход грозы. Так встречают неудавшуюся попытку обмануть себя, когда то, чего человек добивается, ему на самом деле не нужно, более того, человек этот хочет совсем другого, противоположного. 

Она выскочила за дверь, чтобы в ванной надеть трусики, сохнущие на полотенцесушителе. Выдохнув я почувствовал, как усталость и муторность ситуации меня оставили. Но в воздухе остался след ее ярости, почти материальный и ощутимый, мне захотелось закурить. Я вышел на лестничную площадку и закурил у окна. В моей квартире разразилась гроза, собиравшаяся почти сутки, которые мы провели с Таней вместе. Несколько раз хлопнули двери, раздался звук разбиваемой посуды, потом что-то ударило в стену. Я курил и думал, уйдет она сейчас яростным вихрем, сметая все на своем пути, или нет. Мне было тревожно, я хотел чтобы Таня осталась, я хотел, чтобы гроза позволила выплеснуться ее обиде, боли, отчаянию. И надеялся, и хотел, чтобы случилось именно так. Наконец звуки грозы стихли, я к этому времени докурил сигарету и поднялся на верх с тревогой ожидая того, что предлагала мне жизнь. Таня была уже в коридоре, она боролась с вешалкой, на которой висела ее леопардовая курточка из эко-меха. Нельзя сказать, что я просто так взял и вошел, нет, это был шаг на встречу неизвестному и тревожному для меня будущему. Я просто сделал его быстро, не успев испугаться как следует.             

Курточка, для нас, стала неким камнем преткновения, на котором мы и преткнулись. Таня набросилась на меня, стуча кулачками по моим плечам и вырвала свою курточку. Надела ее и опустилась обессилено на пол в прихожей.

  Я сел рядом с ней, и посмотрел ей в глаза. Танины глаза были полны слез, и как любая гроза проливается дождиком, так и Танина ярость пролилась слезами. Она плакала, она плакала о том, чего не может быть: о прошлом, которое не изменить, о себе, такой, какая есть, а не той, какою бы хотела быть, обо мне, таком, которым я не был. Таня, плакала, а я говорил. Я тихо и грустно говорил о том, что могу ей с радостью отдать, и о том, чего во мне сейчас нет, и возможно никогда не будет. Таня плакала и слушала меня, и дождик ее слез все падал и падал в наши души. Мы оба успокаивались, мы оба примирялись с собой и другим, мы примирялись с жизнью, которая у нас есть, понимая, что другой у нас не будет....

Написано в соавторстве.