Энциклопудия

Анахренизм -- наплевательское отношение к работе.

Благуверный -- верный единственно своему благу.

Бредсказание -- сказание о будущем, отвлекающее от потребностей в настоящем.

Видеокляп -- зачастую обычное телевидение.

Визолятор -- любой из многих способов, ограничивающих выдачу виз, чтобы и впредь держать народ в изоляции.

Клептомафия -- болезнь государства, в структуру которого изначально заложено воровство.

Кутюрьма -- полное отсутствие порядка при столь же полном отсутствии свободы.

Лясозаготовки -- парламентские дебаты.

Милитуризм -- путешествие ограниченного контингента в соседнюю дружественную страну.

Нетописец -- писатель, который пишет не то, что ему диктует жизнь, а то, что ему диктует начальство.

Норкомания -- у одних мания иметь норковую шубу, а у других -- хоть маленькую норку для жилья.

Обараноспособность -- способность обаранить и оболванить всю страну под видом обороны её от внешней опасности.

Обермот -- главный распорядитель кредитов страны.

Обрезование -- сумма знаний, которых в обрез, -- и у тех, кто учится, и у тех, кто учит.

Плюрулизм -- государственное управление, при котором каждый стремится ухватиться за руль, в то время как вся страна хватается за голову.

Прессмыкающиеся -- работники прессы, смыкающиеся в желании угодить властям.

Приматизация населения -- возвращение населения в дочеловеческое состояние при помощи политических и экономических средств.

Рэкетодром -- нынешнее экономическое пространство.

Стыдобекер -- автомобиль, добытый народным депутатом в процессе борьбы за народные права.

Тотэлитарный режим -- тот элитарный режим, при котором по-человечески живет элита, а все остальные живут не по-человечески.

Ядеология -- то, что отравило всю нашу жизнь.


Из книги: Феликс Кривин. Завтрашние сказки. Ужгород, 1992.

Великая партокрадская сказка Жил-был партокрад. Он крал парты, чем заметно снижал общеобразовательный уровень населения, но свой жизненный уровень, конечно, повышал. Повышал, повышал, пока в городе не спохватились: кто-то парты крадет. И по ниточке, по ниточке вышли на парто-крада. Бросился партокрад к другу крадоначальнику, а кра-доначальника нет. Пошел на повышение: теперь он грабоначальник. С утра до вечера в парламенте на лясозаготовках. Обсуждает, как бы от крадостроитель-ства поскорей перейти к грабостроительству. Еле выкрутился партокрад, но с партдеятельностью решил покончить. Ходит по улицам, ищет, чего бы украсть. А на улицах дома, дома... Как тут не станешь домокрадом? Сидит домокрад в собственном доме, книжки почитывает. И даже немножко пописывает: что прочтет, то и напишет. Поневоле стал думокрадом - голова так и ломится от чужих дум. И однажды прочитал в какой-то книжке, что "демос" - это народ в переводе с греческого. Если стать демокрадом, можно по-крупному украсть. Целый народ украсть - это вам не дом, тем более не парта. Даже сердце заболело от таких перспектив. Пошел к врачу-крадиологу, а крадиолога нет, он в парламенте на лясозаготовках. А возле парламента какие-то люди с обрезами (вот он, результат нашего обрезования, обрезанного и укороченного со всех сторон), так напугали демокрада, что еле до аптеки добежал. Просит чего-нибудь крадиологического. А ему говорят: вы что, с луны свалились? В целом городе нет ничего крадиологического, да и вообще ничего логического. Чувствует демокрад: пришел ему конец. Кое-как дотащился до крадбища. А там гробовщики давно уже стали грабовщиками: грабить грабят, а хоронить отказываются. Нет места, говорят. Да и времени нет: сейчас по телевизору как раз начинаются лясозаготовки. И вскричал партокрад: "Что ж это за страна такая? Что ж это за крадиология, при которой человеку не жить и не помереть? Что ж это за темнота беспросветная?" Темнота, конечно. А кто парты крал? Кто дал народу такое обрезование, что только обрез в руки - и вперед, к полной победе мрака над разумом? Лег партокрад на чужую могилку, за неимением своей, и заплакал.
Великая сумагонная сказка В некотором царстве, некотором государстве жили люди царственные и государственные. Царственные жили хорошо, а государственные - плохо. Они для того и жили плохо, чтоб царственные жили хорошо. Им говорили: этого требуют интересы государства. И они соглашались. Потому что они были государственные. В центре государства возвышался большой сумагонный аппарат - чтоб сгонять людей с ума. если их ум приобретал опасные для государства размеры. По всему государству рыскали секретные сотрудники аппарата, тайные сумагонщики, которые внешне ничем не отличались от простых людей, поэтому никто не мог сказать о себе с уверенностью: сумагонщик он или не сумагонщик. И увидев, что кто-то взялся за ум, все начинали его гнать, хотя многие ему сочувствовали и даже завидовали. Кончилось тем, что в стране воцарилось полное безумие. "Да что ж это за страна такая!" - восклицали многие про себя, но вслух сказать не решались, потому что это было бы слишком умным высказыванием. Но однажды в сумагонном аппарате что-то испортилось, и царственных людей сверху согнали, а на их место поставили государственных, у которых оказался государственный ум, утаенный на государственной службе. Вот было радости! Население стекалось со всех концов страны, чтоб посмотреть, как новые руководители государства по-новому вершат государственные дела. Но сумагонная система продолжала действовать, и, придя наверх, государственные люди начинали чувствовать себя царственными, а потому первым делом - что бы вы думали? Ну конечно: принимались чинить сумагонный аппарат. Верно сказал один спившийся сумагонщик, попросивший в вытрезвителе политическое убежище: если перевернуть кверху дном бутылку водки, которая сверху была пустой, то она останется сверху пустой, и не было еще случая, чтобы она сверху стала полной.
Сказка о древнейшей профессии В некотором царстве, которого теперь уже нет, в государстве, которого теперь уже нет, стал намечаться процесс возвращения к древнейшей профессии. Нет, не первой древнейшей и не второй, а самой что ни на есть древнейшей. Раньше здесь было много профессий, но потом население их оставило. Это называется: профессионулизм. Сведение к нулю всех профессий ради одной-единственной, самой древней. Но ведь надо же отличать людей друг от друга. А если сапожника не отличать от художника, а парикмахера от шахер-махера, то кого и от кого отличать? Решили вместо профессиональных применять родовые отличия: изучать происхождение, присматриваться к далеким предкам. Большое значение приобрело латинское слово "нацио". Даже те, что о латыни не имели понятия, постоянно выясняли: "Ты какой нации?", "Он какой нации?", "Она какой нации?". И с национальной гордостью восклицали: "Мы такой нации, что только попробуйте нас не уважать!" Это называется: национулизм. Сведение к нулю всех национальных достоинств, кроме своего собственного национального достоинства. Задача трудная, для многих непосильная. Тут нельзя отвлекаться на какие-то другие дела. Поэтому пришлось вернуться к древнейшей профессии. Лезчик по дереву. Залез на дерево и сиди, высматривай там, внизу, кому бы прыгнуть на голову. Постепенно с вершин культуры люди вернулись на вершины деревьев. На смену царству и государству пришла леспублика, сплошной темный лес, в котором вся публика сидит на деревьях.

Феликс Кривин. Завтрашние сказки. Ужгород, 1992.

Феликс Кривин
ТРУДЫ ПРОФЕССОРА ЭНЦИКЛОПУДЕЛЯ
 Вступительная хулиганская сказка
 В одном городе жители дошли до вершины культуры и, перевалив через вершину, стали спускаться вниз. Когда все энциклопедии были обменены на детективные романы и порносправочники, в городе остался последний профессор-энциклопедист. Он долго крепился, уткнувшись в энциклопедию, а потом не выдержал, завернул ее в газету и понес на что-нибудь обменять. А на улице такое хулиганство! Идет энциклопедист - и то обмирает, то шарахается, то обмирает, то шарахается. И вдруг видит: идет ему навстречу маленький человек, который еле виднеется из-под огромной гири. Спрашивает у него энциклопедист: - На что меняете гирю? Улыбнулся человек из-под гири: - А я не меняю, я просто ношу. С гирей мыкаюсь. Потому что я - гиремыка. - А зачем вы мыкаетесь? - спросил энциклопедист. - А кто не мыкается? Только другие мыкаются без гирь, но им от этого не легче. И вот я подумал: может, им станет легче, если они увидят, как я с гирей мыкаюсь. Тут к ним подскочил какой-то хулиган, вцепился в гирю и завопил: - Эй, штаничники! Он у меня гирю украл! Штаничники в широких штанах следили за порядком, а от беспорядка отворачивались. Услышав, что их зовут, они тут же спрятались в подворотню. - Если вам нужна моя гиря, возьмите ее, - сказал гиремыка и взвалил хулигану гирю на плечи. Хулиган растянулся на земле и завопил: - Эй, штаничники! Он меня гирей придавил! Такой злоботряс, уголовотял, даже смотреть противно. Не стал смотреть энциклопедист, пошел шарахаться дальше. Пришарахался домой - сам себя не узнает. Смотрит в зеркало - а там энциклопудель. Смотрит в другое - и там энциклопудель. Такая хулиганская атмосфера, как тут сохранить человеческое лицо. Сел профессор за свои энциклопедические труды и не может слова написать без ошибки. А раньше был грамотный. Все-таки профессор. А теперь вместо "энциклопедии" у него получилось "энциклопудия", вместо "дипломатии" - "дипломафия", вместо "образования" - "обрезование". Хотел уже отставить эту работу, но вспомнил, как гиремыка носится с гирей, вкладывая в это пустое дело глубокий и благородный смысл, и подумал: а что если в ошибки вложить смысл? Энциклопудия потому и энциклопудия, что в ней содержатся пуды знаний. Обрезование - это укороченное, обрезанное образование, дипломафия - тут и вовсе не нужно объяснять. Так подумал профессор и с удвоенной энергией взялся за работу. Правда, вместо научных трудов у него все время получались энциклопудельские сказки, но, если к сказкам относиться серьезно, из них тоже можно немало извлечь, иногда даже больше, чем из какой-нибудь серьезной научной работы.

Великая горлодранская сказка

В одном куролевстве запрещено было горло драть. Нос дери сколько угодно, шкуру с кого-то содрать - пожалуйста, хоть семь шкур, - хотя и нос, и шкура здесь весьма относительные понятия. Какие могут быть носы и шкуры в куролевстве? Но, как говорится, была бы охота драть, а что драть - всегда найдется. Кроме горла, конечно. Горло в куролевстве запрещалось драть. Взлетишь на забор, горло раскроешь - и тут же закроешь, с забора слетишь и успокаиваешь себя: спо-ко-койно, спо-ко-ко-койно... Но самые горластые все чаще взлетали на забор, все шире раскрывали горла и все неохотней их закрывали. И тогда грянула великая горлодранская революция. Тут уже не смотрели, кто чего дерет: заборы зашатались, затрещали, пух и перья полетели по ветру. А уж горло драть да соседа за горло брать - это оказалось самое милое дело. На заборах уже не хватало мест, столько там набралось горлодранцев. Одни горло дерут против красных, другие против белых, зеленых, коричневых. И летит разноцветный пух по ветру, дерет подзаборное население кто во что горазд. И кто кого горазд. Когда немного остыли, пришли в себя, смотрят - вокруг ни красных, ни белых. Ни пестрых, ни разноцветных. Все голые, общипанные, только горло дерут. Настоящие горлодранцы. Ни пуха, как говорится, ни пера. Правда, говорится это на счастье, а какое уж тут счастье, когда ничего нет? Заборы разнесли, подзаборную жизнь - и ту вести не под чем. Бродят по развалинам куролевства голые, ободранные и одно твердят: куда податься? Куд-куда? Куд-куда? Так окончилась великая горлодранская сказка.

Продолжение следует.