К тебе прикоснусь я ночью студёною,

                Существом обмороженным, ликом безмолвным я;

                Ты обогреешь неприкаянного,

                Как будто поймёшь ты меня, окаянного.

 

                В Белом Безмолвии да в пургу неистовую

                Тысячи миль я прошёл, но нашёл ли я

                Счастье, тепло да понимание,

                Радости миг? – одно лишь страдание.

 

                Вот проберусь лишь сквозь снег и морозы я,

                И прикоснусь к тебе рукой обмороженной,

                Вмиг ты согреешь меня, взледеневшего,

                Силой наполнишь существо индевевшее.

 

                Сколь повидало ты, дерево тёплое,

                Жизней таких, на попрание отданных? –

                Только я – не они, я – особенный,

                Любимчик Фортуны я, но в жизни удобен ли?..

 

                Меня ты согреешь силой творения,

                И разом подаришь мне миг озарения;

                О, нимфа сосны, что так жалостна,

                Я предан тебе в горе-радости!

 

В мире подлунном царит строгий закон –

Всяк рождённый – из жизни вовремя вон;

Как вошёл ты с весною в круг бытия,

Убъёт осень, едва только ты воссиял.

 

Отцвели все цветы, не осталось и следа,

Хризантема сияет, как полночная звезда;

Листопад всё обчистил, стоят мертвецы –

Обнажились деревья, вот судьбы гордецы.

 

Всюду травушка чахнет, желтеет она,--

Плесневеет, как чаша забыта вина;

В этот день бабье лето витало, как тень,

Привиденьями жизни наполнило день.

 

Бытие переменчиво, по небу видать,--

Висит мрачная туча сезону под стать;

Ветер грозно тревожит скелеты ветвей,

Кто живой, не надейся,-- в берлогу скорей!

 

Вот я вышел к оврагу стволов нарубить,

Взор окинул просторы: ах, как хочется жить!

Красота, хоть и мрачна, поражает меня,

Осень всех убивает, но красива она.

 

Вдруг нога оступилась, я едва не упал,

Если б шаг только сделал, я бы точно пропал:

Под ногой я увидел одинокий цветок –

Вопреки зову смерти улыбался росток.

 

Синеглазое чудо среди жухлой травы

Расцвело мне улыбкой…да поймёте ли вы?..

Улыбалась фиалочка одиноким цветком,

Как наивный ребёночек чистым глазком.

 

Я к цветку наклонился, улыбаясь ему,

Прикоснуться боялся – не вредить бы ему;

И представил, что будет с этим цветком

День спустя или позже – под первым снежком.

 

Бытие слишком строго, чтоб слабых жалеть,

Но они хотят тоже дышать да и петь,

И когда разразится непогода и снег,

Не успеют осмыслить, что их уже нет.

 

И, прощаясь с фиалкой, отцвести пожелал

Прежде, чем гром ударит, и мороз не настал;

Разве он виноватый, несчастный цветок,

Что не вовремя к солнцу потянулся росток?..

В летних росах купаться – богиням под стать,

На единство с природой лишь им намекать;

Излучают их лица таинственный свет,

В них – частичка Вселенной, любовь и совет.

Те богини резвятся, как дети, в лесах,

А ещё они любят побегать в полях;

И не вздумай ты, смертный, подсмотреть за такой –

Вмиг навек потеряешь любовь и покой!

Иногда, впрочем, девы небесные те

Отдают предпочтенье людской красоте,--

Они в круг принимают таинственный свой

Тех девиц, у которых хорошо с головой.

Они учат их тайнам природы святой,

Для которых наш разум глухой и слепой,

И с истин великих снимают покров –

Доступно ведь всё для мудрых голов.

Вот сегодня, средь ночи, когда дул ветерок,

Нашептала мне муза, сняв тайны зарок,

О красавице юной и страшном конце,

Эту деву постигшем, и попе-подлеце.

Жила эта красотка в городке Нуази,

Что в верховьях Луары, -- ты у местных спроси, --

Это было лет триста иль полтыщи назад, --

Впрочем, точность неважна, все равно царил ад.

Её звали Шарлоттой и с приставкой «де Люк»,

Голосок её нежный, как божественный звук;

Когда пела та дева, весь мир замирал,

Застывали в блаженстве все, кто стар или мал.

Золотистые косы расплетала она,

Как купаться ходила, -- расцветала весна;

И речные русалки подружились все с ней,

Приглашали: «Ты мудрость всю нашу испей!»

И глоток за глоточком мудрость пила она,

Становясь, как богиня, красотой – как весна.

Было ей восемнадцать, уж пора ей пришла

Стать невестою чьей-то – как на камень нашла.

Не хотелось Шарлотте узы брака принять,

Уж пускай бы получше повернуть время вспять!

Ей внушали богини, что свободною быть –

Это лучше намного, чем замужней прослыть.

Но имел ли значенье её выбор для всех? –

Вызывал у родных он недовольство и смех;

А аббат с вожделеньем на девицу смотрел,

Об отказе прослышав, стал назойлив и смел.

« Ты должна, -- говорил он, -- уйти в монастырь!»

Превращалась свобода словно в мыльный пузырь.

Быть монахиней нудно, то путь к смерти един,

Ядовит и бесплоден, как крысиный стрихнин.

Пригорюнилась дева, к подругам ушла –

Тем богиням, которым поверяла дела.

-- Ты смотри, -- говорили, -- с попом не шути,

Ведь он Дьяволу служит, собьёт он с пути!

Наставляли Шарлотту целый час напролёт,

А потом, взяв за руки, совершили все взлёт,

Вознеслися все дружно сквозь кроны дерев,

К облакам, говоря всё, что есть, нараспев.

И воспрянула духом героиня моя,

Быть свободной прекрасно и в конце сентября,

В восемнадцать иль тридцать годов от роду, --

Куда лучше, чем в келье – все равно, что в гробу.

Но не знали подруги, что поп видел их:

Он подкрался тихонько, как волк, и затих.

Скрывшись в зарослях тёмных, он всё созерцал,

Разговор он весь слышал; видя взлёт, застонал.

Инквизиторы бойко пришли поутру,

Не ушла чтоб добыча, что попу понутру.

Деву взяли под стражу, в застенок свели,

Грубо в яму бросали, валяя в пыли.

Её нагло раздели, одежду сорвав,

Белу грудь созерцали, стыд совсем потеряв:

Сатаны знак искали, хоть какое пятно, --

Обвинить бы, что ведьма, дело будет верно.

Ну, а после допросов к ней аббат приходил,

И взирал маслянисто, лучше б водку он пил:

Говорил: «Будь моей ты, я тебя защищу,

А не будешь – как ведьму на костёр затащу!»

Понимала Шарлотта: не уйти от судьбы,

Неприятно жить в мире, где царят лишь попы,

Процветают порок, подхалимство, обман,

Нет… Лучше уж сразу чтоб смерть и саван!

И надеялась втайне, что подруги спасут,

Хоть в последню минуту от костра унесут,

Превратят пусть в голубку, помогут уйти,

Навек слиться с природой, в её царство войти.

Потому лишь презреньем отвечала она

На вопросы тупиц, предложеньям попа,

Как умела, терпела боль от пыток она,

И других утешала, как глоточек вина.

И, поняв, что не выпить чистоты ни глотка,

Тот аббат взбеленился, учудил дурака –

Стал он бить недотрогу крестом по лицу,

И за волосы дёргал, -- как под стать подлецу.

«Ты не стала моей – так не будь же ничьей!

Не хотела любви – своей крови испей!» --

Так кричал тот священник, тонзурой светя,

Хотя был он, по сути, так похож на дитя.

Так капризно и страшно топал ножкой своей,

Ну и мстил же девице этот поп-дуралей!

И устала от пыток её плоть уж вконец,

Молила о смерти: подарите конец!

Вот костёр и толпа, в капюшоне палач,

И из первых рядов вдруг послышался плач:

То, увидев дочурку, зарыдала maman,

И увидел родитель, что их церковь – обман.

Но прощения нет, их епископ столь строг,

Что судил он жестоко, словно царь или бог,

Повелел он родным бросать камни ей вслед,

«А иначе не станет у вас средств на обед!

Конгрегация может улики найти,

Помогали что дочке вы сбиться с пути,

А на дыбе сознаетесь все, как один,

Что шипите змеёй и Дьявол ваш сын.»

Малодушье – не грех, фанатизм – не порок? –

Только бог пусть и судит, а нам – какой прок?

Бросали все камни, плевали ей вслед,

Заслужили все мессу, покой и обед…

Обессилена дева улыбалась им всем,

Она тихо прощала всех мосье или фемм, --

Сей ангел небесный велик, как дитя,

Сносил он все пытки покорно, шутя…

Без жалоб и стонов взойдя на костёр,

Улыбнулась она, толпы видя напор,

Улыбка сия разозлила тупиц –

Всю серую массу из тысячи лиц.

Ведь слабость – то сила, прощенье – скала,

Не всем далеко сия сила мила;

Лишь стражи порядка Шарлотту спасли,

Толпу оттеснили, напор отвели.

Народ фанатичный, проклятья крича,

Бросался камнями, безумно рыча;

Бессильной толпа оказалась в тот час,

Разорвала бы ведьму в минуту, за час.

Вот поп подошёл – исповедать решил,

Как будто не он так много грешил:

«Отрекись Сатаны! – громко требовал он, --

Иль не уважаешь ты церкви закон?

«С Сатаной я не зналась, тупой ты аббат,

Почто ты орёшь, как церковный набат?

Я любила природу, в ней сила вся, власть,

Зачем, дурачина, совершил ты напасть?»

Притихла толпа, её гласу внемля,

Поддержала Шарлотту, казалось, земля:

Вдруг ветер сорвался и волком завыл,

Задрожала земля, дошёл ужас до жил.

Побледнел вдруг епископ, ошибку поняв,

Мучил деву напрасно, грех на душу приняв,

Примета серьёзна – трясётся земля,

Всё аббат виноват – вот, трясётся, как тля.

Однако нельзя ту ошибку прилюдно признать,

Иначе из церкви уйдёт благодать,

И веру в неё потеряет народ,

Проклятьем осыплет её всякий род.

Паству растерять – то превыше греха,

Все равно, что дитя вдруг лишить молока,

Лес оставить без солнца, а рыб – без воды,

Попов – без доходов, их погибнут ряды.

Хоть совесть взывала о невинной крови,

Подал знак палачу: мол, скорее ты жги!

И дева, поняв, что надежды уж нет,

К небу взор возвела, увидеть чтоб свет.

Огонёк разгорается, устремляется ввысь,

Устрашая толпу, отгоняя, как крыс,

Всех людишек ничтожных, безвольных овец,

Предвещая всем им такой же конец.

«Я прощаю всех вас, но я без греха,

Оклеветана я со слов дурака,

Но сейчас я свободна, от вас ухожу,

Из юдоли земной, дальше вас я гляжу.»

И, сказав на прощание эти слова,

Она в упоении взор возвела

К небесам, где явилася стая жар-птиц,

Толпа, устрашившись, пала вся ниц.

Как падок к чудесному глупый народ,

И это даётся из рода нам в род,

Страсть к чуду, и вера, поклоненье богам –

Смешалось в нас всё, как шум или гам.

И видели люди, как птицы, кружа,

Всё ниже спускались, даже пламя глуша,

Погас вдруг костёр, к сожаленью попов,

Народ, ты свободен от церковных оков!

Жар-птицы сияньем чудесным своим

Толпу ослепили, рассеялся дым,

Минутою позже народец прозрел –

На месте костра пустоту он узрел.

Солнышко светит, как прежде, тепло,

Осень златом сияет, вокруг веселО,
Над площадью мило птицы кружат,

И дЕвицу крепко за руки держАт.

И видят вдруг люди – их город горит,

И пламя от ветра ужасно шалит,

Уж в ужасе стонет церковный набат,

Гасить бы пожар, но вода – нарасхват.

Сгорели тогда собор и дома,

А после оставшихся съела чума,

Опустел Нуази, безлюдным он стал,

Скосила всех смерть, словно враг – наповал.

Но остался в живых там один человек,

Уверял он поздней – и не раз, а повек,

Что взглядом он зорким соколиным своим

Среди птиц он увидел, как парил херувим.

И ангел сей был из золота весь,

И с ликом Шарлотты взирал он с небес.

Где правда, где ложь, а где выдумки сор

Неведомо мне, да о чём разговор?..

Такую легенду мне муза сплела,

Видать, неспроста сей рассказ завела,

Пыталась, наверно, тем что-то сказать,

Не знаю я, правда, с чем его увязать.

Но сегодня себя я на блажи поймал

И музу свою уж не раз вспоминал:

Захотелось купаться мне в росах лесных,--

То слаще, чем быть среди гор золотых…

[ Читать дальше ]

Ах, если б был обласкан я судьбой
И повстречался с рыбкой золотой,
И предложила дева мне морская:
"Давай желания, тебя я знаю!"

Я бы подумал: стоит иль не стоит
Желать корыто, дом ли мне построить?
Зачем он нужен -- домик с пустотою,
Коль нет в нём женщины, дарованной судьбою?

Сказал бы скромно, аки простофиля:
"Даруй любовь мне, шириною с милю!
А можно в две, а можно даже в сорок
Ведь без неё плыву в волнах, как корок".

И был бы счастлив я с любовью этой,
Как на Парнасе, где потчуют поэтов,
Благословлял бы я такую рыбку,
Увековечил бы в камнях её улыбку...

Как-то раз на Олимпе бывал я в гостях,

И случилось держать мне божественный стяг,--

День рожденья у Зевса, мне кажется, был,

Даже молнию бросить меня он учил.

 

Но то было потом, когда выпили все,

Гера, Феба, Афина – как все;

Нализались амброзии мы дофига,

Афродита разделась совсем донага.

 

Начались анекдоты и бЫли вокруг,

Тут подсел Аполлон – он ведь старый мой друг,

Говорит: «Расскажу-ка легенду тебе я одну,

В дебри прошлых эпох я тебя поведу».

 

Подняв веки в угаре, отвечаю ему:

«Как я рад тебя видеть, тоже знаю одну –

О Кассандре – той деве, где Троя стоит,

До сих пор своей славой меня всё манит»,

 

«Ну, негоже всё ж смертным богам поминать

Их огрехи, -- сказал он, -- пора забывать;

Если помнишь, в низовьях Пандорра жила –

Что краса в ней сверкала – золотая жила?»

 

О, я помню Пандорру, как всю красоту,

Небеса нам что дарят, как девушку ту;

«Ну, так вот, ты послушай, возьми и урок, --

Мне велел Солнцеликий, -- с него будет прок.

 

Красота не всегда ходит в ногу с умом,

Но Гефест так не думал в чертоге своём;

Из глины, земли и воды сделал смесь,

Ваял он девицу, извёлся уж весь.

 

Красота, её голос, и взгляд нежных глаз –

Можно было подумать, что сущий алмаз

В той девице, что сродни богиням была,

Одеянье богов ей Афина ткалА.

 

Но сияя на милю своей красотой,

Поражала она всех своей простотой,

И не просто скромнягой Пандорра была –

Глупостью, ложью она всех извела.

 

Наделённая дарами сотни богов,

Так красуется дева, словно из снов;

И на землю Гермес её к людям спустил,

Епиметею её как подарок вручил.

 

Ну, а брат Прометея был парень-слабак,

И не то, чтоб совсем, но умом – уж никак;

Красотку увидев, забыл он обо всём,

Что в памяти носят и сердце своём.

 

«Не бери от богов ничего никогда, --

Говорил Прометей, как случилась беда,--

Эти боги мечтают людей извести,

Парень умный, поймёшь, а пока лишь прости!»

 

Всю мудрость забыл наш Эпиметей,

Девку тащит он в спальню лачуги своей,

Женился он мигом, обряд совершив,

И спать он улёгся, на всё положив.

 

И пока в снах он тешил тщеславье своё,

Пандорра всё смотрит: тут всё ли моё?

И, одевшись в хитон, отвлекла она слуг,

Язык её лживый разве разуму друг?

 

Все слуги развесили уши в лапше,

Взирали на девку, будто та в неглиже,

Забыли стеречь они ящик резной –

Подарок богов, что с девкою той.

 

-- Что я ящике этом? – размышляла она, --

Красивый такой, видать полон вина…

А может, сокровища в нём и жемчуга тьма? –

И вот, потянулась к той крышке рука.

 

Тишина… Открывается ящик легко,

И нос сует дева, хоть ей нелегко –

Волнуется, охает, руки дрожат,

И в алчных потугах зубЫ дребезжат.

 

«Вот, -- думает,-- радость, вот миг мой настал:

Я стану богатой, возведу пьедестал –

Себе, я, любимой, алтарь возведу,

И смертных заставлю тащить мне еду.

 

Что Эпиметей мне – ничтожества все,

Царицей я стану, плевать мне на всех!

Заставлю Элладу мне культы творить,

Тогда покажу вам, как следует жить!

 

Вот ящик раскрылся, и что же? – Пустой!

Не веря глазам, кричит девка: -- Отстой!

Только тихо, как шашель, полезли со дна

Кикиморы всякие… Осталась одна.

 

Одумались слуги, -- Закрой! - -ей кричат,

Надрывно все бабы в окрУге вопят,

Проснулся пророка тот брат-идиот,

Пленённый красою… Вот обормот!

 

Сквозь крики, стенания, ругань бежал,

Заметив злодейство, в штаны чуть насцал,

Но было уж поздно, свершилась беда —

Все беды разлезлись – то уж навсегда.

 

Осталась Надежда, -- я видел её, --

Но что с неё толку? – почти как враньё.

Вопить уже поздно, свершился уж рок,

Эпиметей расплатился, забыв свой урок.

 

Но, как это было в начале эпох,

Когда ел Адам – чуть было не сдох, --

Во всё, что случилось, жену он винил,

И, кроме морали, её крепко избил.

 

-- Ступай-ка подальше, не хочу я тебя! –

Эпиметей заорал тут, седлая коня, --

Ты – дура с косою и носом своим,

Что столь любопытен, как рыба-налим.

 

Иди от меня ты, хоть в лес, хоть в поля,

Иль вешайся там, где растут тополя,

Топись-ка ты в море, свали ты к богам,

Пока я не врезал по твоим тем ногам!

 

-- Куда ж я пойду, ой милый ты мой! –

Вскричала Пандорра сквозь бабий тот вой,--

Тебе меня боги во дворец привели,

Подарком гордись, не скажи мне: «свали!»

 

И ноченькой лунной со мною ты жил,

Невинности ценной совсем уж лишил,

Кому я теперь по Элладе нужна,

Невинность – валюта, она так важна!..

 

А если не примешь, пойду я к богам,

Нажалуюсь сильно, будет смерть, как врагам,

Гермес обещал мне защиту и кров,

Но, правда, он хитрый, крутой в нём норОв.

 

 Но выгнать велел муж тупую жену,

Дальнейша судьба безразлична ему;

Женился он позже на крестьянке какой –

А что было делать – организм молодой…

 

Пандорра бродила в колючих лесах,

Седина поселилась в длиннючих косАх,

Любили её все вокруг мужики –

Чего уж таить, писали стихи!

 

Но замуж Пандору никто уж не взял –

Невинности нету, как кто не искал,--

И денег в подоле её не найти,

Ну, как к алтарю нам с такою взойти?!»

 

… Закончил рассказ Аполлон, старый друг,

Расслышал я всё сквозь синдром хмельных мук.

-- Ну, что ты там понял, урок какой взял? –

С вопросом серьёзным ко мне он пристал.

 

Я думал недолго – скорей бы ушёл

Тот бог солнцеликий, откуда пришёл,

Меня пусть простит уж – мозги набекрень,

Отупела башкА, -- ну, лесной словно пень.

 

Вино тут, куренья, амброзия та,

Смешали богини – для них всё суета, --

А ты тут в мученьях чуть не подох,

Отказаться попробуй – ну, я же не лох…

 

Обидятся боги, с Олимпа швырнут,

Иглой на прощанье сатиры ширнут…

Нет, я всё ж Триумфатор, не Беллерофонт,

Я - -весь послушанье, какой тут уж понт!

 

-- Я понял, дружище, мой солнечный бог, --

Сказал я сквозь сон, хоть едва не подох, --

Что бабам нам верить никак уж нельзя,

И мудрее кто слушать – вот истина вся.

 

-- Я рад, что ты понял, -- хвалил меня бог,--

Прометея б он слушал – не вырос бы рог,

Не кипела б планета от людской суеты,

И не жили б вы в кИпишах, яко скоты…

С неба вода пролилася

фонтаном солнечных брызг...

Душа усталая

влагу впитывая

к свету струится...

Мысли двоечника

 

Лето… Выпуск прогремел…

Прощай, типа, школа!

Я учился, как умел,

Хоть в мозгах и голо.

 

Столько времени отдал

Я дурацкой школе,

Но теперь я уж не мал,--

Взрослый я, на воле!

 

Теперь можно поступать

В университет мне,

Только… «Слабый аттестат!»--

Говорят в ответ мне.

 

Инженером мне слабо,

Потому что двойка:

С математикой дружить –

Сплошь головомойка.

 

Пифагоровы штаны

Или, может, юбка? –

Нету в том моей вины,

Пусть он носит шубку!

 

В журналисты не пойти –

Лев Толстой, каналья,

Не пойму «Войну и мир»,

Сколько не вникал я.

 

Льва толстого не люблю,

Сколько раз «срезался»;

Лучше водки в рот залью,

Хоть бы обжигался!

 

Пригрозил мне военком:

«Коль не поступаешь,

Ты пойдёшь служить пеньком, --

Жизнь ещё узнаешь!»

 

Не хочу вообще служить,

Глупо это дело,

На гражданке лучше жить,--

Веселись и смело!

 

Если б сразу да в чины,
Хоть майором стать бы,

Ведь способности даны, --

Вот пожить мне всласть бы!

 

Но военка мне претит –

Крепко там гоняют,

От портянок воротИт –

Слишком уж воняют.

 

И зарплата там мелка –

В кабак с ней не сходишь;

Так, растратишь в два денька –

Себя за нос водишь.

 

Иль податься мне в менты? –

Стану я начальством,

Вот: я - -власть, что за понты?

Поборюсь с канальством!

 

Отовсюду взятки, мзда,

Звание присвоят…

Нет, братишки, ерунда,

Нет – родные взвоют.

 

Папа – бывший рэкетир,
Он ментов не любит,
Вмиг сольёт меня в сортир

И не приголубит.

 

А мамаша – бизнесмен,

Или «бизнес-вумен»,

Спросит: «Что же ты за мэн?

Надо башкой думать!»

 

Что же делать мне, друзья?

Двойки мне мешают,

Не возьмёт никто в мужья,

И мечты все тают.

 

В агрономы мне пойти

Иль в ветеринары?

В связи с химией вступить

Или, блин, на нары?

 

Можно дворником пахать

Иль разнорабочим,

Но уж нет, на труд начхать, --

Ленив, между прочим!

 

Дядя мне  совет давал:

В сторожа, в пожарку,

И кому-то взятку дал

Может быть, с подарком.

 

Но в пожарке - -там врачи

Меня вмиг раздели,

Что-то слушали, плели

Умно, надоели.

 

Не пригоден, стало быть,

Больно уж скурился,

Нефиг было водку пить –

Чуть не отравился!

 

Всюду требуют диплом,

Аттестат с медалью,
Чёрт возьми! Ну, суп с котом!

Лев Толстой, каналья!

 

Он мне снится, как кошмар,

С Наташей Ростовой,

Князь Болконский, как пожар,

Ржевский матюковый.

 

Я Толстого невзлюбил,--

ТомА презираю,

Я его совсем забыл

И убить мечтаю.

 

Но то будет всё потом,--

После поступленья,

Вот, сижу с раскрытым ртом,

Думы, как томленье.

 

Ночь кошмаром пронеслась,

В мыслях нет покоя;

Вдруг идея родилась,

Как мне быть с судьбою.

 

Вот к чему престижный вуз? –

Зря души томленье,

Я учёбы ведь боюсь –

Трудно без везенья.

 

Ночи длинные без сна,

Много писанины,

Напрягаться головой –

Дело то рванины.

 

Папа может мне помочь

С этим поступленьем.

Он сказал: «Да куда хочь,

Только бы с хотеньем!»

 

В захолустный универ –

Лишь бы для бумажки,

Папа принял много мер

Для ученья Пашки.

 

Пашка – это, типа, я –

Их сынок любимый;

И без «предков» никуда –

Путь неотвратимый.

 

Вот закончу кое-как,--

Верьте без сомнений, --

Неприметно, тихо так,

Без острых волнений.

 

А потом диплом возьму,

В исполком подамся,

Не останусь на дому –

Власти я отдамся.

 

Я устроюсь в комитет

Или в министерство,

Иль в Верховный там Совет

Или, может, мэрство.

 

Что в чиновники возьмут

Я не сомневаюсь,

Как и я, они все врут,

Так что я не мАюсь.

 

Что тупой я - -не беда,

Туда принимают,

Ведь ранжир у них – да-да! –

Тупость восхваляют.

 

Все тупые, как один,

Иль ещё тупее,
Умрёт папа - -придёт сын, --

Он ещё наглее.

 

Стану я, как лещ в воде,

Сердце замирает;

И зачем Толстые те? –

Один леший знает.

 

Без пяти минут я - -власть,

Ну их, те дипломы!

Захочу пожить я всласть –

Возведу хоромы.

Я найду тогда тебя,

Лёвушку Толстого,

Так что бойся, как огня,

Меня, молодого!