Энгельберт Фридмайер, страж безопасности номер семнадцать тысяч девятьсот двенадцать, пребывал на посту меж Кайзер-Йозеф- и Таборштрассе и размышлял о своём неудавшемся житье. Три года истекло с того дня, когда он в качестве отставного ефрейтора покинув военную службу, влился в ряды Корпуса стражей порядка, питая благороднейшие чувтва к новому своему ремеслу, будучи преисполнен горячим рвением к устройству порядка и безопасности в городе. Энгельбертова возлюбленная, дочь оставника Антона Весли,едва не была вскоре в качестве супруги введена в дом мужа ,но виды на продвижение по службе того были туманны, даже сомнительны. Ибо три года как три весны пролетели не оставив и цветка успеха. Ни одного подходящего происшествия не приключилось на венском посту стража. Энгельбертово вышестоящее начальство сомневалось в усердии постового, товарищи разуважали его, а Кати, бевшая прежде отрадой его в трудные времена, стала, что горше всего, посмеиваться над женихом, который при всём при том не чувствовал собственной вины. Он был несчастен. В радиусе тысячи шагов от поста злодейское отребье вывелось. На самых оживлённых перекрёстках, где кучера за быструю езду и прочие нарушения правил ловились было дюжинами, выстаивал наш герой. Он же в праздничные ночи вершил службу у самых отпетых злачных мест, где , бывало, то и дето вываливались из дверей посетители с криками "я заколот!"... Да, его даже однажды определили на улицу, где была запрещена езда на велосипедах и где его предшественнику удалось в один славный день препроводить в комиссариат шестьдесят семь "циклистов". Но как только Энгельберт Фридмайер ("бородатый ангел- мирный коршун", только что "коршун"- "Гайер",а "мауэр"- "стена", -прим. перев.) занял отвественный пост, всё переменилось. Отъявленные лихачи кротко трусили, скандалисты уступали дорогу и места стоянок, а необузданнейшие велосипедисты, повинуясь биению сердца энгельбертова, катили пешком до конца улицы. Энгельберт вынужден был молча наблюдать за отсутствием каких бы то нибыло непорядков и постоянством безопасности. И в других мелких удовольствиях, изредка выпадавших на долю сослуживцев, судьба ему, без пояснений, отказывала. Не высмотрел он ни единой молодой дамы в слишком утреннем туалете у окна; не попалась ему некая гуляющая, с умыслом себя неподобающим образам прохожим предлагающая; не прокатил мимо фиакр с подозрительно опущенными жалюзи; не пришлось ему, патрулируя публичный сад, застать врасплох слишком влюблённую пару. А также в случаями посерьёзнее, на которых столько сотоварищей насрывали себе непреходящих лавров, доля его, без комментариев, обделила. Энгельберт как-то оказался в числе избранных стражей парламента когда социалистические орды, вопя, текли мимо. Наш герой напряжённо всматривался, не осмелится ли кто хоть раз антидержавным выкриком или насмешкой оскорбить всякоивсемиуважаемого бургомистра... Поравнявшись с Фридмайером, все немели как бы оглушённые присутствием доброго ли, злого духа. В другой раз оказался он среди тех стражей, что строили ряды в ожидании проезда коронованной особы. Он наблюдал как в десяти шагах поодаль младший его коллега задержал бесстыдного пешехода, глухого или не имевшего ни малейшего понятия о том, что от него требуется, к тому же- сопротивлявшегося. А за спиной Энгельберта стоял народ часами, стеной, не напирая и не ломая ряд.
Но худшее стряслось, когда постовой, казалось ему, был близок к цели, а предвкушение успеха обернулось горчайшим разочарованием. Это произошло милым, вроде нынешнего, вечерним днём. Энгельберт дежурил на Ротентурмштрассе когда заметил приближающегося элегантного господина за руку с маленькой девочкой. Малышка казалась уставшей- элегантный герр волок её за собой. Та приседала- элегантный герр рывком подымал её. Малышка плакала, кричала -элегантный герр стыдил её столь громко, что Энгельберт разбирал слова весьма предосудительного и легкомысленного свойства. Девочка причитала: "Мой любимый, хороший папа, я устала!", и опускалась на колени. Элегантный герр клал её замертво на тротуар избивая тростью по головке. Народ сновал мимо- Энгельберт же устремил горящий взор прямо в цель. Случай выпал особенно счастливый: как раз возбудился публичный интерес к третированию детей. Одним ударом можно было стать человеком дня. Что там толчки, щипки, уколы! Тут ,возможно, происходит убийство беззащитного ребёнка, а Фридмайер, что называется, попал в струю. Злоумышленное существо торило дорогу сквозь поток толпы,- ловец пошёл на зверя. Но что увидел страж? Люди ,которые, казалось ему, обязаны были возмутиться, смеялись. Элегантный господин приговаривал: "Позволю себе, милостивые дамы и господа, пригласить вас. Сегодня вечером в Цветочном сквере состоится мой дебют", и клал на тротуар деревянную куклу. Энгельберт надеялся, что не всё ещё потеряно: возможно, происходит весьма рафинированное преступление,- убийца выдаёт себя за чревовещателя, а труп ребёнка- за марионетку. И, когда Энгельберт, присев, уставился в стеклянные глаза деревянной куклы, напряжение достигло предела. Ещё блеснула возможность свести чревовещателя по причине явного возмущения оным общественного спокойствия, но в этот миг подошли двое офицеров кавалерии да и завели с артистом разговор по душам. Энгельберт с ужасом узнал в одном из офицеров эрцгерцога, прочувствовал неуместность собственного присутствия- и ретировался прочь.
С того дня уж не сомневался Энгельберт Фридмайер в том, что злой рок сопутствует ему. Не без зависти поглядывал наш герой на некотороых своих товарищей, кому закон судьбы не писан,- и пробуждалось в Энгельберте потаённая страсть превзойти этих строгих службистов. Все душевнее принимал он беспримерную тишь да гладь вокруг себя как персональную насмешку, а всё своё окружение- за банду отъявленных, что своим неучастием желает свести его в могилу, не иначе.
И так стоял он на своём посту с тягостным чувством собственной ненужности и комичности. Вечер близился. Запоздалые прохожие устремляли стопы к Пратеру, что влёк их в свой воскресный кавардак.  Энгельберт вышагивал взад-кру-гом-впе-рёд. Иногда останавливался он, глядел вдоль улицы, бросал взгяды в направлении Северо-Западного вокзала, мимилётом- к звезде Пратера- и снова шагал взад-кру-гом-впе-рёд. С первого взгляда заметил он знакомый силуэт, что от Таборштрассе приближался к посту. Это была Катарина в голубом, в белый горошек, фуляровом платье и белой соломенной шляпке с красным "солнечным" зонтиком, - она всё приближалась, и Энгельберт уже различал её улыбку.  Кати знала, что муж на посту... пожелала проведать мужа? Тот не мог и надеяться на подобное, ибо в последние дни невеста не слишком с ним любезничала, даже пуще прежнего сердилась. Она шла к постовому. Тот ещё заметил, что в десяти шагах за ней, что ещё более подозрительно, следовал, жонглируя тросточкой, некий молодой человек в светло-сером костюме с сигаретой во рту.
Энгельберт, который обычно занимал середину улицы, направился к тротуару. Катарина остановилась и обратилась, неизменно улыбаясь, к жениху: "Герр зихерхайтвахманн, прошу любезно, где тут Пратер?"

продолжение следует

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

(абзац склеить- прим.перев.) Но когда перестук и гудки стихли вдали, ощутила она необузданную радость и ,как спасённая, поспешила вперёд. Прохожие шли ей навстречу, она вовсе не боялась их, ведь самое трудное уже разрешилось.  Городской гомон стал отчётливее, больше свету впереди, уже ощущалась околица Пратерштрассе, и казалось Эмме, что ждёт её там людской поток, в котором нужно бесследно затеряться. И когда она поравнялась с первым уличным фонарём, то ощутила покой, достаточный чтоб взглянуть на часы. Без десяти девять. Она поднесла часики к уху- они шли. И она подумала: я жива-здорова... даже мои часы не остановились... а он... он... мёртв... Судьба... Ей как будто всё простилось... словно никакая вина не довлела над ней. Прощено всё, да ,всё прощено. Она услышала как прошептала эту фразу. А если бы судьба распорядилась иначе? А если бы она, Эмма, лежала теперь в кювете, а он, Франц, остался б в живых? Не было б ему прощения... нет, не ему. Ну да, он же мужчина. Она- баба, у неё ребёнок и супруг. У неё заведомо было право, это её долг, да, её обязанность. Она знает достоверно, что сотворила это против долга... Но затем поступила по праву. Непроизвольно... как... как все добрые люди, всегда. А если б её разоблачили? Врачи набросились бы с расспросами. А ваш муж, достойная фрау? О, Боже!... А утренние газеты- а семья- их бы растоптали навеки и ничто б её, Эмму, не вернуло к жизни. Да, это главное: ни за что она не желала б откровенного суда. ...Она под железнодорожным мостом. Дальше... дальше... Вот сквае Тегеттхофф, куда сбегаются многие улицы. Тут, как всегда осенними ветренными вечерами, мало народу, но ветер городской уж облёк Эмму, а в том месте, откуда она явилась, царила гробовая тишина. У неё, Эммы, есть время. Она знает, что муж около десяти явится домой, она даже успеет переодеться. Ей вдруг захотелось осмотреть своё платье. С ужасом увидела она, что платье повсюду в грязи. Что она скажет горничной? Бурей пронеслась мысль, что во всех утренних газетах опубликуют историю несчастного случая. И ,обязательно- о некоей фрау, что каталась с ним в экипаже, и затем исчезла с места аварии ,и ,подумав это, Эмма задрожала пуще прежнего: неосторожность и глупость  н е  в ы ч е р к н е ш ь  п е р о м. Но у неё есть ключ, она сама отопрёт и горничная не услышит ничего. Она быстро остановила фиакр. Ей надо было назвать свой адрес. Эмма во время спохватилась и назвала ближнюю улицу. Когда она проезжала площадью Пратер, то могла б оглянуться по сторонам, но ей, Эмме, было недосуг. Главное желание одолевало её: как можно быстрее оказаться дома, в безопасности. Всё остальное её не трогало. В тот миг, когда она оставила метвеца одного в кювете, только забота о себе владела ею. Она хоть и не бессердечна, но... она знала совершенно определённо, что настанет время укоров совести, может быть, её, Эмму, она сведёт в могилу, но ничего в это время не осталось на душе кроме желания поскорей с незаплаканными глазами в собственной квартире усесться за стол с собственным супругом и сыном. Она поглядывала в окошко. Фиакр пересекал центральные улицы: они были освещены и довольно мало пешеходов попадалось на пути.  Эмме показалось, что всё пережитое этим вечером- неправда. Страшный сон приснился ей...  плотный как явь, сумбурный. Не доезжая к дому, Эмма остановила извозчика, вышла, опрометью бросилась за угол- и остановила другого извозчика, которому назвала свой точный адрес. Ей показалось, что она уж не в силах совладать с бегом мыслей. Где он теперь?- ныла совесть. Она зажмрилась и предствила себе как его кладут на носилки, несут в карету скорой- и показалось, что сидит она рядом и едет с ним. А карету начало бросать, и Эмма испугалась, что вылетит прочь как тогда- и она вскрикнула. Экипах остановился. Да вот же они, ворота. ... Быстро покинула она коляску, поспешила в парадный, да так, чтобы портье в окошко не заметил, ступенями вверх, легонько отворила дверь, чтоб никто не услышал... через прихожую- в свою комнату--- удалось! Она включила свет, прочь сбросила платье да надёжно спрятала его в шкаф. За ночь оно просохнет, а утром Эмма почистит его и простирнёт. Затем умылась она- лицо и руки, да запахнулась в шлафрок.
Раздался звонок. Эмма услышала, как горничная подошла к двери и отворила. Эмма услышала голос мужа, стук отставленной трости. Эмма ощутила необходимость стать сильнее, иначе всё непоправимо испортится. Она поспешила в столовую и в тот же миг встретилась с супругом.
- Ах, ты уже дома,- молвил тот.
- Разумеется,- ответила она,- уже давно.
- Не видели, как ты пришла.
Она улыбнулась. Ей очень трудно далась эта улыбка. Она поцеловала его в лоб.
Малыш ,уже заждавшийся, сидел за столом. На подставке лежала мольчишеская книжка, в ней покоился взгляд мальчика. Эмма села рядом с сыном, супруг- напротив. Он развернул газету и бросил мимолётный взгляд на полосу. Затем муж отложил чтиво и молвил :"Другие сидят рядком и говорят ладком".
- О чём?- спросила она.
И он завёл рассказ о нынешних делах, очень долгий, очень насыщенный.
Но она не слышала ничего: пережитая опасность и чудесно-мудрые рассуждения не слагались... она никак не могла ошутить это: я спасена, я дома.  И. пока муж говорил своё, она придвинула кресло к маленькому, прижала его головку к своей груди. Невыразимая усталость подавила Эмму: она ничего не могла поделать с собой, дрёма овладевала ею. Эмма закрыла глаза.
Внезапно её сознание пронзила, впервые с того момента, как Эмма выбралась из кювета, странная мысль. А что если он не умер?!  Если он... Ах, нет не может быть малейшего сомнения... Эти глаза... Этот рот..., и, к тому же- ни легчайшего дыхания с его губ. Но случается мнимая смерть. Бывают случаи, когда и намётанный глаз ошибается. А её глаз, конечно, ненамётан. Если он жив, если он вот и приходит в сознание, сейчас, увидит себя ночью на загородном шоссе... если он зовёт её... по имени... если он в агонии проговорится, она пропала... если он скажет врачам, мол ,тут была одна дама, ей, Эмме, придётся бежать дальше, скрываться. И... и... да, что тогда? Кучер явится из Франц-Йозефлянда с народом... он нарасскажет... дама осталась тут, когда я пошёл было за подмогой- и Франц подтвердит. Франц узнает... он ведь её хорошо знает... он узнает, что она бежала, и тогда ужасный гнев овладеет им, и Франц назовёт её имя ради мести. Ведь его оставили... и это его настолько поразит, что его оставили в смертный час, что он опрометчиво вымолвит, мол , тут была фрау Эмма, моя возлюбленная... сколь трусиливая, столь же и глупая. ведь не правда ли, господа врачи, вы ради приличия не стали б допытываться её имени. Вы бы её с миром отпустили, и я б тоже, о да,- дождись она вашего прихода. Но она поступила столь дурно, скажу вам, кто она... это... Ах!
- Что с тобой?- привстав, спросил очень настороженно профессор.
- Что?... как?... Что же?
- Да что с тобой?
- Ничего, -она сильнее прижала к себе младшего.
Профессор пристально посмотрел ей в глаза: "Знаешь, ты начала быстро проговаривать, засыпая..."
- Что?
- Внезапно закричала.
-... Да-а?
- Так кричат, когда во сне являются кошмары. Что тебе приснилось?
- Не знаю. Ничего не знаю.
В настенном зеркале напротив она рассмотела свою покоробленную, натянутую улыбку. Она испугалась собственного, такого незнакомого, лица... И она помыслила, что уста её застынут и что этой улыбке суждено играть сколько она, Эмма , ещё проживёт. И тогда она попробовала закричать. И ощутила ладони на своих плечех, и муж вклинился меж её живым лицом и отражением его в зеркале. Глаза его, вопрошающие и грозящие, утонули в её, жены, взгляде. Она знала: не выдержит это, последнее, испытание- тогда пропала. И она снова ощутила твёрдость, её тело и лицо изготовились к схватке. В этот миг Эмма готова была овладеть положением. Ей следовало покончить с кошмаром, -и Эмма , взяв ладони мужа, потянула их к себе, всё более нежно и волнительно.
 И, ощутив мужнин поцелуй в лоб, подумала она: пожалуй... дурной сон. Он никому не расскажет, не прогневится, нет... он мёртв... он, решено, мёртв... а мёртвые молчат.
- Почему ты сказала это?- внезапно донёсся к ней голос мужа. Она глубоко перепугалась: "Да что такого сказала я?" И показалось ей, что всё она уже начистоту вслух ему было выложила... словно всю историю сегодняшнего вечера поведала она тут, за столом... и переспросила она, содрогнувшись от его карающего взгляда: Так что же сказала я?"
- Мёртвые молчат, - врастяжку повторил её муж.
- Да.- всхлипнула она,- да.
В её глазах прочёл он, что она та не способна дольше от него скрываться. Они засмотрелись друг дружке в глаза. "Уложи мальчика в кровать",- затем попросил он её,- "думаю, у тебя есть что мне рассказать..."
- Да,- ответила она.
И она знала, что этому мужчине, которого столько лет предавала, в следующий миг поведает всю правду.
И, провожая мальчика в спальню, Эмма чуяла пристальный взгляд супруга,- великий покой снизошёл на неё: ей показалось, что скоро многое наладится...

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Эмма, превозмогая боль во всех членах, поднялась во весь рост, а то, что извозчик не пострадал, её немного успокоило. Она услыхала стук фонарной дверцы, чирканье спички, со страхом ожидая света. Она не осмелилвалась ещё раз тронуть Франца лежащего тут же навзничь. Она подумала, что в темноте всё кажется страшнее: "он, конечно откроет глаза и всё, ничего, обойдётся..."
Сбоку замерцал огонёк. Она вдруг увидела экипаж, к её удивлению, неопрокинувшийся, он, правда, стоял скособочившись, почти в канаве, будто колесо сломалось. Кони замерли. Свет приближался,- Эмма следила за бликом, легко скачущим по милевому камню-указателю, по гравию кювета, подбирающемуся к ногам лежащего. Блик поскользил по телу, лизнул лицо, да там и замер.
Эмма опустилась на колени, она ощутила биение рвущегося наружу собственного сердца когда рассмотрела оицо лежащего. Оно побледнело. Веки замерли, полуоткрыты так, что виднелись только белки. Правым виском по щеке за воротник сочилась струйка крови. В верхнюю губу впились зубы. "Это невозможно!"- молвила про себя Эмма.
И кучер, тоже на коленях, неподвижно смотрел в лицо. Затем он взял руками голову, приподнял её. "Что вы делаете?!"- сдавленно вскрикнула Эмма и ужаснулась неподвижности этой головы.
- Дост`фрёйляйн, мне сдаётся, тут большое несч`стье сл`чилось.
- Неправда,- возразила Эмма,- этого не может быть. Это с вами что случилось? И со мной...
Кучер медленно опустил голову, на колени дрожавшей Эммы. "Есл`бы  кто пр`шёл... хоть бы кр`стьяне через четверть часа пр`шли..."
- Что же нам делать?- вымолвила дрожащими устами Эмма.
- Да фр`ляйн, есл`бы экипаж разбился... но нет, он с`всем цел... Нам надо ждать пока кто подойдёт.
Он говорил ещё, но Эмма, почти не разбирая слов, уже пришла в себя и сообразила что делать.
- Как далеко отсюда ближайшее жильё?- спросила она.
- Тут недалеко, всё ж Франц-Йозефлянд... Мы б ув`дали дома, коль рассвело, в пяти минутах х`дьбы есть что-то.
- Идите. Я побуду тут, а вы приведите людей.
- Да, фр`ляйн, я п`думал, обм`зговал, всё р`ш`но: останусь с вами: это н`д`лго, пока кто пр`дёт, тут  бл`зко имп`рское ш`ссе, и ...
- Тогда будет поздно, слишком поздно. Нам нужен доктор.
Кучер взглянул в лицо лежащего, затем, покачав своей головой,- в глаза Эмме.
- Этого вы не можете знать, -вскричала Эмма,- и вы тоже!
- Да, фр`ляйн, но... где н`йду я докт`ра во Франц-Йозефлянде?
- Он должен быть там, в городе, а...
- Фр`ляйн, зн`те что! Я думал себе, что там д`лж`н быть т`л`фон. Там м`жм мы в`звать сп`сательную.
- Да, это лучшее! Только идите, бегите вы ради Бога! И людей ведите... и ...прошу вас, только идите, что вы тут делаете?
Кучер взглянул в бледное лицо, что покоилоь на подоле Эммы. "Спасательную службу, доктор не понадобится".
- Идите вы! Ради Бога! Идите!
- Да`йду же, т`лько вы не в`лнуйтесь шибко, фр`йляйн. В темень, вот,- и он поспешил прочь по шоссе,- я не пр `тив, душенька,- пробурчал он себе под нос, -Т`же мне м`сль,  среди ночи по имп `рскому ш`ссе...
Эмма осталась одна с неподвижным среди тёмного пути. "Что теперь?"- размышляла она. Это ведь невозможно... вертелось в голове... это же невозможно... Ей вдруг почудился вздох. Она наклонилась к бледным губам. Нет, не дышит. Кровь на виске и щеке будто бы подсохла. Она всмотрелась в глаза, остывшие глаза, и крупно задрожала, съёжилась. Ну почему её не верилось: вот же она, пришла... это- смерть! И эта мысль пронзила Эмму. Она прочувствовала большее: мертвеца. Я и мертвец, мертвец на моём подоле. И дрожащими ладонями сдвинула Эмма голову обратно на гравий. И впервые чувство отвратительного одиночества, заброшенности овладело Эммой. Зачем она послала кучера? Что за глупость?! И что ей теперь делать на загородном пути с мёртвым мужчиной? Если явятся люди... Да, что ей тогда делать, если они придут? Сколько ей придётся ждать? И она снова взглянула на мертвеца. Я тут не одна при нём, показалось ей. Вот, огонёк здесь. И будто этот свет, почудилось ей,- нечто милое и дружеское, о чём следует думать. В этом огоньке было больше чем во всей раздольной ночи вокруг, да, будто огонь- защита от бледного страшного трупа, что покоился рядом на земле... И она засмотрелась на пляшущий огонь до рези, до зайчиков в глазах. И она будто пробудилась. Она вскочила! Так не пойдёт, это невозможно, с ним нельзя дальше оставаться... Она будто увидела себя со стороны, стоящую на шоссе, с мертвецом у ног, и свет; и она увидела себя стремящейся, вытягивающейся прочь в темень тенью. Чего жду я, и её мысли неистовствовали... Чего я жду? Людей? На что мне они? Народ придёт и спросит... а я... что мне делать здесь? Все станут расспрашивать, кто я. Что я должна ответить им? Ничего.  Ни слова не пророню в ответ, отмолчусь. Ни стова... они же не станут принуждать меня.
Издалека донеслись голоса.
Уже? подумала она. Она испуганно прислушалась. Голоса раздавались с моста, они приближались. Должно быть не те люди, что выкликал кучер. Но кто бы они ни были, всё равно- должны заметить свет, а ей не следует быть обнаруженной.
И она ногой пнула фонарь. Тот потух. Теперь стояла она в кромешной темноте. Ничего не видела она. И её было не видать. Только белый гравий едва сиял. Голоса слышались совсем рядом. Всё её тело одолела крупная дрожь. Только бы не заметили. Ради Бога, это единственное важное, только это и ничто иное решит всё: она пропала, если какой-то тип узнает, что она- любовница... Она судорожно заламывала руки. Она молила чтоб люди на противоположном краю шоссе миновали не обнаружив её.  Она вслушивалась. Вот оттуда... Что же они говорят? ... Там две или три женщины. Они замелили экипаж, ведь говорят что-то о нём, она разбирает отдельные слова. Карета... поломалась... а что ещё говорят они? Ей не понять. Они прошли мимо, дальше... они уже... Слава Господу! А что теперь, теперь? О, почему она не погибла с ним?! Его жаль, всё его позади, минуло... ничто не страшит его, ничто ему не грозит. Она же стережется от всего. Она боится, что её тут застанут, что её станут расспрашивать: кто вы? Что её заберут в полицию что о ней всё узнают, что её муж... что её ребёнок...
И она уж не соображала, сколь долго простояла тут как вросшая... Ей же надо прочь, она ни с ком тут не нуждается, и только накличет беду на себя. И она шагнула... Острожно... ей надо выбраться из... вверх... шаг вверх... ох, это так трудно! ... и ещё два шага, пока она не оказалась посреди проезжей... и замет постояла недолго всматриваясь в темень, пока не высмотрела направление дороги. Там, там -город. Его не видать, ... но направление верно. Ещё раз оборотилась она. Да не так уж темно. Она смогла достаточно хорошо рассмотреть экипаж, и упряжь... и, когда она сильно напряглась, то заметила что-то вроде лежащего на обочине мужского тела. Она ввинтила очи в сумрак, так, что подалась вперёд... мертвец этот, он словно держал её, и она испугалась его мощи... Но она силой вызволилась и уж заметила: проезжая мокра, я стою посреди укатанной поблёскивающей проезжей, а сырой прах меня не удержит. И вот пошла она... быстрей... побежала... поскорее прочь... назад... к свету, в сутолоку, к людям! Она бежала вдоль шоссе подобрав подол чтоб не оступиться. Ветер будто подгонял её в спину. Она уже, право, не ведала, от чего бежит. Ей казалось, что надо скрыться от бледного мужчины, лежащего там, за ней, у кювета... затем ей показалось, что те, живые, придут и бросятся за ней вдогонку... Или...? Что они предпримут? Бросятся за ней? Но её не поймают: вот он, мост. Она совершила рывок на волю, и опасность уже позади. Её не узнают, кто она, ни одна душа не догадается, что за дама с господином катила к Рейхштрассе.  Кучер не знает её, а встретит случайно- не опознает. Никому не захочется ломать голову над пропавшей с места происшествия дамой. Кому дело? Очень умно, что она не осталась там, и совсем не подло. Франц самолично было наделил её правом.  Ей надо домой, у неё ребёнок, у неё муж, она же пропала бы, если бы её там застали с мёртвым любовником. Вот мост, а дорога уже виднее... слыхать шум реки, как прежде; здесь они под руку прошлись было... когда... когда? Сколь часов прошло? Так не должно было продолжаться. Не должно? А всё же? Может, ей всё почудилось, может быть, полночь давно миновала и скоро рассвет, и она очнётся дома? Нет, нет, это невозможно: она знает, ей не почудилось, она точно и ясно помнит, как вылетела из коляски- и всё произошедшее снова ей показалось явью. Она бежала по мосту слушая гул собственных шагов. Она не смотрела по сторонам. Вот, заметила она, как некто шёл ей навстречу. Она умерила походку. Кто знает, что от незнакомца ждать? Какой-то в мундире. Она прошлась совсем медленно. Она не смеет попасться. Она почует, если тот упрётся в неё взглядомю Если он её спросит? Она уж поравнялась со встречным, узнала мундир: это патрульный страж,- она прошла мимо него. Она почуяла, что тот остановился за её спиной. С трудом она сдержалась, не припустила бегом. Она шагала по-прежнему медленно. Она услыхала звон рельсовой конки. Значит, уже давно не полночь. Она уж зашагала проворней, к городу, чьи фонари блистали из-под железнодорожного виадука, чей малоразличимый гомон уж доносился изнедалека. Ещё эта безлюдная улица- и воля близка. Это рядом,- она услыхала свист, всё пронзительнее, всё ближе, шумная карета промчалась рядом. Непроизвольно Эмма замерла чтоб оглянуться ей вслед. Это была скорая. Эмма знала, куда та помчалась. Как резво! подумала она... Как в сказке. Одие лишь миг казалось Эмме, что должна она окликнуть тех спасетелей, что ей следует присоединиться к ним, что надо вернуться туда, откуда бежала- лишь одно мгновение владел Эммой опасный стыд отвергаемый ею, и она осознала, что струсила было и оплошала. (абзац склеить--- прим.перев.)

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Не в силах дольше сидеть в экипаже, он вышел и заходил туда-сюда. Уже стемнело. Редкие фонари на этой тихой, вечно малолюдной улице помигивали, колышимы ветром вправо-влево. Отдождило. Тротуары почти высохли, но немощёная проезжая была пока сыра, а кое-где образовались лужицы.
"Странно это,"- думал Франц: "в какой-нибудь сотне шагов от Пратерштрассе чувствуешь себя как в чудом перенёсшимся в венгерский городок, к тому же- уютный: тут не встретишь нежелательных теперь друзей". Он достал часы... семь,- и уже кромешная ночь. Эта осень ранняя. И проклятая буря.
Он поднял воротник повышеи зашагал проворней, туда-сюда. Дребезжали фонарные стёкла. "Ещё полчаса,"- выдохнул он негромко: "и я уйду. Ах, если б она была уже недалеко". На перекрёстке он замер: отсель просматривались оба направления, откуда она могла бы подойти.
"Да, сегодня она придёт,"- думал он, натягивая шляпу чтоб та не улетела прочь. "Пятница. заседание профессорскй коллегии . В этот день она всегда приходит и осмеливается задержаться подольше..." Он услыхал перезвон конки -и тут же громыхнул колокол Непомук-кирхи. Улица оживилась. Высыпали прохожие, в основном, как ему показалось- служащие заведений. Все ходоки торопились, гонимы или сдерживаемы ветром, словно боролись с ним. Никто не обратил внимания на Франца, только пара лавочных торговок окинула его лениво-любопытным взглядом. Внезапно Франц заметил быстро приближающуюся знакомую фигуру. Навстречу. Пешком? Это она?
Это была она: замеченная им, замедлила шаг.
- Ты пешком?- спросил он.
- Я отослала экипаж у Карлова театра. Думаю, уже раз он было вёз меня.
Некий господин миновал их, мельком глянув на даму. Молодой Франц вперился ответным, почти вызввающим взглядом в того- и прохожий быстро удалился. Дама посмотрела ему вслед: "Кто он?", спросила испуганно.
- Не знаю его. Тут нет знакомых, будь спокойна вполне. Но пошли-ка быстрее, мы поедем.
- Там твой экипаж?
- Да.
- Свободный?
- Час назад в нём было так хорошо.
Они поспешили. Дама забралась в салон.
- Кучер!- гаркнул молодой мужчина.
- Где же он?- растерялась молодая дама.
Молодой мужчина отворил дверь кабачка: за стлом, в компании двоих посторонних восседал... уже вскочил и поспешил к выходу, кучер.
- Щас, милс`дарь,- промямлил тот, и допил, стоя, стакан вина.
- Что вы тут...?
- Всегда готов, ваша честь, я скоро буду.
Пошатываясь, кучер поплёлся к упряжке: "Куда прикажете ,ваша честь?"
-Пратер. Дом свиданий.
Молодой человек забрался в салон. Его спутница притаилась, съёжилась в углу под перепончатым раздвижным верхом. Франц взял ее за обе ладони. Она не откликнулась. "Может, хоть пожелаешь мне доброго вечера?"
- Прошу, оставь меня ненадолго: никак не переведу дыхания.
Молодой человек расположился в своём углу. Пара недолго помалкивала. Экипаж свернул на Пратерштрассе, затем прокатил мимо Тегеттхофф-монумента, сразу понёсся широкой, тёмной Пратерской аллеей. Тогда-то вдруг обняла возлюбленного обеими руками. Тот, приподняв недлинную вуаль, поцеловал её в уста.
- Наконец я с тобой!- выдохнула она.
- А ты знаешь, сколь давно мы не виделись?- воскликнул он.
- С воскресенья.
- Да, но с прошлого.
- Что так? Ты же был у нас.
- Ну да... у вас. Ах, так не пойдёт. К вам я впредь не приду. Но что с тобой?
- Экипаж обогнал нас.
- Миленькая, народу, что сегодня съезжается погулять на Пратере, не до нас.
- Да знаю уж. Но случайно кто-нибудь мог нас опознать.
- Не узнают, это исключено.
- Прошу тебя, поедем в иное место.
- Как тебе угодно.
Он зря окликрул, казалось, оглохшего извозчика. Затем ,дотянувшись, тронул сермяжное плечо. Кучер обернулся.
- Поворачивайте. И почему гоните как на пожар? Мы же не торопимся, влышите вы? Поедем в... знаете аллею, что ведёт к Имперскому мосту?
- По Райхштрассе?
- Да, но не гоните, это бессмысленно.
- Простите, милс`дарь, буря, она лошадей бесит.
- Ах, ну если буря,- Франц уселся снова.
Кучер развернул экипаж. Покатили назад.
- Почему вчера я не видела тебя?- спросила Эмма.
- Где же?
- Думала, ты был приглашён к моей сестре.
- Ах, так...
- Почему не пришёл?
- Потому, что мне невыносимо видеться с тобой на людях. Нет, никогда впредь.
Он передёрнул плечами.
- Где же мы?- спросила она затем.
- Близко большой Дунай,- ответил Франц,- мы едем к Имперскому мосту. Тут нет знакомых,- насмешлово добавил он.
- Коляска трясёт ужасно.
- Мы снова катим по мостовой.
- Почему зигзагом?
- Тебе кажется.
Но он заметил для себя, что экипаж бросает слишком,- и не признался вслух чтоб не напунать её.
- Мне надо с тобой сегодня о многом поговорить начистоту, Эмма.
- Тогда начинай: мне в девять следует быть дома.
- Парой слов должно всё решиться.
"Господи. да что же это!"- вскричала она. Лошади, погоняемые кучером, дёрнули едва не свалившийся оземь экипаж прочь из наезженной колеи, так, что коляска резко наклонилась. Франц схватил кучера за куртку: "Стойте!"- закричал он- "вы же пьяны!"
С трудом кучер остановил упряжь: "Но, милс`дарь..."
- Пройдёмся, Эмма, выйдем тут.
- Где мы?
_ Уже на мосте. Буря-то поутихла. Пройдёмся немного: в коляске толком не поговоришь.
Эмма, приспустив вуаль, последовала за Францем.
- По=твоему, поутихла?- вскрикнула она, спускаясь навстречу внезапному порыву ветра.
Франц взял Эмму на руку,- "Следом!"- крикнул он кучеру.
Они зашагали вперёд, подходя к мосту, молчали, а посредине- слушая шум реки, недолго постояли. Глубокая темень облекла их. Широкий серый поток раздался не зная границ, а издали виднелись красные огни,которые, казалось, парили над сырой гладью и в ней же отражались. С только что покинутого берега тянулись и пропадали в воде дрожащие полоски света, а с моста казалось, будто теряется могучий поток в чёрных лугах. Издалека послышались грозные раскаты, они всё приближались. Франц и Эмма невольно обернулись чтоб рассмотреть железную колею, гдемерцали красные огни: составы, светя окнами вагонов, неслись по рельсам, неожиданно выныривая из ночи чтоб скоро в ней же сгинуть. Гром постепенно присмирел, только ветер налегал неожиданными наскоками.
После долгой паузы вымолвил Франц: "Нам следует уехать".
- Вряд ли, -тихо возразила Эмма.
- Нам нужно уехать прочь, -живо продолжил Франц,- окончательно, говорю я...
- Так не пойдёт.
- Если мы малодушны, Эмма, так не пойдёт.
- А мой ребёнок?
- Он оставит его тебе, я твёрдо убеждён.
- И как же, -тихо уточнила она,- бежать под покровом ночи` и тумана?
- Нет, вовсе нет. Тебе всего лишь следует просто сказать ему, что ты не можешь дальше жить с ним оттого, что принадлежишь другому.
- Ты в здравом уме, Франц?
- Коль желаешь, избавлю тебя от повинности: скажу ему это сам.
- Ты не сделаешь этого, Франц.
Он постарался рассмотреть её лицо, но в сгустившейся мгле уже не смог даже заметить обращённый навстречу праямой взгляд.
Франц ,недолго подумав, спокойно молвил ей в ответ: "Не бойся, не скажу".
Они приближались к другому берегу.
- Не слышишь?- встрепенулась она, -Что это?
- Шум оттуда,- ответил он.
Медленно загромыхало им нечто из темноты, красный лучик завилял навстречу, вскоре показался висящий на дышле фонарь, но они так и не смогли рассмотреть груз и седоков. За первой последовали ещё две подобные фуры. На последней показался возница, раскуривавший трубку, с виду поселянин. Обоз проскрипел мимо. И снова воцарилась тишь, нарушенная лишь шорохом фиакра в двадцати шагах от них, медленно катившего вдаль. Мост в поклоне уже коснулся берега. Они увидели бегущее вдаль меж деревьев, исчезающее во тьме шоссе. По обе стороны от проезжей расстилались низкие ,как в пропастях, луга.
После долгого молчания Франц вдруг произнёс: "Итак, это в последний..."
- Что?- озабоченно спросила Эмма.
- Мы вместе в последний раз. Оставайся с ним. Говорю тебе адьё.
- Ты это серьёзно?
- Абсолютно.
- Видишь же, это ты всегда нам портишь пару часов, не я.
- Да-да, ты права,- молвил Франц,- Идём, поедем назад.
Она сильнее стиснула его ладонь: "Нет",- нежно ответила ему,- "Уже не желаю. Я не позволю себе такого прощания"
Она прижалась к нему крепче и поцеловала его крепко. "Куда приедем мы",- спросила она,- "еслю отсюда ,не сворачивая, всё вперёд?"
- Тогда- прямо в Прагу, детка моя!
- Не так далеко,- ответила она засмеявшись, -но немного дальше туда, если можешь.
Она показала рукой в темноту.
- Э, кучер, - крикнул Франц. Тот не слышал.
Франц заголосил :"Остановитесь же!"
Экипаж катил дальше.
Франц догнал его, увидал уснувшего кучера, усердно крича, растормошил его: "Поедем немного вперёд, по шоссе. Вы поняли меня?"
- Уже хорошо, милс`дарь...
Эмма забралась в коляску, за ней- Франц. Извозчик хлестнул спины кнутом, лошади бешенопонеслись по вымокшему шоссе. Пара крепко обнималась когда коляску швыряло взад-вперёд.
- Это что-то нехорошо,- успела тихо прошептать Эмма.
В это миг показалось ей, что экипаж взлетел: она ощутила себя выброшенной вперёд, попыталась уцепиться за что-нибудь, но ладони хватали пустоту. Эмме показалось, что летит она по кругу всё быстрее, она зажмурилась- и вдруг ощутила под собой землю, и угрожающая, тяжёлая тишина расклинила явь. Эмма будто очутились одна, вдали от всего мира. Затем послышалось всё по отдельности: топот копыт лошадей похрапывавших где-то рядом; тихий стон... но Эмма ничто не могла рассмотреть. Ею овладел жуткий страх, она вскрикнула- и страх усилился потому, что она не расслышала собственного крика. Она вдруг осознала только что случившееся: экипаж наткнулся на что-то, может быть, на милевой (верстовой, версту- прим.перев.) камень, опрокинулся, и они оказались выброшены. "Где  о н ?"- было её следующей мыслью. Она выкрикнула его имя. И услыхала себя, зовущую, но- совсем тихо, но всё-таки услышала. Ответа не последовало. Она попробовала подняться, наконец, оказалась сидящей на земле. А когда разводила руками в поисках опоры, нащупала мужское тело рядом с собой. И теперь, в полной темноте, смогла она рассмотреть лежащего совершенно неподвижного Франца. Протянутой ладонью она погладила его лицо- и ощутила нечто влажное и тёплое на нём. Её дыхание замерло. Кровь...? Что здесь случилось? Франц ранен, он без сознания. А кучер, где он? Она криком позвала его. Ничего в ответ. Снова присела она на землю. Со мной ничто не случилось, подумала она, хотя ощущала боль во всех членах. Что я натворила, что я натворила... не может быть это, что со мной произошло... "Франц!"- крикнула она. Ответный голос раздался совсем рядом: "Где вы, дост`фрёйляйн, где есть дост`госп`дин? Ничт` не сл`ч`лось? Пог`дите, фр`ляйн, я з`жгу ф`нарь, увидать! не з`наю ,что з` пакость с`годня. Виноват ,ч`сто виноват, кл`нусь.. в канаве вы, пр`клятые кони".

пролжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Анатоль: Да, случайно-я! а не я, так кто нибудь да оказался! Ты чувствовала себя несчастной в браке, или недоставало тебе счастья, и ты желала быть любимой. Ты чуточку пофлитртовала со мною, разыграла бешеную страсть- и одним прекрасным днём, наблюдая за подружкой, прокатившей мимо тебя в экипаже, или, может быть за кокетокой в соседней ложе, подумала: "Почему бы и мне не позабавиться?" И так стала ты моею возлюбленной! Ты сделала это! Вот и всё, твои возвышенные фразы неуместны для оправдания мелкой авантюры.
Эльзе: Анатоль!... Анатоль! Авантюры?!
Анатоль: Да!
Эльзе: Отрекись от сказанного, молю тебя!
Анатоль: С чего мне отрекаться, разве другие слова годятся?
Эльзе: Ты это всерьёз?
Анатоль: Да!
Эльзе: Что ж, тогда я пошла!
Анатоль: Иди, я не держу тебя! (Пауза).
Эльзе: Ты гонишь меня прочь?
Анатоль: Я отсылаю тебя домой. Две минуты тому назад молвила ты :"Мне пора".
Эльзе: Анатоль, я ведь должна! Ты не принимаешь это...
Анатоль (решительно): Эльзе!
Эльзе: Что ещё?
Анатоль: Эльзе,... ты любишь меня? Так ты говорила...
Эльзе: Я говорю это... ради Бога..., что за доказательства, в самом деле, мне предоставить?
Анатоль: Желаешь знать? Хорошо! Врзможно, поверю тебе что любишь меня...
Эльзе: "Возможно"? Ты говоришь это сегодня!
Анатоль: Ты любишь меня?
Эльзе: Клянусь тебе...
Анатоль: Тогда останься!
Эльзе: Ка-ак?!
Анатоль: Бежим вместе...да? со мной... в другой город... в иной мир... желаю быть только с тобой!
Эльзе: С чего тебе захотелось?
Анатоль: Что значит "захотелось"? Единственное естественное решение, да! Как я могу отпустить тебя, к нему, да как я раньше это мог? Что ты приносишь, собственно, кроме себя, ты, которая "клянётся"? Как?! Из моих рук долой, избежав моих поцелуев, возвращаешься ты в дом, который стал тебе чуждым с тех пор,как заметила было меня? Нет, нет ,не думали, не гадали мы вначале, что так выйдет! Это же невозможно, жить так вот дальше! ...Эльзе, Эльзе, мы уедем вместе! Ну... что молчишь? В Сицилию... куда желаешь... за морем, по-моему... Эльзе!
Эльзе: Да что ты говоришь?
Анатоль: Не будет третьего лишего меж нами, ...за морем, Эльзе! и мы останемся вдвоём...
Эльзе: За море...?
Анатоль: Куда желаешь!...
Эльзе: Мой любимый, дорогой... детка...
Анатоль: Колеблешься...?
Эльзе: Подумай, миленький, на что нам, собственно, эта...?
Анатоль: Что?
Эльзе: Поздка, да не надо её вовсе... Мы можем и тут, в Вене, видеться почти столь часто, сколь пожелаем.
Анатоль: Почти столь часто... Да, да... нам... это не обязательно...
Эльзе: Это всё фантазии.
Анатоль: ... Ты права... (Пауза).
Эльзе: ...Не зли...? (Бой колокола).
Анатоль: Тебе пора!
Эльзе: Ради Бога... который час пробило?
Анатоль: Ну... иди же...
Эльзе: До завтра... уже в шесть буду у тебя!
Анатоль: Как тебе угодно!
Эльзе: Ты не поцелуешь меня?
Анатоль: О да...
Эльзе: Я уж тебя ублажу... завтра!
Анатоль (провожает её к двери): Адьё!
Эльзе (у двери): Ещё поцелуй!
Анатоль: Почему бы нет?! (Целует её. Она уходит).
Анатоль (возвращается к камину): Вот этими поцелуями я утвердил её в избранной ею же самой роли... (Трясётся). Глупо, глупо...!
                               
                                           Занавес

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Анатоль: Наконец!
Эльзе: Уже довольно поздно... да-да! (Раздевается). Я раньше не могла... невозможно!...
Анатоль: Разве ты не поняла меня? Ожидание так нервирует! Но... ты останешься?
Эльзе: Ненадолго, ангел... мой муж...
Анатоль (отворачивается, раздосадован).
Эльзе: Посмотри, ты опять за своё! Я не могу пойти на это!
Анатоль: Ну да, ты же права! Ну, раз так, снова, то надо приспособиться... Подойди, моё сокровище, сюда! (Они подходят к окну).
Эльзе: Меня могут увидеть!
Анатоль: Уже темно, а штора нас прикрывает! так досадно, что ты не останешься! Я тебя уже два дня не видел! а в последний раз мы пробыли вместе только две минуты!
Эльзе: А ты любишь меня?
Анатоль: Ах, ты же знаешь! Ты- всё, всё для меня!... Всегда быть с тобой...
Эльзе: И я охотно бываю с тобой!...
Анатоль: Идём... (Садит её рядом с собой в кресло). Дай руку! (Протягивает её к своим губам). Слышишь, как старик вверху играет? Мило, не правда ли?
Эльзе: Сокровище моё!
Анатоль: Ах да, ...мне б с тобой- на озеро Комо... или в Венецию...
Эльзе: Таким было моё свадебное путешествие.
Анатоль (сдерживая злость): Зачем ты сказала это?
Эльзе: Но люблю я только тебя! Влюбилась только раз, в тебя! Никого иного, даже моего мужа...
Анатоль (заламывая руки): Прошу тебя! Не могла бы ты поэтому помыслить о втором замужестве? Продли же очарование этой минуты, представь себе только: мы одни на целом свете... (Бой часов).
Эльзе: Которая?
Анатоль: Эльзе. Эльзе, не спрашивай! Забудь, что есть другой, ты же со мной!
Эльзе (нежно): Разве ради тебя я не достаточно жертвенна?
Анатоль: Моё сокровище! (Целует ей ручку).
Эльзе: Мой милый Анатоль...
Анатоль (мягко): Когда в следующий раз, Эльзе?
Эльзе (жестами , смеясь, показывает, что ей пора уходить).
Анатоль: Ты имеешь в виду...?
Эльзе: Мне пора.
Анатоль: Уйти...? Уже? Уже? Так ступай! (Отворачивается от неё).
Эльзе: С тобой невозможно поговорить...
Анатоль: Со мной невозможно говорить!  (Ходит по комнате взад-вперёд). А ты не понимаешь, что такое житьё выводит меня из терпения?
Эльза: Такова моя благодарность!
Анатоль: Благодарность! За что? Я ль тебе не отдарил достойно? Разве любли тебя меньше чем ты меня? Обделяю тебя счастьем ради себя? Любовь... безумие... боль! А где благодарность? Как только слово это глупое у тебя вырвалось?
Эльзе: Значит, вовсе никакой... никакой, самой маленькой твоей благодарности я не заслужила? Я , которая пожертвовала тебе всё?
Анатоль: Пожертвовала? Не желаю жертв, а если хоть одна,- не по любви она.
Эльзе: А он... Я не люблю его, я, которая изменяю ему с мужчиной, ...я... я... не люблю его!
Анатоль: Я всё же этого не сказал!
Эльзе: О, что я наделала!
Анатоль (становясь перед нею): О, что я наделал! Каковы замечательные рассуждения! Что наделала ты? Изволь, скажу... ты была неотёсанной девицей сесь лет тому назад (буквально "бакфиш", "жареной рыбой"- прим.перев.) Тогда ты вышла замуж за одного мужчину, ибо надлежит жить в браке. Вы отправились в свадебное путешествие... ты была счастлива... в Венеции...
Эльзе: Никогда!...
Анатоль: Счастлива... в Венеции... на Комо-озере, такова всё ж любовь, в некоторый отношениях, естественно.
Эльзе: Никогда!
Анатоль: Как? Разве он не целовал тебя? не обнимал? Не сделал женщиной? тогда вы возвратились,- и тебе это скоро наскучил, само собой разумеется: ведь ты красива, элегантна, и- дама! А он-просто болван! Тогда наступили годы кокетства... то есть, сплошного кокетства! Никого не любила кроме меня, говоришь. Ну, не надо доказывать, я принима., ведь мне залог ни к чему.
Эльзе: Анатоль! Кокетничанье! Я!...
нАнатоль: Да... кокетничанье! Именно так оно и зовётся, похотливое и ,одновременно, лживое!
Эльзе: Такой я была?...
Анатоль: Да... ты! Затем пришли годы борьбы, ты засомневалась! "Разве не могу позволить себе пережить роман?" Ты становилась всё красивее, а твой муж -всё скучнее, глупее и ненавистнее...! Наконец, это должно было произойти- и ты нашла себе любовника. Им случайно оказался я!
Эльзе: Случайно... ты!

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

* * * * *,.................................................................................................. !:)

Агония

Анатоль, Макс, Эльзе

Комната Анатоля. Едва завечерело. Комната недолго пуста. Входят Анатоль и Макс.

Макс: Так-с... я затем тут, чтобы с тобою тут же выйти отсюда вон!
Анатоль: Побудь же недолго.
Макс Всё же, может быть, мешаю тебе?
Анатоль: Прошу тебя, останься! Никакого удовольствия в одиночку,- и кто знает, вообще придёт ли она!
Макс: Ах!
Анатоль: Семь раз до десяти вечера ждал напрасно!
Макс: Что и говорить!
Анатоль: Но приходится верить отговоркам,- ах, они даже весомы!
Макс: Все семь?
Анатоль: Что же мне остаётся?... Говорю тебе, нет ничего ужаснее доли любовника замужней дамы!
Макс: О нет! Ещё хуже если б я, например, был её мужем!
Анатоль: А длится это наше... сколь долго? Две года,... ах, что! дольше! Столько уже откарнавалили! и вот начинается третья "весна нашей любви"...
Макс: И что тебе в ней?
Анатоль (в накидке и с тростью падает в кресло у окна): Ах, устал я, изнервничался, не знаю чего хочу...
Макс: Съезжай отсель!
Анатоль: Зачем?
Макс: Концы в воду!
Анатоль: Это значит что, конец!?
Макс: Я тебя в таких обстоятельствах не раз наблюдал. В последнем случает ты, пытаясь порвать, на прощание сглупил несоразмерно испытываемой тобой боли расставания.
Анатоль: Ты думаешь, эту я уж не люблю...?
Макс: О, это было б замечательно! ... в  э т о й  стадии уже не страдают! Ты в мучительнейшем преддверии смерти!
Анатоль: У тебя манера говорить приятные вещи! Но ты прав: это агония!
Макс: В откровенности есть доля заботливости. Но в данном случает нам ни к чему философия!  Да не возвысимся до высоких обобщений: достаточно овладеть частностями, заключив их в свойственные оным потаённейшие рамки.
Анатоль: Соразмерное страдальцу влагалище- вот что ты мне, ещё живому, предлагаешь.
Макс: Пусть так. Я же тебя полдня наблюдал, там, на Пратере, бледного и заторможенного как сама возможность.
Анатлоль: Она обещала было проехать мимо.
Макс: Радуйся, что не свиделись мельком, ведь твоя дежурная улыбка не та, что держалась два года кряду.
Анатоль (встаёт): Почему это сталось? Ответь мне, как это могло случиться? Снова оно предо мною, это неумолимое, медленное, невыразимое, грустное увядание! Ты не представялешь себе, насколько я страшусь его!
Макс: Поэтому говорю тебе: уезжай! Или наберись мужества сказать ей всю правду.
Анатоль: Что же? И как?
Макс: Ну, очень просто: все кончено.
Анатоль: Подобные правды легко слетают с наших уст: это всего лишь грубая прямота усталых лжецов.
Макс: Естественно! Лучше пеленать истину тысячами грязных недомолвок вам, недостойным друг друга, чем решительно разойтись,- почему?
Анатоль: Ибо не верим мы правде. Ибо в нескончаемых сумерках агонии случаются тысячи особенных мгновений когда всё кажется лучшим чем прежде...! Никогда тоска по счастью не мучит нас сильнее чем в эти ,последние дни любви, когда является нам каприз, пустяк, ничто, разнаряженные счастьем, а нам недосуг сдёрнуть с них маски... Наступают времена, когда с т ы д и ш ь с я  признаться себе, что вся роскошь вышла, и тогда прощаешь ближнему столько долгов, что ни словом сказать. Так, замирая от стараха смерти, внезапно проживаешь былое, да ярче, жарче, чувственнее прежнего!...
Макс: Не забывай только одного: зачастую конец мы не ощущаем в начале. Счастье,. бывает, старится с первым поцелуем. Разве не слыхал ты о смертельно больных, не подозревавших о собственных хврпях до последнего мига?
Анатоль: Я не из этих счастливцев, решительно нет! И не оборотился в ипохондрика любви! Пожалуй, чувства мои не столь больны с юности, как думалось мне прежде, сколь мучительны. Сдаётся временами, что сглазили меня... Нартура моя -не хозяйка чувствам: они терзают её.
Макс: Выходит, можно гордиться сглазом.
Анатоль: О нет, я не завидую иным! Знаешь, счастливы те, которым каждая любовь- новая победа! Я должен всегда бесконечно готовиться, я прерываюсь на-, отлагаю до-, отдыхаю перед-, я влачусь с...! Иные преодолевают играючи, проживая прочь... для них всё новое- одно и то же.
Макс: Не завидуй им, Анатоль! Они не одолевают, -просто минуют!
Анатоль: А разве нет счастья, иного, в том? По крайней мере ,другие не испытывают той особенной вины, тайной боли разлуки.
Макс: Чья же вина?
Анатоль: Мы стараемся втиснуть вечность в два года любви? И не способны на то! Нет! Винясь, расстаёмся с каждой - и наша меланхолия значит только простое понимание свершившегося. Последний долг наш...
Макс: Иногда- первый...
Анатоль: И от всего этого так больно...
Макс: Мой милый, для тебя эти длительные отношения вовсе не годятся... Ты слишком остронос...
Анатоль: Как прикажешь понимать это?
Макс: Тво ё настоящее влачит чудовищную ношу непереработанного прошлого... И первые годы твоей любви загнили не для того чтоб душе твоей прибавить сил сбросить балласт. Где тут естественность? Гнилым духом цветов молодости непоправимо отравлено твоё настоящее.
Анатоль: Возможно.
Макс: И оттого в тебе вечная склока Однажды, Уже и Позже, она переливчаста и темна! Прошлое для тебя- не литой монумент, оно не источает известные тебе смыслы, нет! - оно обрастает ими, вянущими и блекнущими- пока не помрут.
Анатоль: Ну вот. Из этой копны являются мне болестные ароматы, они зачастую застят мне лучие мгновения настоящего... от которых хотел бы укрыться.
Макс: Замечаю, к своему величайшему удивлению: никто не уверен, что скажет нечто важное напрямик если припечёт! Вот, у меня вертится на языке:"Будь твёрд, Анатоль,- выздоровеешь"!
Анатоль: Ты смеясь произнёс это! ... Возможно, когда на то способность имеется! Мне же недостаёт главнейшего- нужды! Чувствую, сколь всего потеряю ,пока не "отвердею"! ... Много болезней, а здравие одно! Здоровый похож на прочих крепышей, а болеть можно наособицу!
Макс: Это всего лишь тщеславие?
Анатоль: И что? Ты вполне уверен, что тщеславие- недостаток, нет?...
Макс: Из всего сказанного я понял только что ты не желаешь уехать.
Анатоль: Пусть уеду, да, хорошо! Но меня до`лжно к отъезду т о л к н у т ь ... приготовлений не надо! приготовления уничтожат всё! Ужаснейшее в таком случает когда кофр пакуют, экипаж заказывают, извозчику приказывают: на вокзал, мол!
Макс: Я устрою тебе всё! (Анатоль спешно подходит к окну, выглядывает вон). Кого ждёшь?
Анатоль: Да так...
Макс: Ах, да. Забыл... Ухожу.
Анатоль: Ты посмотри, в такой момент ты снова...
Макс: ...
Анатоль: Ведь я просил её!
Макс: Простое решение: "ты  п р о с и л  её", - в  т а к о й  - т  о   миг!
Анатоль: Будь здоров, экипаж-то я не заказал!
Макс: Не буть столь заносчив! Триестский скорый отбывает в четыре утра, поэтому багаж можно послать вдогонку...
Анатоль: Премного благодарствую!
Макс (у двери): Без афоризмов ни шагу!
Анатоль: Пожалуйста.
Макс: Женщина- загадка!
Анатоль: Ох!!!
Макс: Оборотим расхожее! В женщине должна быть загадка, так говорят! Что в нас загадочного, коль мы настолько послушны, что женщины нас не поминают?
Анатоль: Браво, браво!
Макс (поклонившись, уходит).
Анатоль (недолго ходит по комнате взад-вперёд, затем снова усаживается в кресло, закуривает сигарету. С верхнего этажа доносится пиликанье скрипки. Пауза... Слышны шаги в коридоре. Анатоль настораживается, встаёт, кладёт сигарету на пепельницу- и выходит навстечу явившейся без стука закутанной с мороза Эльзе).

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Анатоль: Почему ты раньше мне об этом не рассказала...
Анни: О чём? Ну, история длинная... (Кельнер удаляется).
Анатоль: Итак, дальше, дальше!
Анни: ...Потом он ещё на репетициях так заметно за мной крался, вот, а я это заметила и сначала злилась, а после радовалась...
Анатоль: В высшей степени просто...
Анни: Вот...а после мы поговорили раз, и так мне он в душу запал...
Анатоль: О чём вы говорили?
Анни: Да обо всём. Как его вышвырнули из школы, и как он после того подался в подмастерья... и как театральная жилка в нём проявиласб, бурно так...
Анатоль: Ага... и об этом я не слыхал от тебя...
Анни: Вот... и вышло так, что мы вдвоём, как дети вдали от дома... жили... по-соседски...
Анатоль: Ах!! Жили по-соседски! Как трогательно, трогательно!
Анни: Да... да... (пьёт).
Анатоль: ...Потом?!
Анни: Что должно было случиться потом? Я тебе уже всё поведала! Такова моя судьба, а против доли... ничего не могу поделать... и ... против воли... не... попрешь... не... поделаешь...
Анатоль: О нынешнем вечере хочу знать...
Анни: Ну... и что же... (Её голова клонится набок).
Макс: Она уже спит...
Анатоль: Разбуди её! Убери от неё вино! Хочу знать, что сотворила она сегодня вечером... Анни... Анни!
Анни: Сегодня вечером... он мне ск`зал... что он ...меня... хочет!
Анатоль: А ты?
Анни: Я ск`з`л...чт` рада... и поскольку его не предам... говорю тебе адьё!...
Анатоль: Поскольку ты  е м у  не станешь изменять!! Значит, я исключён? Или он?!
Анни: Ну, что поделаешь! Тебя я никогда не хотела!
Анатоль: Вот, хорошо! К счастью, я скоро выпутаюсь из всего этого...!
Анни: Да-а?!
Анатоль: И я в приятном положении: могу сквитаться с тобой подобным романом!
Анни: Так... вот...!
Анатоль: Да... да...! Уже давно я тебя не люблю...! Я люблю другую!
Анни: Ха-ха... ха-ха...
Анатоль: Давно! Спроси-ка у Макса!  Прежде, чем ты явилась, я рассказал ему!
Анни: ... Ну... ну...
Анатоль: Больше никогда! ...И эта другая тысячекратно лучше и милее...
Анни: ...Ну... ну...
Анатоль: Эту девушку я не променяю на тысячу таких как ты баб, понимаешь это?
Анни (смеётся).
Анатоль: Не смейся! Спроси Макса...
Анни: Это не комично! Мне всё вдруг рассказать...
Анатоль: Это правда, говорю тебе, клянусь тебе, что это правда! Давно не люблю тебя! Я не думал о тебе наедине с тобою же, а когда целовал тебя, вспоминал другую! Дру-гу-ю! Дру-гу-ю!
Анни: Ну вот, мы квиты! И прекрасно.
Анатоль: Так...? Мы не квиты, о нет, вовсе нет! Мой роман и твой не равны... что ты пережила... и я! Моя история несколько короче... невиннее...
Анни: Ка-ак? (приосанивается).
Анатоль: Да... моя история выглядит несколько иначе...
Анни: И что за "история иначе"?
Анатоль: Я ...вот... я  т е б е  изменил...
Анни (подымаясь): Как?...Как?!
Анатоль: Изменил тебе, ибо этого заслужила, день за днём, ночь за ночью... Я приходил от неё когда встречался с тобой и покидал тебя спеша на встречу с ней.
Анни:... Подло... это... подло!!
Анатоль: Попробуй сравнись с вами... иначе вы первые!... Ну, к счастью, я не питал иллюзий...
Анни: Вот оно, видно! Да!!
Анатоль: Да... видать, не правда ли?! Наконец -наружу!
Анни: ...что мужчина в сотню раз беспечнее нас...
Анатоль: Да, так оно и есть! Сколь я был беспечен...да!
Анни (набросив боа, надевает шляпку, сумочку и перчатки -в руки, становится перед Анатолем): Да... неосмотрительный!  Э т о г о  я тебе всё же не сказала! (Порываясь уйти).
Анатоль: Как?! (Вслед ей).
Макс: Оставь её! Ты ведь вначале на это рассчитывал?!
Анатоль? "Э т о г о "!  ...ты мне не сказала? Что-о?! Что ты... что ты... ты...
Анни (у двери): Не сказала ...нет! Настолько неосмотрительныи может быть только один мужчина...
Кельнер (у вхожа с кремом):... Ох...
Анатоль: Идите вы к чорту с вашим кремом!
Анни: Да-а?! Ванильный крем!! Ого!...
Анатоль: Ты смеешь ещё...!
Макс: Оставь же её! Она да простится с кремом... навсегда...!
Анни: Да... с радостью! с бордо, с шампанским, с устрицами... и ,напрочь, с тобою, Анатоль...! (Внезапно, оборотившись, бросается к табачному коробу на трюмо- и набивает сигаретами свой карман). Не мне! Отнесу ему! (Удаляется).
Анатоль (стоит у двери).
Макс (спокойно): Ну, ...вот видишь... всё вышло довольно легко!...

                                   Занавес

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Анатоль (встав, нервно бродит по ложе): А где же вино?! Вы! ...Жан!! Уснули, что ли?!
Кельнер: Пожалуйте любезно, вино...
Анатоль: Я не о том, что на столе, как вы могли подумать. О шампанском! Знаете ли, во главе стола оно должнео присутствовать! (Кельнер удаляется).
Анатоль: Прошу наконец обьясниться!
Анни: Всё же, вам, мужчинам, нельзя верить, вовсе,... ничему! Как вспомню, уговор был с тобой прекрасный: "Как почувствуем, что наши отношения стремятся к разрыву, скажем о том - и разойдёмся с миром"...
Анатоль: Наконец, должна ты мне...
Анни: И вот, "с миром"!
Анатоль: Но, милая детка, ты должна понять, что меня интересует, кто...
Анни (потягивает вино): Ах...
Анатоль: Пей до дна,... пей до дна!
Анни: Ну, долго ты ещё будешь...?
Анатоль: Ты - одним глотком...
Анни: Но, милый Анатоль, я прощаюсь с бордо, кто занет, надолго ли?!
Анатоль: К чертовой бабушке! ...Что за историю ты расскажешь?...
Анни: Теперь ,пожалуй, на дадут мне бордо... и устриц... И шампанским не угостят! (Кельнер является с подносом). И филе с трюфелями! Отныне всё в прошлом...
Макс: Господи правый, у вас сентиментальный желудок! (Кельнер сервирует). Смею вам навынос...?
Анни: Премного вам благодарна! Так...
Анатоль (закуривает сигарету).
Макс: Ты не ешь?
Анатоль: Пока воздержусь! (Кельнер удаляется)... Итак, хотел бы я узнать, кто этот счастливчик?
Анни: А если я назову имя, ты ничего ведь не узнаешь...
Анатоль: Ну, что за человек он? Где ты познакомилась с ним? Как он выглядит?
Анни: Писаный красавец- и это, пожалуй, всё...
Анатоль: Ну, сдаётся, тебе и этого довольно...
Анни: Да, не будет больше устриц...
Анатоль: Это нам уже известно...
Анни: ...И шампанского!
Анатоль: Но, доннерветтер ("гром и молния"- прим.перев.), у него есть и другие особенности кроме гастрономическй скупости...
Макс: В этом он прав: это не амплуа...
Анни: Ну что поделаешь, если люблю его! Отрекаюсь от всего,- это что-то новое, что я пока не испытала.
Макс: Но видите ли... худший стол и Анатоль вам мог бы предложить!
Анатоль: Кто он? Коммиссионер? Истопник? Промасленный биндюжник?...
Анни: Да, детка... я не заставлю его страдать!
Макс: Так скажете вы, наконец, кто он?
Анни: Художник!
Анатоль: Который? Что на трапеции? Это ваше-с... из цирка... каково? Искусный наездник?
Анни: Прекрати насмехаться! Он- мой коллега...
Анатоль: Итак, старое знакомство? ...Один из тех, с которыми ты годами ежедневно вместе, и с ним ты, наверное, мне уж давно изменяешь!...
Анни: Я тебе этого не говорила! Я в точности соблюдаю наш уговор, поэтому заявляю тебе обо всём пока не поздно!
Анатоль: Но ты же вюблена в него, Бог знает, сколь давно? И душевно ты мне уже много раз успела изменить!
Анни: Это не возбранялось!
Анатоль: Ты...
Макс: Анатоль!!
Анатоль: Я его знаю?
Анни: Ну, пожалуй, ты его не знаешь... он ,правда, на подтанцовках... но продвинется...
Анатоль: Как давно... понравился он тебе?
Анни: Сегодня вечером!
Анатоль: Не лги!
Анни: Это правда! Сегодня... ощутила я ,что он- судьбя моя...
Макс: Её судьба!... Чуешь ты, Макс: её судьба!
Анни: Да, и что за судьба!
Анатоль: Слушай ты... я должен знать всё... имею на то право! В эти секунды ты- пока моя возлюбленная! ...Желаю знать, сколь давно эти отношения длятся... когда начались... как он осмелился...
Макс: Да... вы должны нам поведать...
Анни: Только начистоту! Пожалуй,... я должна была рассказать, как Фрицель со своим бароном, который пока не знает... и при том она уже три месяца водится с лейтенантом из пятого гусарского!
Анатоль: Скажи на милость, с бароном!
Анни: Уже сталось! У меня с тобой совсем иначе, совсем! На то я слишком проста... а ты- слишком глуп! (Наливает себе бокал вина).
Анатоль: Прекратишь ты пить?!
Анни: Сегодня нет! Под хмельком-с... я напьюсь! Этот, и ещё один- на посошок...
Макс: На восемь дней!
Анни: Навсегда! Потому, что с Карлом я останусь, ведь его действительно люблю, ведь мне хорошо с ним, страстен он, хотя и без денег, ведь он не будет ругать меня, ведь он сладкий, сладкий, милый парень он!
Анатоль: Ты не сдержала своего слова! Уже давно любишь его! Это- глупая люжь, твой вечерний экспромт!
Анни: Тогда не верь мне и сказанному!
Макс: Ну, Анни... расскажите-ка нам историю... Знаете ли, всё или ничего! Пусть удалитесь вы с миром, но ему-то удружите, Анатолю...
Анатоль: ...И тогда я тебе тоже кое-что поведаю...
Анни: Ну... началось, поехали... (Кельнер входит)...
Анатоль: Ну, только расскажи. Только расскажи... (Присаживается к ней поближе).
Анни: Уж две недели минуло с того дня... или больше, когда он подарил мне несколько роз, когда я покидала сцену... Я ,должно быть, улыбнулась: столь робок он был...

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Анни: На тебя можно положиться! (Бросает прочь плащ) Гляжу по сторонам: справа, слева никого нет.
Анатоль: Тебе же, на счастье, недалеко сюда!
Анни: Надо держать слово! Добрый вечер, Макс! (Анатолю) Ты мог бы проводить меня.
Анатоль (обнимет её): Ты без корсажа!
Анни: Что ж, мне большой туалет делать- для тебя? Прости...
Анатоль: Мне, должно быть- по праву. Ты должна попросить прощения у Макса!
Анни: С чего бы? Его не смутит... Он не ревнив! Итак... итак... кушать. (Кельнер стучится). Войдите! Стучится... иначе не войдёт! (Кельнер входит).
Анатоль: Накрывайте! (Кельнер удаляется).
Анни: Ты не присутствовал в зале?
Анатоль: Нет, я должен был...
Анни: Ты не много потерял! Сегодня было так уныло...
Анатоль: А что за оперу играли?
Анни: Не знаю... (Рассаживаются за столом)... Я -в свою уборную. Затем -на сцену. Меня ничто не заботит... ничто! ...Кроме того, мне есть что сказать тебе ,Анатоль!
Анатоль: Что ж ,милая моя детка? Нечто очень важное?
Анна: Да, относительно! ...Тебя это, пожалуй, удивит... (Кельнер является с подносом).
Анатоль: Жду с нетерпением! ...А я...
Анна: Ну погоди... не при нём...
Анатоль (кельнеру): Подите... мы позвоним! (Кельнер удаляется). Ну, итак...
Анни: Да... милый мой Анатоль... это тебя удивит... Собственно, почему? Это тебя не поколеблет, это не должно тронуть тебя...
Макс: Прибавка к жалованью?
Анатоль: Не прерывай же её!...
Анни: Не правда ли, милый Анатоль? Ты сказал, подадут остендские или уайтстейбли?
Анатоль: Она об устрицах! Остендские у них!
Анни: Я так и думала... Ах ,обожаю устрицы... Единственное, чем можно питаться ежедневно!
Макс: Можно? Должно! Непременно!
Анни: Разве не так? Я же сказала!
Анатоль: Ты ведь желаешь мне поведать нечто важное?
Анни: Да.... важное во всех отношениях, даже очень! Помнишь известный уговор?
Анатоль: Какой? Что за...? Я теряюсь в догадках.
Анни: Он в затруднении!
Анни: Ну... я имею в виду следующий... погоди... вот какой... "Анни",- сказал ты: "мы не станем обманываться"...
Анатоль: Да... да... и?!
Анни: Не плутовать! ...Лучше сразу всю правду высказать...
Анатоль: Да... я имел в виду...
Анни: А не поздно?
Анатоль: Ты не в себе, Анни?!
Макс: Что?
Анни: Анатоль, ты ешь свои устрицы,... иначе не скажу ни слова... ничего!
Анатоль: Что значит "ешь свои..."?
Анни: Ешь!!
Анатоль: Говори!... Не выношу таких манер!
Анни: Ну, это свершилось, и мы должны совершенно спокойно обьясниться... если это случилось... И теперь самое время...
Анатоль: А именно?!
Анни: Это значит, что сегодня, к сожалению, я супирую с тобой в последний раз!
Анатоль: Ты явила б милость- обьяснилась бы!
Анни: Это касается нас, не при нём.
Анатоль: Нет... говори...
 Макс: Это замечательно.
Анни: Что вы находите замечетельным? Замечетельно или нет, но это так!
Анатоль: Милая детка, я пока ничего не понял... Ты, наверное, желаешь назначить день свадьбы?
Анни: Ах, если бы! Тогда бы не понадобилось прощаться с тобою.
Анатоль: Прощаться?!
Анни: Ну, тогда напрямик. Я влюбилась, Анатоль, безумно влюбилась!
Анатоль: И, позволь-ка, в кого?
Анни: ...Скажите, Макс, почему вы улыбаетесь?
Макс: Слишком роскошно!
Анатоль: Оставь-ка его... Поговорим вдвоём, Анни! Ты должна мне обьяснися...
Анни: Ну, слушай... Я влюбилась в другого, и скажу тебе открыто: между нами всё кончено...
Анатоль: Да,... но, к чорту, в кого?!
Анни: Ну, милый детка, не груби!
Анатоль: Я желаю... я желаю принять окончательное решение...
Анни: Пожалуйста, Макс, позвоните-ка: я так проголодалась!
Анатоль: Ну вот ещё! Аппетит!! Аппетит разгорелся в такой момент!
Макс (Анатолю): О н а   же  супирует сегодя  в п е р в ы е! (Кельнер входит).
Анатоль: Что вам угодно?
Кельнер: Звонили!
Макс: Продолжайте накрывать стол! (Пока кельнер хлопочет).
Анни: Да... Каталини уезжает в Германию... это решено...
Макс: Вот как... и с ней прерван контракт?
Анни: Да... разорван... ничего не скажешь.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы