Из цикла «Истории Митейной горы»

Холодно. Кружит метель, колючие хлопья снега бьют в лицо. Где земля, где небо? Всё бело и неразличимо, всё одиноко и тоскливо, как жизнь Славки по прозвищу Чех. Которому некуда идти, которого никто и нигде не ждёт. Никто. Нигде. Зачем он живёт? Зачем родился? Голову поднять к пустому небу и завыть, завыть горько и тоскующе – выплеснуть боль. А ещё лучше – стакан самогона – и тоска чуть отойдёт, свернётся ледяным калачиком где-то в глубине живота. Станет легче.

Но самогона сегодня нет и взять негде. Еды тоже нет. Сегодня Славе-чеху нужно что-то предпринять, на что-то решиться или умереть с голоду. Куда податься?

Работы в деревне – почти никакой, а и с той, которая имелась, Славку выгнали. Пили в нищей деревне все, кто ещё оставался в ней жить, но он пил по-особенному – всегда. Трезвым почти не бывал, пил всякую дрянь. Давно мог замёрзнуть под забором или отравиться денатуратом. Или сгореть, закурив пьяным под старым рваным одеялом. Да мало ли мужиков сгубила палёная водка в их деревне и по окрестностям?!

Из одноклассников в живых остались лишь несколько человек – те, кто давно уехали из этого гиблого места. Остальные – кто раньше, кто позже – оказались на старом погосте. А вот Слава-чех всё ещё жив.

Почему? Этого он и сам не знал. Жизнь радостями не баловала, и к смерти готов давно, а вот жил зачем-то… Видно, не пришло ещё его время…

Отец Славки был настоящим чехом, служил в немецкой армии, попал в плен под Сталинградом. После войны, как многие пленные, строил дороги, дома. Пришла амнистия, и бывшие пленные получили разрешение уехать. Кто-то смог уехать на родину, а кто-то не смог. Обрусели, остались в России, женились и жили, вспоминая прошлую жизнь как сон. Отец Славки уехать не смог, женился на местной, остался в одной из бедных уральских деревень. Тоску глушил вином, споил и жену. Когда родился Славка, родители пить не перестали.

Чтобы младенец своим плачем не мешал пить, в бутылочку наливали разбавленное спиртное. Как он не помер? Видать, такая планида у него была, такая счастливая звезда. К семи годам Славка стал алкоголиком. Он просыпался утром, доедал объедки и допивал оставшееся в доме со вчерашней гулянки спиртное.

Дома было неинтересно, и он шёл в школу. В школе смешно; правда, в основном смеялись над самим Славкой. Дурашливый, одетый в рваньё. Пьяный. Одноклассники не дружили с ним: пропащий, совсем пропащий парень. Школьные учителя терпели его присутствие – в школе хоть тепло, а дома замёрзнет или, наоборот, угорит. Пусть себе спит на задней парте, всё равно не жилец.

Иногда Славка-чех не доходил до школы, падал пьяным прямо на улице. Но – не замёрз. Родители от своей пьяной жизни померли рано, и остался Славка один. Да он и раньше был один… Отец и мать почти не разговаривали с ним, не обращали внимания. Они просто жили рядом. А он – жил совсем один.

И жизнь эта проходила как во сне, иногда он не мог отличить сон от реальности. Было несколько просветов, когда он не пил – может, несколько недель в жизни. Но от этого становилось только хуже. Один из просветов – яркий, совсем детский. Славка помотал головой: детское воспоминание так и лезло в трезвую голову.

Тогда была такая же холодная зима. И вьюга. И Славка постоянно мёрз. Спал на печке, пытаясь согреться, но печка часто оставалась нетопленной. Однажды утром Славка вышел во двор и увидел: собака Найда, которую недавно отец притащил откуда-то и сразу забыл о ней, ощенилась. И щенки были такие маленькие, смешные, как игрушечные. Славка не стал, как обычно, допивать вино за родителями. Наскоро похватал объедки, всё есть не стал – понёс Найде.

Недели три Славка не пил: некогда было пить. Нужно было найти еду для Найды, потом найти инструменты, молоток, гвозди, доски, тряпки всякие и утеплить сарайчик, чтобы щенки не замёрзли. У них открылись глазки, и они стали ещё забавнее. Славка планировал их раздарить, а одного щенка, коричневого, с белым пятном на груди, самого смелого и бойкого, оставить себе.

Славка придумал ему кличку – Верный. Лучшего ничего не придумалось. Верный – хорошая кличка для собаки! И теперь у него будет друг. Настоящий друг. Который не будет смеяться и презирать его, вечно пьяного, дурашливого Славку-чеха. Не будет относиться к нему как к совсем пропащему человеку. Ведь он ещё не совсем пропал, нет? Пока жив – есть надежда. А может, он и пить бросит… Когда жить хорошо, интересно – зачем пить?!

Он сидел вечером в сарайчике, и Верный тыкался влажным коричневым носом в ладони, смешно пытался играть, хватая за штаны. Вырастет – будет его, Славкин, пёс. Большой, сильный, преданный. И он будет любить его, Славку. А ему, оказывается, так нужно, чтобы хоть кто-то любил. Он как-то никогда не думал об этом раньше. А теперь вот понял: это же так нужно – чтобы тебя хоть кто-то любил…

Учительница по математике при виде трезвого Славки удивилась и позже, в учительской, делилась с коллегами:

– А у Славы-чеха, оказывается, глаза умные… Надо же… Как этот ребёнок до сих пор дебилом не стал – просто поразительно… Да…

Старый физик качал головой:

– Мы не знаем всего потенциала мозга, ресурсов интеллекта, так сказать… Может, он умнейшим человеком должен был стать… А так… Слава Богу, что не дебил…

Всё закончилось внезапно. Утром Славка, совершенно трезвый, насобирал объедков и отправился в сарайчик. Радостный, открыл хлипкую дверь – ему навстречу метнулось что-то страшное, сбило с ног. Он остался сидеть на снегу. Обернулся, вглядываясь, и понял: Найда. Страшная, шерсть дыбом, обрывок верёвки на шее. Найда убежала по снегу в глубь сада и там завыла жутко, протяжно – этот вой потом мерещился ему часто, когда выла вьюга и мела метель.

Сердце замерло, и он уже знал, что не нужно ему идти за Найдой, что ничего хорошего он там не увидит. И всё-таки пошёл, медленно, проваливаясь в снег. Там, в глубине сада, страшно задрав всклокоченную голову вверх, выла Найда, а у её лап лежали мёртвые щенки. Видимо, отец, обнаружил их – в последнее время они уже не мяукали как котята, а звонко тявкали.

Они лежали такие странные, совсем-совсем мёртвые. И среди них – его Верный. Его друг. Славка наклонился и потрогал Верного за маленькую коричневую лапу. Лапка была ледяной и не гнулась. Славка постоял ещё немного, положил свёрток с объедками на снег, а потом медленно пошёл в дом. Он допил, как обычно, вино из полупустой бутылки, потом нашёл целую бутылку водку, открыл и пил, пока его не стало рвать.

Вечером отец избил его за эту бутылку. Да, после трезвых недель всё стало только хуже. И иногда в кошмарах ему снились страшная Найда, мёртвые щенки и ледяная маленькая коричневая лапка. Славка потряс головой, освобождаясь от воспоминаний детства. Пора забыть – много лет прошло с тех пор.

Он закрыл дом, повесил сломанный ржавый замок – чтобы дверь не распахивалась от ветра, а воровать в его избушке-развалюшке всё равно было нечего. И пошёл, с трудом пробираясь сквозь метель, на Митейную гору – в монастырь. Обитель находилась в пяти километрах от деревни, но Славка туда раньше почти не заглядывал: пьяных там не привечали, а трезвым он и не бывал.

Но теперь – особый случай: пить всё равно нечего, и с последнего места работы выгнали. Так что выбор невелик: либо монастырь, либо кладбище на горе, прямо рядом с обителью. Кладбище древнее, ему лет четыреста, не меньше. Но на кладбище рано Славке, нет уж, своим ходом он туда не пойдёт, подождёт, пока понесут.

С трудом поднялся на гору, прошёл, ковыляя, уже совсем замёрзший, по заснеженной пустынной обители и постучал в дверь отца Савватия.

Рассказ отца Савватия:

Монастырь и кладбище на горе

Слава-чех, как его все звали, пришёл в монастырь зимой, в самые холода, и мы разрешили ему остаться. Было ему под тридцать, может, и меньше, невысокий, худощавый, диковатый. Дали ему келью. Дали послушание: рубить дрова, возить воду с источника на монастырской лошадке Ягодке.

Слава был некрещеным и, пожив немного в обители, походив на службы, захотел окреститься. Я окрестил его. После крещения снял облачение, вышел на улицу, смотрю: сидит у храма на скамейке незнакомый мужчина. Подошёл ближе, вгляделся: это же Слава-чех! Я его и не узнал! Благодать крещения сильно меняет людей, некоторые меняются даже внешне. И вот Слава-чех очень изменился: дурашливость отошла, передо мной был серьёзный, степенный мужчина. Я с удивлением заметил, что у него, оказывается, голубые глаза. Осмысленные глаза, умные! Так преобразило его крещение!

Потом первоначальная благодать, видимо, потихоньку отошла, но печать Святого Духа его сильно изменила. Он очень хорошо ухаживал за Ягодкой, подружился с лошадкой, и она, своенравная, его слушалась. Похоже, Ягодка стала первым другом в его жизни.

Пил ли он у нас? Ну, денег у него не было… В монастыре с этим строго, а своей новой жизнью он очень дорожил. Слава-чех прожил в монастыре лет десять, трудился, молился и умер скоропостижно от сердечной недостаточности. Жизнь у него была трудная, страшная, но Господь не попустил ему умереть в пьяном виде, опившись или отравившись, смертью алкоголика.

Несчастный ребёнок и такой же несчастный взрослый, он был очень одинок – и Господь привёл его в монастырь. «Яко отец мой и мати моя остависта мя – Господь же восприят мя…» И он умер крещёным, трудником монастыря. Его отпели, похоронили на Митейной горе, на краю древнего огромного погоста – там, где было свободное место. Помолились о нём всем монастырём, помянули.

Родственников у него не было, и ни на третий, ни на девятый день никто не сходил к нему на могилку по деревенскому обычаю.

Выпал снежок, и Ягодку выпустили погулять по первому снегу. Через какое-то короткое время хватились – нет нигде лошади! А она никогда не уходила сама из монастыря. Пошли по следам, которые хорошо выделялись на снегу. И удивительное дело – Ягодка никогда не была на кладбище, и не могла она знать, где похоронили её друга, – а отправилась прямо к нему.

На погосте лежал ровным покровом снег, скрывая следы недавних похорон, а лошадь прямым ходом, не петляя, прошла через всё кладбище, ни разу не сбившись с пути, подошла к могиле и встала рядом с ней. Она стояла, склонившись мордой к земле, и как будто плакала. Отцы в монастыре – народ без экзальтации, навыкший к трезвению, но тут и они чуть не заплакали – так трогательно стояла лошадка над местом упокоения того, кто долго за ней ухаживал. Животные чувствуют благодать, и, видимо, душа нашего Славы обрела милость у Господа – и лошадка безошибочно нашла его могилу, почтила его память. И нам был урок: чтобы мы ещё помолились за Славу. И мы отслужили на его могиле панихиду.

На ПравМире 16 августа был опубликован рассказ священника А. Дьяченко "Харизма". Этот рассказ большой, я рекомендую всем найти время и почитать его по ссылке - http://www.pravmir.ru/xarizma/

В рассказе есть несколько отдельных эпизодов, все они очень интересные, но из них я выбрала последний, мне он показался наиболее интересным...

* * *

...В 1971 году, через год после кончины патриарха Алексия I в Троице-Сергиевой лавре был созван поместный собор, на котором главным вопросом значилось избрание нового предстоятеля Русской Православной Церкви. Вообще-то патриарх Алексий ушёл из жизни ещё в 1970, но проводить поместный собор власти не разрешили, поскольку смерть патриарха совпала с таким славным мероприятием, как празднование столетия со дня рождения Владимира Ильича Ленина.

И вот через год, наконец, приступили к выборам. Сами выборы прошли открыто, так каждый из более чем семидесяти архиереев вставал и во всеуслышание заявлял, что он и вверенная его окормлению епархия отдают голос за патриаршего местоблюстителя митрополита Пимена.

Понятно, что в обществе победившего социализма при выборе претендента в патриархи решающим оставалось мнение тогдашних властей, все это прекрасно понимали, и тем не менее голосование проходило очень торжественно. Наконец председательствующий объявляет, что новым патриархом избран митрополит Пимен.

- И только после избрания, — как вспоминал один из непосредственных участников тех событий, насельник лавры и одновременно преподаватель Московской духовной академии, — вдруг все вспоминают, что новый патриарх не имеет духовного образования, вообще никакого.

Время, что обычно мы посвящаем учёбе, молодой иеромонах всё больше проводил в местах заключения. Хотя это тоже неплохая школа, особенно в отношении молитвы. Но и при желании окончить какую-нибудь семинарию в годы воинствующего безбожия было невозможно, их не было вовсе. Поскольку после известных революционных событий и вплоть до окончания войны духовное образование в нашем отечестве находилось под запретом. Но правила требовали, чтобы кандидат в патриархи в обязательном порядке имел свидетельство о таком образовании.

- Как же нам тогда выйти из положения? – спрашивает новоизбранный патриарх присутствующих здесь же представителей академии.

- Придётся сдавать квалификационные экзамены, ваше Святейшество, — возможно в шутку, отозвался один из преподавателей. Какую-то секунду патриарх собирался с мыслями, и потом ответил:

- Ну что же, устав – закон для всех, придётся садиться за парту.

Наверно, патриарх мог бы повести себя и по-другому, ведь уже избран, зачем самому себе создавать дополнительные трудности, но не стал.

Я сам был преподавателем семинарии и, конечно же, понимаю, никто из профессоров не стал бы самому патриарху ставить на экзамене неудовлетворительную оценку, а при затруднениях, напротив, старался бы всячески помочь. Но только согласитесь, как бы это выглядело со стороны, такой человек, символ полноты церковной, и вдруг не может ответить на вопрос экзаменатора, а тот, сам краснея, ставит его святейшеству вымученную четвёрку. Кому это нужно? Сдавать — так сдавать.

И вот, патриарх прибывает в лавру преподобного Сергия, в которой сам же некоторое время являлся наместником. Прибытие патриарха в любую епархию, любой монастырь — это ещё и великий праздник, особое торжество. Святейшего Пимена встречают все насельники лавры, учащиеся и учащие Московских духовных школ. Торжественно звонят колокола. Помню, сам в начале девяностых видел, как однажды лавра встречала патриарха Алексия II, цветы, что бросали ему под ноги, и ещё множество старушек, периодически подбегавших к нему за благословением. Мы все стояли, обратившись к нему в полупоклоне, а он шёл и по ходу шествия нас благословлял.

Трудно представить, что после такого всеобщего изъявления чувства уважения тебе предстоит идти к этим же людям, которые только что тебя приветствовали, и подтверждать право на это уважение.

Весь профессорско-преподавательский состав духовных школ ожидал святейшего в актовом зале. Когда тот вошёл, тогдашний ректор академии епископ Филарет, нынешний экзарх Беларуси, приветствовал его замечательной речью. Кто слышал проповеди и выступления митрополита Филарета, знает, какой это учёный талантливый человек. И тот может себе представить, что это была за речь.

Патриарх стоял, опираясь на посох, и молча слушал. Ему, по большому счёту, в общем-то, простецу и самоучке, предстояло ответить этим более молодым премудрым знатокам богословия, истории и ещё множества разной другой церковной учёности, и при этом оставаться на высоте своего положения.

Когда приветственная речь была окончена, поблагодарив выступающего, патриарх стал говорить ответное слово.

- Что мы ожидали услышать? Наверно, какие-то дежурные выражения благодарности, но вместо них мы стали свидетелями блестящего удивительно глубокого и богословски насыщенного выступления человека, подтвердившего своё право носить столь высокий церковный сан. Не веря своим ушам, мы стояли с широко открытыми от удивления глазами. Потом, не сговариваясь, все вместе поклонились ему в благодарном поклоне.

Вопрос о необходимости проведения дальнейшего испытания патриарха на знание им основ православного вероучения отпал сам собой. Более того, даже говорить об этом после такого слова казалось неуместно и даже бестактно.

С того дня прошло уже более сорока лет, а я всё продолжаю находиться под впечатлением чудесного явления патриаршей харизмы.