Беня Крик: романтик, умеющий стрелять

Но было одно НО... В начале ХХ века бандитская Одесса жила в трогательном согласии со своими законами. А они не предполагали случайной инициативы. Профсоюз налетчиков был дикорастущим садом, который сторожил дедушка Мейер Герш. Правила этикета требовали от новичка засвидетельствовать уважение рыжебородому старцу, смотрящему на мир единственным глазом. Беня этого не знал. Молодой и нахальный, он беспечно грабил квартиры и почтовые отделения, полагая, что воля и револьвер наделяют человека всесилием. Это было типичным заблуждением юности, легко теряющей голову от успехов. Не вступив в профсоюз, Беня был уязвим. Он оказался социально незащищенным налетчиком. Примерно раз в году городские власти проводили облаву. В ее сети, как правило, попадали те, кто не работал на дедушку Герша. Восходящую звезду бандитской Одессы взяли в заведении мамаши Мозес, куда его привел зов юного тела. В период реформ Столыпина суд на Руси был скорым и строгим. Будь начинающий налетчик совершеннолетним, его бы просто повесили. Но наш герой оказался слишком юным для виселицы. Поэтому Одесский военно-окружной суд приговорил его лишь к двенадцати годам каторги. ...В Одессу Беня Крик вернулся раньше, чем ожидалось. В сибирском остроге он свел дружбу с крестьянским пареньком, проломившим кому-то череп на почве ревности. За деньги, посланные родне в полудохлую деревеньку, тот согласился досидеть чужой срок. Одесса-мама встретила своего сына неласково. О Бене Крике давно забыли. Его друзья обзавелись семьями и сонно жили, занимаясь ремеслами. Только толстяк Сруль Нахамкис слонялся без дела, единственная душа, бросившаяся к вернувшемуся королю с ликованием. Из всей бениной дружины он один не изменил специальности. Правда, солировать у него не получалось. Даже для такого нехитрого дела, как грабеж, нужны мозги, а у Нахамкиса их было немного. Всерьез его не воспринимали. Однажды он с шумом ворвался в лавку скобяных изделий и только у кассы вспомнил, что забыл револьвер. После этого случая к нему прилипло прозвище "Мимо Кассы", которое он носил как вериги. Собрав новый коллектив, Беня посетил несколько коммерческих заведений, напомнив городу о себе, а потом исправил ошибку юности. На собеседование к Мейеру Гершу он явился с подарком. 24-летний налетчик преподнес патриарху граммофон с пластинками, на которых душевно пели американские негры, пожелал долголетия, а потом рассказал о своих планах на жизнь. На белоголового, сходящего в могилу старца смуглокожий юноша с Молдаванки произвел приятное впечатление. Своим единственным оком Мейер Герш разглядел в пришельце не только талант. Он увидел другое. В тот день он узрел будущее бандитской Одессы. Перед ним сидел грабитель-интеллигент, человек ищущий и перспективный. Такому можно будет оставить город. Очарованный и растроганный Герш благословил юношу, на прощание обратив его внимание на ресторан «Колизей», славящийся прекрасной кухней. На следующий день Беня ужинал в нем с друзьями. В тот вечер он был рассеян и мягок. Накануне ему на глаза попались стихи начинающего поэта, выходца с Молдаванки. Причудливые разноцветные строки наполнили душу сладким томлением. Никогда в жизни он не поднимет руку на человека искусства! Это будет его фундаментальным принципом. Крик встал и чувственно произнес: " Господа, послушайте. "Фарфоровый фонарь – прозрачная луна, в розетке синих туч мерцает утомленно, узорчат лунный блеск на синеве затона, о полусгнивший мол бесшумно бьет волна... У старой пристани, где глуше пьяниц крик, где реже синий дым табачного угара, безумный старый бриг Летучего Корсара раскрашенными флагами поник...» Кто скажет мне, чьи это стихи?" – стряхнув с себя поэтическое наваждение, спросил чтец. Все стыдливо молчали, и только звонкий девичий голос из отдаленного полумрака одиноко произнес желанное имя: «Багрицкого». "Браво, мадемуазель, – улыбнулся Беня и, оглядев зал, заключил с укоризной: – Это плохо, господа, что вы не интересуетесь поэзией. За ее развитием нужно следить. Это возвышает нас и делает чище. Если бы вы знали, как трудно грабить человека культурного. Против этого восстает совесть и здравый смысл. Ты чувствуешь, что бьешь по родному городу, в котором еще так мало духовности. Равнодушие к поэтическому слову – это неуважение к Одессе. А за это надо платить. Поэтому, господа, приготовьте, пожалуйста, к заслуженной конфискации лопатники и бриллианты". А потом Беня подошел к той, что подала голос, и извинился за причиненное беспокойство. "Разумеется, мои слова не относятся ни к вам, ни к вашим друзьям", – пояснил он. "Я не нуждаюсь в вашем великодушии, – отозвалась девушка и вывернула на стол содержимое своего кошелька. – Это мой добровольный взнос в развитие оригинальных форм бандитизма. Мне по душе романтики, умеющие стрелять". После этого гордячка встала из-за стола и с демонстративным бесстрашием направилась к выходу... Новость о грабеже «Колизея» быстро разнесли городские газеты. Дотошные журналисты детально описали происшествие. Однако было и то, о чем газеты не сообщили. В тот вечер Беня Крик унес с собой не только деньги и драгоценности. Он приобрел нечто большое и нематериальное, что входит в душу без позволения и отягощает ее романтической грустью. "Мимо Кассы" неделю рыскал по городу в поисках той, по ком томилось бенино сердце. Наконец, он вернулся с радостным сообщением, что мадемуазель зовут Лиза Мельникова и что она анархистка. Добиться взаимности от этой девушки оказалось крайне непросто. Через несколько недель знаменитый налетчик задал Лизе вопрос, который можно было объяснить лишь отчаянием. Беня спросил, что он должен сделать, чтобы обрести ее нежность? Лиза попросила о пустяке. Она хотела принять участие в ограблении банка. Беня был очарован скромностью этой просьбы. Он предложил даме сердца самой назвать банк, который нужно ограбить. На новое дело Крик шел в волнении. Ему казалось, что он держит экзамен. Войдя в банк, наобум указанный Лизой, он вытащил револьвер и сразу успокоился. Работа тут же увлекла его. "Именем Михаила Бакунина, руки вверх!" – скомандовал он и предоставил слово возлюбленной. Пока Беня экспроприировал ценности, Лиза громко говорила о наболевшем. "Мы ратуем за абсолютную свободу духа! – втолковывала она банковским служащим. – Разрушая старое, он творит новое. Он созидает! Все учреждения должны быть разрушены. Народ сам создаст новый порядок". Вскинув бледные руки и обливаясь холодным потом, служащие благодарно внимали ораторше. А потом девушке захотелось еще. Ей понравилось грабить буржуазию... Старый Герш не одобрял этих подвигов. Его страшила дорога, на которую толкала Беню бойкая русская барышня. Грабеж дело чистое, втолковывал он своему протеже. Другое дело – экспроприация. Это уже политика. А зачем это надо порядочному грабителю? "Если она перестанет видеть во мне борца за идею, я ее потеряю", – объяснял Беня. Герш развел сухими руками. Он сам когда-то любил и помнил, что разум молчит, когда говорят чувства. Ему оставалось только вздыхать. Старик ворчал, что поставил Беню над всеми одесскими налетчиками не затем, чтобы тот делал глупости. И вот, когда все исправно платят, казна полна и профсоюз процветает, Беня самолично бегает по городу и геройствует, как молдаванский босяк. Но при всем уважении к Гершу Крик не хотел отказываться от своих маленьких приключений. Он не просто потакал Лизе, страстно желавшей эксов и швырявшей деньги одесской босоте. Он видел, как о нем складывался миф, и этот миф был дьявольски лестен. К тому же работа доставляла ему радость. И иногда немалую.

Однажды дружина Бени посетила частный банк, который непозволительно долго стоял под парами. Его люди привычно выгребали наличность, когда к ним спустился директор и смущенно попросил господина Крика пройти к нему для беседы. В кабинете, куда они с Лизой проследовали, сидел лысый амбал с маузером. "Беня, только фраера орудуют в операционном зале, да еще с таким шумом, – заявил он. – Профессионалы тихо работают в кабинете директора". "Котовский! – повеселел Крик. – Симпомпончик!".. С Котовским они встретились в сибирском остроге. Знаменитый бессарабский разбойник звал Беню в побег. Но тот счел, что его план граничит с безумием. С той поры они не встречались, но были друг о друге наслышаны. За Котовским гонялась вся полиция юга, а он под носом у жандармов и сыщиков совершал один дерзкий грабеж за другим. Веселый, бойко проповедующий анархизм, он не давал житья местной буржуазии. Котовский всерьез уверял, что люди становятся лучше, когда лишаются предметов роскоши. Тогда в них проявляется человечность. Лиза пришла от него в восторг. Через год, когда Котовского все-таки поймали и приговорили к виселице, она уговаривала Беню брать тюрьму приступом. Герш чуть не умер от инфаркта, узнав об этом. Закованного в кандалы разбойника охраняли, как главного врага государства. К счастью для старика, общественность подняла шум. За Котовского вступилась жена генерала Брусилова. Ей удалось оттянуть исполнение приговора, а после революционного февраля новое правительство подарило ему свободу. Городским налетчикам не пришлось жертвовать собой из романтических побуждений. О том, что его опозорили, Крик узнал из газет. Пресса кричала, что он изменил своим принципам, что Одесса-мама теперь вовек не отмоется и что творческая интеллигенция ему этого не простит. Позор и впрямь был велик. На улице грабанули Шаляпина. Федор Иванович шел по городу в предвкушении предстоящего выступления, и его раздели, как лавочника. Первый певец России влачился по Одессе без пиджака и штанов, как мог влачиться по ней лишь человек, глубоко чуждый искусству. Изучив периодику, Беня распорядился собрать коллектив. "Пусть тот, кто осрамил город, выйдет вперед и покается, – дружелюбно предложил он. – Даю ему единственный шанс". Злодей уныло вышел из строя, застенчиво потоптался на месте и глухо признался, что оплошал. "Посмотрите на этого босяка, – разочарованно произнес Беня. – Еще культурный налетчик называется!". "Бенчик! – в смятении вскричал "Мимо Кассы". – Все же знают, что после десяти наше время. А он шел по улице с таким видом, будто это его город. Будто в Одессе нет нас. Так гулять – это неуважение к преступному элементу. Меня это задело, Бенчик! Я же не каменный. У меня тоже есть нервы". "Творческий человек может идти по Одессе в любое время суток с гордо поднятой головой, – объяснил Крик. – Тебе коров пасти, а не с людьми работать. Сдать оружие!". Пока Мимо Кассы разоружался, Беня придумал ему наказание. Узнав о том, что ему предстоит, виновный побледнел и с поникшей головой вернулся на свое место.

Несмотря на нанесенное оскорбление, Шаляпин выступил ярко. Голос солиста, правда, иногда потрескивал от простуды, что вызывало у зала приливы сочувствия. В тот день одесситы устроили певцу такую овацию, какую они не устраивали никому. Это походило на коллективную форму принесения извинения. А когда занавес в очередной раз упал и стало ясно, что маэстро больше не выйдет, на сцену поднялся эффектный молодой человек и попросил у публики минуту внимания. "Меня зовут Бенцион Крик, – представился он, хотя это было излишним. – Всем известно, какая в Одессе случилась гадость. Все, что я отстаивал в последние годы, все, за что боролся, теперь поставлено под сомнение. Я имею сообщить почтенной публике, что нарушитель закона изобличен и сейчас перед нею предстанет. Я решил: пусть тот, кто посмел поднять руку на певца, выйдет на сцену и исполнит одно из его гениальных творений по своему усмотрению. Пусть подлец убедится на собственном горьком опыте: каково это – жить в искусстве". Из боковых дверей личные телохранители Крика вывели "Мимо Кассы". Облаченный в костюм Мефистофеля, он плелся к сцене, как к эшафоту. В ту же минуту громилы из профсоюза деловито внесли в зал корзины с яйцами и помидорами. Мягко ступая по ковровым дорожкам, они услужливо распространились по залу... Надо сказать, что к предстоящему испытанию "Мимо Кассы" подошел крайне ответственно. Как бы там ни было, а ему предстояло петь на главной сцене Одессы. О таком многие мечтали годами. За то краткое время, что ему было отведено, он прослушал все пластинки Шаляпина и определился в выборе. Он избрал партию Мефистофеля из оперы «Фауст». Этот образ показался ему роднее других. Перед выступлением он зашел в уборную и распелся. Телохранители Бени были не изверги. Они принесли ему выпить, а потом повели в зал. Взойдя на сцену, "Мимо Кассы" сипло возвестил: "«Фауст». Фрагмент. Эпизод искушения". После этого он обвел грустным взглядом удивленно молчащий зал, молитвенно посмотрел на Шаляпина, приглашенного в царскую ложу, вздохнул и взвыл... Поначалу к дебютанту публика отнеслась снисходительно. Кое-кто даже захлопал. Но поскольку ария была не короткой, а тот сучий вой, который издавал Мефистофель, даже отдаленно не напоминал пение, зал начал постепенно выходить из себя. Когда первые метательные снаряды поразили цель, "Мимо Кассы" счел свой долг исполненным и собрался покинуть сцену. Но Беня суровым взглядом приказал ему продолжать. Налетчик стоически выдержал экзекуцию и после этого в выспренних выражениях извинился перед певцом... Семнадцатый год принес в Одессу сплошные беды. До октября в городе еще сохранялось шаткое спокойствие. Но потом развернулась настоящая свистопляска смерти. И одной из первых жертв революции стал старый Герш. Его убили гайдамаки, грабившие окраины. Усадьба Герша радовала взгляд, и это определило судьбу хозяина. Отряды еврейской самообороны, спешно сформированные Беней, не успели прийти на помощь. Когда биндюжники подвезли к дому штатного пулеметчика, старик был уже мертв. Бесчинства гайдамаков сопровождались лихорадочной сменой властей. В какой-то момент Беня увидел, что его профсоюз – это единственная властная вертикаль, которая размещается в городе на постоянной основе. В ноябре восемнадцатого город взял Гришин-Алмазов, самый молодой генерал в белой гвардии. Причем взял решительно, ценой жизни двадцати пяти офицеров. Он вошел в него под прикрытием пушек французской флотилии и за полдня выбил из Одессы головорезов атамана Григорьева. Бандиты, расплодившиеся в городе за годы безвластия, представляли проблему, которую следовало решить быстро и эффективно. Средством решения был избран расстрел на месте. По приказу генерала группы офицеров, разойдясь по вечернему городу, начали педантично отстреливать подозрительных. Узнав о крупных потерях в своих рядах, Беня погрустнел и запросил мира. Он обратился к губернатору с разъяснительным письмом. «Алексей Николаевич! – писал он. – Мы не красные и не белые. Мы черная масть. Оставьте нас в покое, и все будут довольны. Готов выслушать ваши условия». В глубине души Беня симпатизировал белому рыцарству, как и всякому рыцарству вообще. Иногда он щеголял по городу в форме офицера, и всякий раз, когда отрывисто вскидывал руку к блестящему козырьку, сладостное чувство разливалось в его душе. В такие минуты он ощущал себя одним из них – этих стройных интеллигентов, спаянных любовью к Отчизне и идеей служения. Эта тайная симпатия мешала ему объявить войну белому рыцарству. Она гасила его гнев. Высокомерный генерал оставил послание без ответа. Замиряться с противником, имея неоспоримое преимущество, противоречило здравой военной логике. Тем более Гришин-Алмазов знал, как бандитская Одесса годом ранее отнеслась к офицерам, пытавшимся удержать город. Тогда она встала на сторону врага и ударила в спину. Офицеров убивали из-за угла. Однажды бросили бомбу в театр во время спектакля. Вот и получайте! Кстати, в каком притоне собираются главари бандитов? У некой мадам Мозес? Гранаты к бою! ...После уничтожения знаменитого на всю Одессу борделя Беня отдал приказ об ответных действиях. Большегрудая Сильва Мозес, погибшая на рабочем месте, была не просто мамашей, держащей популярное заведение. Усатая и трясущая телесами, она была городской достопримечательностью. Удар по ней был ударом по одесской специфике. По приказу Бени на губернатора было совершено несколько покушений. Однако татарский отряд, охранявший военачальника, всякий раз оказывался на высоте. Татары, давшие генералу клятву в верности, расстреливали всякого, кто посягал на его жизнь. Простым офицерам везло меньше. Они превратились в движущиеся мишени. К концу зимы белым уже было не позавидовать. Красное подполье, которому Беня помог оружием, разрослось и действовало все более дерзко. Пробравшийся в Одессу Котовский добавил огня. Уже прославившийся как красный партизан, он развязал уличную войну против белого офицерства. В марте взбунтовались матросы французских кораблей. Распропагандированные большевиками, они отказались воевать против рабоче-крестьянской республики. Гришина-Алмазова французские генералы отстранили от должности, а потом без боя сдали город большевикам. В середине весны раскатившееся по Одессе «ура» возвестило о пришествии красных. Лиза ликовала. Она купила цветы и бросала их с балкона на головы всадникам революции. Однако вскоре цветы пришлось покупать для похорон. Красная «чека» оказалась не слаще белой контрразведки. Перебив офицеров, большевики взялись за уголовников. Черную масть истребляли обе воюющие стороны и со звериной жестокостью. Уже не было в живых ни Цыгана, ни Васьки Косого. Одного шлепнули белые. Другого – красные. Надо было что-то решать. Как-то спасать себя и братву. Как-то вписываться в новую жизнь, учитывая очевидный триумф советов. Надо было пока не поздно смывать с себя грехи прошлого. Лиза упрямо звала под красные флаги. "Посмотри на Котовского, – убеждала она. – Он был разбойником, а теперь красный генерал". А что, думал Беня, может, и вправду пойти в красные рыцари? Видимо, на их стороне будущее, раз они везде побеждают. Влиться в их ряды, пока еще не поздно, и ранами за рабочее дело заслужить место в коммунистическом обществе. Заманчиво. По совету Лизы Беня написал статью для одесских «Известий». Он заявил, что грабил исключительно буржуев, а не пролетариат. А потом лично явился в местный Особый отдел Красной Армии. Его появление произвело фурор. Новость облетела штаб, и вскоре на легендарного налетчика пришли посмотреть красные командиры и чекисты. Они услышали то, что их не разочаровало. Беня Крик заявил, что его люди решили покончить с прошлым. Грабежи в городе отменяются. Но это еще не все. "Я предлагаю сформировать из моих ребят боевую часть Красной Армии, – сказал Крик. – Оружия и денег у меня вдоволь. Требуется только ваше согласие". Штаб связался с Москвой, и та дала разрешение. В начале лета девятнадцатого года Красная Армия пополнилась необычным подразделением. Боевой состав нового советского полка составляли три тысячи профессиональных налетчиков. На боевом знамени было крупно вышито: «54-Й СОВЕТСКИЙ ЖЕЛЕЗНЫЙ ПОЛК ИМЕНИ МАМАШИ МОЗЕС». Это был, наверное, самый удивительный полк во всей Красной Армии! Не было в те дни в Одессе зрелища живописнее, чем дефилировавшие по улицам бандиты-красноармейцы. Впереди – командир на вороном жеребце. По бокам – два адъютанта. Затем следовали два еврейских оркестра с Молдаванки. За музыкантами топала пехота, одетая в белые брюки навыпуск и тельняшки. На головах – цилиндры, канотье, фетровые шляпы, соломенные брыли, кепки, бескозырки, папахи. За пехотой везли два орудия. В июле часть получила первый приказ. Она отправлялась на фронт громить петлюровцев. 54-й полк пришла провожать вся Одесса. Бойцы парадным маршем прошагали по городу. Правда, в поезд погрузились не все. До линии фронта доехали семьсот человек. Остальные не смогли расстаться с Одессой. Комдив Иона Якир унылым взглядом окинул прибывшую часть и отдал ее под начало Котовского. Беня был этому рад. Подойдя к комбригу, он выхватил папиросу и озорно произнес: "Симпомпончик! Полфунта пламени! И быстренько!". Мощная выя Котовского порозовела, что было дурным предзнаменованием. "Беня, здесь не балаган, а регулярная армия, – объяснил он, косясь на подчиненных. – Так что понты свои прибереги для Одессы. Нам победа нужна, а не понты. Учти: побежишь – расстреляю".

По плану боевой операции 54-й бил в лоб петлюровским частям, проводя разведку боем. Получив приказ, Беня отправил комдиву Якиру телеграмму: «Мы Петлюру зашухерим гранатами!». В назначенное время на позициях полка одновременно заговорили двадцать пулеметов. А потом к вражеским укреплениям подползли пацаны с гранатами и навели такой шухер, что петлюровцы драпанули, побросав оружие и обнажив фронт. В пробитую брешь должна была хлынуть красная кавалерия, и одесситы с нетерпением ждали ее. Однако никто не поспешил закрепить победу. Беня не знал, что по плану Котовского его полк отвлекал на себя основные силы противника. Прорыв фронта был намечен на другом участке... Как и следовало ожидать, петлюровские хлопцы обиделись и, подтянув орудия, начали умело взрыхлять почву вокруг одесской братвы. Неокопавшийся полк понес огромные потери. Потом подошедшая вражеская конница стала привычно изготовляться к атаке. В рядах налетчиков началась паника. Блатной полк дрогнул. Его бойцов вдруг охватило одно желание. Всем страстно захотелось домой – в милую, текущую молоком и медом Одессу. Бойцы обступили командира и стали делиться с ним своими печалями. "Беня, нас предали. Братва решила смерти не ждать. Тикаем! Это не наша война". Крик молчал. В ту минуту он прощался с иллюзией. Он вдруг с абсолютной ясностью понял, ему не сделаться красным рыцарем. Он никогда не станет для большевиков товарищем по оружию. Грозные, готовые умереть, они дрались за новый мир. И в этом мире, как остро осознал Крик, не будет места не только для буржуев. В нем не будет места и для него. Тогда он впервые почувствовал силу красных. Это они были железными, а не его ребята, пишущие на знаменах понты. Их разнило мировоззрение. Беня и его дружина не хотели строить социализм. Они хотели в него вжиться. А это другое. За это не умирают. Он чувствовал, что ему нечего своим людям сказать. В тот же день пестрая людская орава, еще недавно именовавшаяся 54-м стрелковым полком 3-й советской армии, захватила на ближайшей станции пустой эшелон и выехала в родную Одессу. Путешествие продлилось недолго. На станции Воскресенск эшелон с дезертирами уже ждали пулеметчики из бригады Котовского. Поезду преградили путь, и когда Бенцион Крик во главе своей свиты вышел на божий свет, все было кончено...

Котовский"Симпомпончик"