Л. Я. Жмудь Биография Пифагора Путешествия

Л. Я. Жмудь Биография Пифагора Путешествия

ПИФАГОР Л. Я. Жмудь Биография Пифагора: источники, факты, легенды Путешествия

 Традиция единодушно  относит все  путешествия Пифагора еще ко времени жизни на Самосе.  Единодушие это не случайно: именно об этом периоде уже в III в. до н. э. знали почти столь же мало, как и мы сейчас. Желание  заполнить  этот досадный  пробел интересными событиями играло далеко не  последнюю роль  в постепенном увеличении числа и продолжительности путешествий.  В  поздние времена  Пифагору приписывались поездки не только к египтянам,  финикийцам или персидским магам,  но и к вавилонянам, индийцам, евреям,  фракийцам,  арабам и даже галльским жрецам друидам.

Вопрос о путешествиях Пифагора давно перерос чисто биографические рамки и вот уже второе столетие связан с дискуссиями об общем характере культурных связей между Востоком и Западом в ту эпоху. Путешествия,  равно как и любой другой факт,  хоть как-то связывающий греческих мыслителей с  Востоком,  нередко интерпретировались в качестве свидетельств обширных заимствований,  сделанных ими у своих восточных соседей. И хотя с ростом наших знаний о культуре древневосточных государств большинство исследователей  склоняется к  противоположному взгляду, стремление связывать зарождение и последующее развитие греческой философии и науки  с импульсами, идущими с Востока,  все еще распространено достаточно широко.

Несмотря на неубедительность подавляющего большинства гипотез такого рода,  их нельзя сбрасывать со счетов, ибо за ними стоит реальная проблема: уникально быстрое возникновение в Греции огромного числа важнейших  культурных  новшеств.   Однако  решение этой  проблемы  "генеалогическим"  путем  является слишком простым и явно неудовлетворительным.

Греки не могли заимствовать философию и науку в готовом виде (как это сделали,  например, римляне) по той простой причине, что в VI в. до н. э. на Востоке не было ни того,  ни другого.  (В Индии философия появляется почти одновременно с греческой,  но говорить о каких-либо контактах в этой области не приходится) .  Греческая мифология,  как мы полагаем, лишь в очень незначительной степени  повлияла на становление философии - тем меньшее влияние следует приписывать мифологии восточной. Что же касается конкретных заимствований в некоторых областях знаний, то, забегая вперед, отметим, что они были весьма скромными (за исключением,  пожалуй, медицины) и не имели сколько-нибудь решающего значения в генезисе раннегреческой науки.

Здесь необходимо подчеркнуть, что речь идет о самостоятельности и уникальности греческой философии и науки. Ни один исследователь не может пройти мимо "восточного" стиля в греческой живописи эпохи архаики,  явного подражания мастеров того времени образцам египетской монументальной скульптуры, заимствования алфавита у  финикийцев или  чеканки монеты у лидийцев, восточных мотивов в греческой мифологии.

Велика была роль Востока и в передаче технических навыков.

Однако  при обсуждении  проблем распространения культурных феноменов (как материальных,  так и духовных) следует учитывать,  что степень их "социальной мобильности" чрезвычайно различна. Как правило, легче всего распространяется то, что дает непосредственную экономическую и социальную выгоду (орудия труда,  средства передвижения, оружие,  культурные растения и т. п. ),  что может быть воплощено в конкретных вещах,  которые  нетрудно  воспроизвести  (предметы обихода, одежда, обувь и т. п. ), наконец, то, что имеет наибольшее количество носителей и сравнительно легко передается (мифы, обряды, фольклор и т. п. ).

С этой точки зрения понятно,  почему вавилонские названия планет появляются в Греции в IV в. до н. э. , а данные об  их движении  начинают использоваться лишь с середины 11 в. до н. э.  (через 400 лет после начала  культурных  контактов!):  людей,  желавших, а тем более способных эффективно применять вавилонские расчеты в Греции было куда меньше,  чем приверженцев восточных культов или поклонников астрологии.  Так же очевидна и огромная  разница между подражанием египетской скульптуре и изучением вавилонской математики - барьеров на пути передачи во втором случае во много раз больше,  чем в первом.

История стран,  постепенно втягивавшихся  в орбиту античной,  а затем и западноевропейской цивилизации, многократно демонстрирует,  что по сравнению с восприятием  других  культурных  феноменов  готовность к принятию философских и научных идей была гораздо меньше (если оно вообще происходило).

Современные сторонники тезиса ex Oriente lux имеют в числе союзников многих античных авторов, причем у греков эта тенденция появилась уже в  V в. до н. э. "Египетский мираж", представлявший эту страну прародительницей немалой части греческой культуры, во многом обязан своим происхождением Геродоту. 14.

Полувеком позже  Исократ утверждал,  что Пифагор воспринял  свою философию  в Египте  (Бус.  28), а Аристотель назвал эту страну родиной теоретической математики (Мет. 981 Ь 23). Очень показателен в этом отношении фрагмент из "Истории геометрии" Евдема Родосского,  ученика Аристотеля: "Согласно большинству рассказов,  геометрия впервые была изобретена египтянами, взяв свое начало от измерения земли. Она была необходима им потому,  что разлив Нила каждый

раз  уничтожал  границы,  проведенные  между  их участками (об этом писал и Геродот. - Л. Ж. ). . .

Фалес,  первым побывав в Египте,  впервые перенес геометрию в Грецию" (фр. 133).

Что же заставило греков искать восточные корни своей собственной культуры?  Причин здесь несколько.  Уже первые встречи греков с восточными соседями, в особенности с египтянами,  убедили их в oгромной древности этой культуры.  Это, естественно, наводило их на мысль, что сходство - реальное или вымышленное,  - которое они находили  между фактами той и другой культуры, может быть объяснено заимствованиями греков у египтян,  но никак не наоборот.

Такие объяснения воспринимались греческой публикой тем благосклонней, что соответствовали господствовавшим тогда аристократическим представлениям: чем древнее считалось какое-то установление, тем большим почетом оно было окружено.  Найти египетские истоки местного культа означало то же самое, что найти для недавно возвысившегося рода предка среди гомеровских героев.

В V в. до н. э. греки столкнулись с проблемой, которая и в Новое время уже несколько веков занимает ученые умы: как объяснить внезапное появление такого количества культурных новшеств в  столь короткий срок? Если и в наше время многие исследователи, к услугам которых данные десятка научных дисциплин, пытаются свести эту проблему к простой генеалогической схеме, то что же говорить о греках,  у которых только зародилась описательная  история! Подобный ход мысли был для них едва ли не единственно возможным.  Поиск реальных и чрезвычайно сложных причин того или иного новшества подменялся повествованием о культурном герое или первооткрывателе.  В числе их назывались не только греки, но нередко также египтяне или финикийцы.

В период эллинизма эта тенденция проявляется еще ярче, тем более что религиозный и отчасти культурный синкретизм эпохи действительно давал основания для такого хода мысли.  Дальше уже действовала логика повествовательного жанра: тех, кто реально путешествовал,  например,  в Египет (Демокрит), отправляли еще и в Индию, а те, кто вообще никуда не ездил (Эмпедокл,  Анаксагор),  все равно наделялись каким-нибудь путешествием.

Last, but not least. Греки,  будучи тогда одним из наиболее творческих народов в мире,  в то же самое время весьма низко оценивали и плохо понимали возможности (а тем более механизмы) собственной творческой активности.  Гораздо большее значение они придавали обучению и передаче идей,  знаний и навыков, что вело к явной предрасположенности греческой мысли  к  "диффузионистским" объяснениям.  Поиск линий преемственности,  источников  зависимости  и влияния (одним из которых были путешествия) был в центре их внимания,  даже если речь шла о вещах,  рождавшихся на их собственных глазах,  в пределах нескольких поколений.

Традиция о путешествиях Пифагора отчетливо распадается на два этапа,  границей между которыми служит рубеж IV - III вв. до н. э. Если в IV в. до н. э. мы имеем лишь два изолированных упоминания о его поездке,  причем только в Египет, то позже путешествия становятся  непременной  чертой  жизнеописания Пифагора,  а их география быстро расширяется.  В конце III в. до н. э.  автор "Мифических повествований" Неанф называл его сирийцем из города Тира,  а Гермипп писал о том, что он воспринял свою философию у евреев.  К этому же времени относятся и рассказы о посещении  Пифагором  персидских магов  и вавилонских жрецов.

В самом факте путешествия в Египет (разумеется, не с целью обучения) нет ничего невозможного: там побывали Фалес,  Солон,  Геродот,  Демокрит. Но в случае с Пифагором этот  факт не  подтверждается той частью  ранней  традиции,  которой  можно доверять.

Первое  упоминание  о нем,  принадлежащее Исократу, явно имеет характер литературной фикции -  с этим согласны даже те,  кто не отрицает самого факта путешествия. 15.  В похвальной  речи в  честь мифического египетского царя  Бусириса Исократ  пишет: "Пифагор Самосский,  отправившись к египтянам и став их учеником,  первый познакомил эллинов с египетской философией,  обратив  особое внимание  на жертвоприношения и очистительные церемонии" (Бус. 28).  При этом в начале своей речи Исократ заявляет,  что не заботится о ее правдивости (Бус.  4), а в конце прямо признает, что говорит неправду (Бус.  33).  Все, что он рассказывает о греческих заимствованиях в  Египте,  совершенно  неправдоподобно  -  можно  ли  после  этого принимать его слова всерьез? Ясно,  что и сам Исократ к этому вовсе не стремился.

Второе упоминание принадлежит Гекатею Абдерскому,  историку рубежа IV - III вв. до н. э.  Он повествует  о  посещении  Египта Орфеем,  Мусеем,  Дедалом,   Гомером,   Пифагором  и  другими  великими людьми,  ссылаясь при этом  на записи  в египетских священных книгах (F Gr Hist.  264 F 25).  Перед нами вновь  явный  литературный  вымысел:  половина имен, названных  Гекатеем,  попросту  легендарны,  никаких книг с записями о  посещении Египта  великими греками,  разумеется,  не было,  а если бы даже и были, то прочесть бы их не смогли - ни один из греческих авторов,  писавших о Египте,  языка этой  страны не знал. 16.   Утверждения  Гекатея   восходят  частично к Геродоту,  а частично к популярной  традиции,  настойчиво связывавшей с Египтом  едва ли  не каждую вторую знаменитость.

В наиболее важной части традиции - у Аристотеля, Евдема Родосского,  Аристоксена  или Дикеарха  мы не найдем  никаких  намеков  на  восточные  путешествия Пифагора.  Правда,  есть два  курьезных свидетельства, в которых наряду с более поздними авторами фигурирует и имя Аристоксена,  но при тщательном рассмотрении оказывается,  что содержащаяся в  них информация о путешествиях восходить к нему не может. Одно из них повествует о том,  как Пифагор приехал к Зарату Халдейскому т.  е.  Заратуштре) и чему тот его научил (фр.  13) . 17.  В другом со ссылкой сразу на пятерых авторов говорится,  что   Пифагор уехал  от тирании Поликрата в Египет (а не в Италию, как в подлинном фрагменте Аристоксена!),  там был взят в плен персидским царем Камбизом и,  оказавшись в  Вавилоне,  был посвящен  в местные  религиозные таинства  - сюжет, вполне достойный романа (фр. 12) .

Итак,  что же можно сказать о путешествиях,  если первые свидетельства о них явно недостоверны,  а основанная на них поздняя традиция не добавляет ни одной правдоподобной детали? Лишь то, что у нас нет оснований верить в их реальность. 18.