Тереза Гвиччиоли - последняя любовь поэта.

- Тогда почему вы не занялись спортом? - спросила Тереза.- Было, занимался, - отвечал он. - Увлекался и боксом, и фехтованием. Плавал, стрелял из пистолета, совершал прогулки верхом, которые и теперь, кстати сказать, не бросаю.Терезе вспомнилась шутка о том, сколько лошадей у них в городе: "У нас всего восемь коней, - улыбались венецианцы, - четыре бронзовые, на соборе святого Марка, остальные четыре, живые, в конюшне лорда Байрона".Они заговорили о Данте и Петрарке, об их бессмертных возлюбленных Беатриче и Лауре. Но это было лишь предлогом. На самом деле они уже думали о себе, о своем будущем. Граф Гвиччиоли, ее муж (он был старше жены на целых сорок лет), прервал беседу, напомнив, что пора ехать. Тереза поднялась, словно во сне. "Я чувствовала, что меня увлекает какая-то непреодолимая сила", - признается она в своей книге "Жизнь Байрона в Италии", которую напишет потом. И еще добавит, что встреча эта, состоявшаяся в начале апреля 1819 года, "скрепила судьбы их сердец". В тот апрельский вечер Байрон попросил Терезу о свидании. Она была настолько безрассудна, что согласилась при условии, что честь ее не будет запятнана. На другой день в обеденный час к ней явился старый гондольер с запиской и отвез к месту, где ждал Байрон. С этого дня они стали встречаться. Виделись в театре, у кого-нибудь из знакомых за ужином, совершали долгие прогулки в гондоле по лагуне, любовались солнечными закатами на острове Лидо. Никогда Тереза не испытывала ничего подобного, она безоглядно следовала велению своего сердца. Даже Венеция, которую она не любила, - этот мрачный город без цветов, без деревьев, без запахов, без птиц, с его черными гондолами вместо привычных ярких упряжек лошадей - казалась ей теперь земным раем. Но "земной рай" не может длиться вечно, сокрушалась Тереза. И предчувствие не обмануло ее. Муж сообщил, что они выезжают в Равенну, в их имение на реке По, и пригласил Байрона навестить их. Похоже, старому графу льстило внимание знаменитого поэта к его жене.

Тереза занимала все мысли Байрона, он просиживал ночи напролет, сочиняя ей послания, полные нежности и любви. Наконец, не выдержав разлуки и помня о приглашении, он решил отправиться в Равенну. К подъезду подали роскошную карету, в которой Байрон обычно путешествовал. Громоздкая, украшенная его собственным гербом, подобно знаменитому экипажу Наполеона, она вмещала в себя кровать, походную библиотечку, буфет и обеденный фарфоровый сервиз, серебряную утварь и запас белья.  Путь лежал через Падую, Феррару и Болонью. На берегу По Байрон сочиняет меланхолические стансы, в которых называет Терезу "владычицей своей любви", и сгорает от желания скорее видеть ее. На седьмой день карета въехала в Равенну - тихий городок неподалеку от моря. Байрона встретило безлюдье тесных улочек и великолепные, знаменитые своими мозаиками базилики. Он остановился в маленькой гостинице на виа ди Порта Сизи. Едва сменив платье, поспешил представиться графу Альбогетти - главному администратору провинции. Тот сразу же пригласил поэта в свою ложу на вечерний спектакль. Есть ли у него знакомые в Равенне, поинтересовался граф, когда они заняли свои места. "Да, - отвечал Байрон, - я близко знаю графа и графиню Гвиччиоли". "Увы, - сокрушенно вздохнул его сосед, - вряд ли вам удастся повидать графиню, она, кажется, при смерти..."Известие ошеломило, в отчаянии Байрон вскричал, что, если она умрет, он не переживет ее! Граф вытаращил на него глаза. Он-то думал, что знаменитого поэта привело в их город намерение увидеть памятники, древние гробницы и прежде всего могилу Данте. А он, оказывается, прибыл сюда в погоне за юбкой! К счастию, в этот момент появился граф Гвиччиоли и сообщил более достоверные сведения о Терезе. Она серьезно болела, но сейчас, слава Богу, кризис миновал. По его словам, болезнь была вызвана неудобствами переезда. Слабый организм резко отреагировал на перемену обстановки. Истинная же причина заключалась в том, что Тереза, расставшись с Байроном, впала в депрессию, тосковала, почти не ела и довела себя до физического и нервного истощения. На другой день Байрон отправился к Терезе. С этого момента он стал являться с визитами каждый день, что дозволялось обычаем и не вызывало подозрений. А по ночам Байрон писал ей письма. И все чаще задавался вопросом, любит ли она его и что уготовано им в будущем. "Я - чужак в Италии, - сетует он, - еще более чужестранец здесь, в Равенне, и слишком плохо знаю обычаи этой страны. Боюсь, как бы тебя не скомпрометировать". И не находит ничего лучше, как предложить ей бежать с ним. Тереза обрадовалась, но не потому, что была согласна, а оттого, что наконец-то уверилась в истинной преданности своего возлюбленного, готового ради нее на все. Само же предложение о побеге отвергла, боясь позора. И выдвинула свой план: она притворится мертвой, как Джульетта, а потом тайно скроется. Предложение позабавило Байрона, но принять его он отказался. Между тем становилось очевидно, что местные доктора не в состоянии вылечить Терезу. Тогда Байрон предложил выписать из Венеции собственного медика, профессора Алиетти. Тот прибыл в Равенну, и его искусство быстро поставило больную на ноги. Байрона стали называть ее спасителем.И вот они уже вдвоем скачут к морю, и волны, ласкаясь, касаются копыт их коней, и, завороженные красотой лазурного берега, опьяненные дурманящими запахами трав и соснового бора, забыв обо всем на свете, они отдаются счастливому мгновению. Спешившись, сидят под раскидистыми пиниями, бродят по пахучему чабрецу, внимая пению соловьев и стрекоту кузнечиков."Что есть любовь?" - вопрошает он себя. И вспоминает слова Данте о том, что даже ему, мыслителю, неясно, в чем ее суть и каков ее смысл: "...субстанции в ней нет, она - неосязаемый предмет". Поэтому бесполезно объяснять, что такое любовь, - это все равно что спрашивать живущего" что такое жизнь, молящегося - что такое Бог. Это узы и таинство, соединяющие человека не только с человеком, но и со всем живым. В самом деле, рассуждает Байрон, мы приходим в мир и с первого же мгновения стремимся к себе подобным. Найти существо, тебе соответствующее, ум, способный оценить твой, тело, чьи нервы вибрируют вместе с твоими, подобно струнам, сопровождающим прекрасный голос певца, - вот цель, к которой стремится любовь...Вместе с Терезой пришел он поклониться праху Данте, собрата не только, по ремеслу, но и по горькой судьбе скитальца.Тереза предложила Байрону сочинить что-нибудь о Данте, наподобие его "Жалобы Тассо".- Повинуюсь вашим желаниям - они для меня приказ, - шутливо ответил Байрон, словно менестрель, готовый исполнить повеление дамы своего сердца. Спустя некоторое время он преподнес Терезе "Пророчество Данте" с посвященным ей вступлением.

В Равенне, где все дышало памятью о великом изгнаннике, Байрону хорошо работалось. Впрочем, он должен был бы скорее благодарить не тень умершего, а живую вдохновительницу, безмятежное свое счастье в объятиях молодой женщины, послужившей прообразом его героинь: Ады в "Каине" и Мирры в "Сарданапале", которой были посвящены многие его стихотворения. Он настолько был в тот момент под ее властью, что по ее просьбе оставил работу над "Дон Жуаном" - Тереза сочла поэму безнравственной. Похоже, она вознамерилась наставить своего в прошлом беспутного возлюбленного на путь истинный. И ей это, надо сказать, удалось. Связь с Терезой стала для Байрона неоценимым благом. Он во всех отношениях переменился к лучшему, как заметит его младший друг поэт Шелли, - "это касается и таланта, и характера, и нравственности, и здоровья, и счастья".

Их отношения строились на полном доверии и искренности. Он не скрывал от нее свое прошлое, бурные увлечения, которые пережил. Она знала и о рыжеволосой светской львице Каролине Лем, доставившей ему столько беспокойства и обид, и о жене Анабелле, бросившей его по причине, ему самому не известной. Оставались, правда, уголки души, куда он не впускал никого и где жила память о девочке с очами газели, и о следующей его юношеской пассии, отвергшей "хромого мальчика", и о той, из-за которой он совершил "первый прыжок в поэзию" - о его кузине Маргарет Паркер. Глубоко в душе было запрятано чувство и к Августе - сводной сестре, дочери отца от первого брака, - единственной, кто не отвернулся от него, когда, ославленный, оклеветанный женой, объявленный чуть ли не безумцем, он был затравлен лондонским светом и ужасно одинок. Ревновала ли Тереза к его прошлому? Пожалуй, да. И не столько к тем, оставшимся далеко в Англии, сколько к той, что родила ему дочь Аллегру. Девочка жила в пансионе при монастыре в Баньякавелло, и Байрон то и дело порывался ее видеть. В том, что Тереза ревновала, не было ничего удивительного: ведь она любила. Понятен и ее интерес к героиням его поэм: ей казалось, что у них должны быть реальные прототипы, а в основе сюжета должны лежать подлинные события сердечной жизни ее избранника.Он же боялся не столько того, что любовь, как и всякая страсть, сделает его смешным, сколько того, что она разрушит все помыслы, направленные к добру и славе. Его жена с ее холодным умом не пожелала считаться с его поэтическим призванием. Одержимость творчеством казалась ей изменой, а прихоти и причуды художника - сумасбродством. Ее уравновешенная натура, достаточно эгоистичная и трезвая, не соответствовала бурному его темпераменту. В сущности, она, как Ксантиппа - злая жена Сократа, решила жить с ним порознь и, как спутница Мильтона, оставила его в первый же год супружества. Иное дело Тереза. Похоже, она понимала, что любить поэта нельзя, не зная и не любя его "безумств". Ей, быть может, недоставало таланта мадам Альбани, многолетней мудрой подруги Альфьери, отважно бросившей мужа - шутка сказать, претендента на английский престол - ради какого-то сочинителя и оказавшей на него огромное влияние как на писателя. (В то время мадам Альбани жила во Флоренции, где был похоронен ее любимый, которому она воздвигла пышную гробницу.) Но в чем Терезе нельзя было отказать, так это в обворожительной простоте и естественности. В Италии, где характер женщины определяют две, казалось бы, несовместимые черты - кокетство и чопорность, она выгодно отличалась от местных дам. Казалось, идиллия будет длиться вечно, и ничто не предвещало перемен. Они нагрянули внезапно. То ли граф сам что-то заподозрил, то ли нашелся доброхот, открывший ему глаза. Как бы то ни было, он неожиданно объявил, что едет в Болонью осматривать свое имение и что Тереза отправляется с ним. Но и на этот раз разлука оказалась недолгой. Несколько дней спустя они встретились в Болонье.

Старый граф, эта хитрая лиса, избрал новую тактику: не желая явно огорчать жену, он вроде бы не препятствовал их свиданиям, но сделал так, что они стали крайне редкими. Почти все время граф проводил в разъездах по провинции, и Тереза вынуждена была сопровождать его. Среди реликвий в шкатулке у Терезы хранилась одна, особенно ей дорогая. Томик в ярко-красном бархатном переплете - "Коринна", сочинения мадам де Сталь. Чем же была дорога ей эта книжка? Только ли тем, что вместе с Байроном читала ее вслух? Томик был дорог ей тем, что Байрон оставил на нем свою надпись, вернее, целое послание, ей, Терезе, адресованное. Случилось это в ее отсутствие, когда по требованию графа она как раз выехала с ним в загородное имение. На полях оглавления мелкими буквами поэт сделал надпись по-английски, где, в частности, признался: "Судьба моя целиком зависит только от тебя, а ты - девятнадцатилетняя девушка, которая всего лишь два года как покинула монастырь. Я бы хотел, чтобы ты оставалась там, или, по крайней мере, никогда не встречать тебя в твоем положении замужней женщины.Но все уже слишком поздно. Я люблю тебя, ты любишь меня, - по крайней мере, ты говоришь об этом и действуешь, как будто так оно и есть, что является великим утешением для меня, что бы там ни произошло... Вспоминай обо мне иногда, когда нас разделят Альпы и Океан, но они не разлучат нас никогда, по крайней мере, до того, пока ты этого сама не пожелаешь". Тереза не желала разлуки, напротив, всем сердцем стремилась к любимому. И судьба смилостивилась над ними.Неожиданно граф предложил ей отправиться в Венецию на консультацию к доктору Алиетти. Байрону было разрешено сопровождать ее.Стояла середина сентября - пора очарованья и хозяйственных хлопот. Поля в долинах рек и виноградники на отрогах холмов освобождались от бремени тучного урожая. Дороги были забиты скрипучими крестьянскими повозками, запряженными белыми быками и нагруженными только что собранными плодами. Байрон и Тереза наслаждались тем, что могли останавливаться в одних гостиницах, ехать в одной карете по дороге, взбирающейся на склоны гор, пока наконец перед ними не засверкало море. Это было первое их совместное путешествие, нечто вроде запоздалого медового месяца. Проезжая неподалеку от Аркуа, Байрон предложил совершить туда паломничество:

В Аркуе есть одна могила:

В ней в саркофаге опочил

Певец Лауры - и уныло

К гробнице странник приходил,

Чтоб там почтить певца страданья...

Никогда здесь не бывавшая Тереза с восторгом приняла предложение, вполне отвечавшее ее романтическому настроению. Дом Петрарки стоял на вершине холма, к нему вела тропинка. Сверху перед ними открылся вид на сады в долине, на заросли шиповника, ивы и кипарисы, кольцом окружавшие раскинувшуюся внизу деревню и церковь.На втором этаже Байрон и Тереза увидели фреску, изображающую Лауру и Петрарку, кресло, в котором однажды летним утром его нашли мертвым, головой покоившимся на книге. В альбоме для посетителей они записали свои имена, причем Байрон захотел поставить свое имя непременно рядом с именем Терезы. Прибыв в Венецию, они остановились в пригороде на еще ранее купленной Байроном вилле Фоскарини. Дом располагался на берегу Бренты, неподалеку от лагуны, его окружал прекрасный английский парк с красивой платановой аллеей, с игрушечными озерцами и перекинутыми через них мостиками. Здесь они были в полном уединении и по-настоящему счастливы. Прогуливались по романтическому саду, катались в коляске вдоль элегантной Бренты, читали вслух, сидя на скамейке у озерца, поэмы Байрона. Вечерами Тереза, играла на фортепьяно, которое он специально выписал для нее.

Места Венеции прекрасной!

О! я провел немало тут

Счастливых дней, святых минут..

.В присутствии Терезы ему как никогда хорошо работалось. Она удивлялась: его способность к сочинению: была настолько велика, что он умудрялся творить, несмотря на ее болтовню, ибо, как сам признавался, ему лучше работалось, когда он видел ее и слышал ее голос. Его перо двигалось так быстро по листу бумаги, что можно было подумать, будто кто-то диктует ему. Работал он обычно по ночам и редко ложился до зари. Вставал поздно, завтракал - чай без сахара, желток сырого яйца без хлеба. Затем читал или писал письма. После обеда - прогулка верхом. Вечером - легкий ужин, игра Терезы на фортепьяно или арфе, беседы с ее братом Пьетро о будущем Италии. Казалось, все шло отлично, о большем блаженстве нечего и мечтать. Однако появились некоторые тревожные признаки в душевном состоянии Байрона. Всегда склонный к сплину, он стал особенно мрачным и меланхоличным. В нем пробудился скитальческий дух, частенько заводил, он речь о "южноамериканском прожекте" - желании раскинуть свой шатер где-нибудь за океаном, куда поэт частенько уносился воображением. В один далеко не прекрасный для любовников день объявился граф Гвиччиоли и потребовал возвращения Терезы.

Супруги уехали. Байрон остался один. Перед ним был выбор: либо оставаться в Италии, либо избрать бегство. Он пишет Терезе: "Я намерен спасти тебя и покинуть страну, которая без тебя становится мне ненавистна... Я должен оставить Италию с глубоко раненым сердцем, пребывая в одиночестве все дни после твоего отъезда, страдая телом и душой... Прощай! - в этом единственном слове заключена гибель моего сердца..."На помощь ему пришла сама Тереза, разыгравшая свою козырную карту. Она вновь серьезно заболела. Всполошившиеся родные сочли приступ настолько серьезным, что легко поддались на ее уговоры вызвать Байрона. Все помнили, какое благотворное воздействие оказал он во время ее предыдущей болезни.

И вот он в доме Гвиччиоли, живет с ними под одной крышей на втором этаже и ежедневно видит свою Терезу. Казалось, все - муж и родные Терезы - смирились с Байроном в роли чичисбея. По обычаю это означало, что он становился чем-то вроде вице-мужа. Чичисбей обязан был сопровождать даму во время прогулок, бывать с ней в обществе, поскольку, согласно старинному правилу, считалось противным хорошему тону в этом случае мужу появляться в свете вместе с женой. Обычай иметь чичисбея избавлял от пересудов и сплетен. Лорд Байрон, признавалась Тереза, играл роль чичисбея с удовольствием, слегка, однако, посмеиваясь. Не до смеха было лишь ее мужу. Его слабо утешал странный обычай, и он по-прежнему чувствовал себя в незавидной роли рогоносца.

Однажды Байрон получил от возлюбленной взволнованную записку. Рано утром, сообщала Тереза, когда она была еще в постели, муж открыл ее секретер и прочел все его письма, которые лежали в ящичке. Вызывать на дуэль обманутый супруг не стал, но потребовал немедленно покинуть его дом.Тереза поспешила заверить Байрона, что скорее умрет, чем откажется видеть его. На следующий день она перешла к активным действиям - заявила своему отцу, что после всего случившегося не намерена оставаться с графом, и испросила у отца родительского разрешения вернуться к нему под его защиту. История приняла совершенно неожиданный оборот. Старый граф согласился с дочерью и тут же направил просьбу папе Пию VII о невозможности его дочери жить с "таким придирчивым мужем". Папа отнесся к просьбе благосклонно. 12 июля 1820 года он провозгласил "разделение" графа и графини Гвиччиоли (о полном разводе не могло быть и речи, так как в Италии его не существовало). Три дня спустя Тереза оставила дом графа Гвиччиоли и отправилась в Филетто - летнюю резиденцию своего отца, неподалеку от Равенны. Согласно указанию папы, ей надлежало жить в доме родителя, "как полагается уважаемой и знатной даме, разведенной со своим мужем". Байрон оставался в Равенне, и разлука длилась уже более двух месяцев. Его письма, которые Тереза заботливо сохраняла, разительным образом начинают отличаться от тех, что писал он ей раньше. Тереза терялась в догадках: что происходит? Отчего переменился тон его посланий? Чем он занят в Равенне? Подозревать в измене и ревновать не было резона. Тогда что же? Скоро ей открылась истинная причина. Равенна была важным революционным центром, а Байрон участником освободительного движения, главой одной из местных групп. На личные средства он вооружил отряд, посещал собрания карбонариев, встречался с их вождями, был буквально одержим идеей освобождения Италии от австрийского ига, горел желанием внести свой вклад в борьбу. Мятежная натура поэта требовала активной деятельности. Его меланхолии как не бывало. Охваченный возбуждением, он живет жизнью деятельной, напряженной. В эти дни Байрон осознает, что борьба предстоит нелегкая, но готов пожертвовать и собой, и своим состоянием ради святого дела итальянцев. "Мы намереваемся немного подраться в следующем месяце, если гунны (то есть австрийцы) перейдут через По", - пишет он Терезе в августе 1820 года. Теперь она знала, чем занят Байрон, гордилась и восхищалась своим "влюбленным карбонарием". Понятна ей стала причина, отчего он так скуп на письма, почему не навещает ее. Не догадалась она только об одном, какая борьба шла в душе Байрона. В письме, отправленном в Англию, он писал: "Я чувствую - и чувствую с горечью, что человеку не следует растрачивать жизнь в объятиях и в обществе женщины и чужестранки; что получаемой от нее награды - пусть и немалой - недостаточно для него и что подобная жизнь чичисбея заслуживает осуждения".Не в силах больше выносить разлуку, Тереза приехала в Равенну и всю зиму прожила у отца, где Байрон часто навещал ее. Поэт с нетерпением ждал начала восстания. Весь нижний этаж его дома представлял собой арсенал - был завален штыками, ружьями, патронами и прочим оружием и снаряжением. Весной австрийцы нанесли поражение восставшим в долине Ристи и быстро продвигались в глубь страны. Начались репрессии, почти все друзья Байрона были арестованы, и многие без суда и следствия высланы за пределы папского государства. Байрон всерьез задумывается о том, чтобы перебраться в Швейцарию, так как его "жизнь здесь нельзя считать в безопасности". Обманутый в своих надеждах, он, однако, не пал духом, как многие его сподвижники. "Ни время, ни обстоятельства не изменят моих убеждений или моего чувства негодования против торжествующей тирании", - записывает он в те дни. Не дожидаясь худшего, он благоразумно покидает Равенну и спешит к Терезе, которая еще раньше уехала к отцу в Пизу. Здесь, по словам Терезы, Байрон много работал, как обычно, по ночам. Вечера проходили возле Терезы, а днем в компании своих соотечественников-англичан он совершал прогулки верхом.Между тем стало очевидно, что Байрон не задержится в Пизе. Местная полиция, переняв эстафету у своих коллег из Равенны, пристально наблюдала за поэтом и предпочла избавиться от столь беспокойного пришельца. Последовало распоряжение: Байрону немедленно оставить город. Вместе с Терезой, ее братом и отцом Байрон отбыл в Геную - единственное место, где ему разрешили поселиться.

Вилла, на которой он обосновался с Терезой, называлась Каза-Салюццо и располагалась на холме, возвышающемся над заливом. Байрон тяжело переживал поражение карбонариев, крушение своих политических надежд, выглядел расстроенным и печальным. Его обуревали сомнения: вправе ли он, человек, ищущий активных действий, устраниться от борьбы, в сущности, изменить делу свободы. В Италии он теперь не видел такой возможности. Но была Греция. Там совершались деяния высокого мужества. Набат восставшей Эллады взывал к помощи, доносил вести о героических подвигах потомков древних эллинов. Когда-то на этой земле родилась европейская цивилизация, родились любовь к свободе и поклонение красоте - самые прекрасные человеческие качества. И справедливое дело греков было делом всех честных людей. Байрон не мог оставаться в стороне

....лучше гибнуть там, где и поднесь Свобода

Спартанцев память чтит, погибнувших в бою,

Отдавши за нее так гордо жизнь свою

У Фермопильского бессмертного прохода, -

Чем мертвенный застой...

Ничего не подозревавшая Тереза терялась в догадках, отчего Байрон выглядит таким печальным. Он же не знал, как сообщить ей о принятом решении.Однажды на террасе, когда она наблюдала за меркнувшими над заливом лучами заходившего солнца, он с грустью сказал, что у него нет ее портрета. Не согласится ли она позировать одному искусному миниатюристу? Тереза ответила слезами, чутьем угадав недоброе предзнаменование в его словах. Сказать ей о своем решении он так и не решился, а поручил сделать это ее брату, надеясь смягчить удар. Напрасно, однако, полагал он, что Тереза поймет его. Она восприняла известие, словно смертный приговор, плакала, умоляла, наконец, заявила, что он должен взять ее с собой. Когда бы он бросал одну женщину ради другой, то у нее действительно могли быть основания жаловаться, рассуждает Байрон, но "если человек вознамерился отправиться на выполнение великого долга, на честное дело, этот эгоизм со стороны женской "части" просто невыносим". У него были дурные предчувствия. Он предложил Терезе описать его жизнь в Италии. На что она воскликнула: "Никто не пишет жизнеописание живого человека!" Он промолчал в ответ. Байрон был уверен, что не вернется из Греции.Незадолго перед тем как им расстаться, Байрон вошел к ней с большой связкой своих рукописей. "Здесь кое-что я нацарапал, - сказал он, - все это вышло из моей головы". - "Я сохраню это до твоего возвращения", - ответила она. "Делай с рукописями что хочешь, - продолжал он. - Можешь сжечь, а может, когда-нибудь удастся продать на аукционе".В день отплытия, 13 июля 1823 года, Тереза сказала Байрону, что будет ждать его, а в глазах ее читалось мрачное предчувствие: они расстаются навсегда. Тяжелый английский бриг "Геркулес", на котором плыл Байрон, поднял паруса, они колыхнулись под ветром, словно прощальный взмах платка, и корабль взял курс к берегам восставшей Эллады. На девятый день плавания Байрон с дороги отправил Терезе письмо. "Моя дорогая Тереза, у меня всего несколько мгновений, чтобы сообщить тебе, что все у нас в порядке и что мы уже далеко по дороге Леванта. Будь уверена, что я люблю по-прежнему и что самые прекрасные слова не смогут выразить лучше ту же мысль. Всегда нежный к тебе Б.". Предчувствия не обманули Байрона, он умер на греческой земле, в Миссолунгах, десять месяцев спустя после того, как простился с Терезой. Думал ли, вспоминал ли Байрон о ней в свои последние минуты? Брат Терезы, находившийся возле Байрона, уверял, что последняя фраза была сказана им по-итальянски: "Я оставляю в этом мире нечто дорогое". Можно понять, она адресовалась Терезе.