Ах, мы четыре братца.

Огромный сердитый костер с треском плевал в черную бездну раскаленными кусками-ракетами. Кочующими вспышками вытачивал застывшие лики участников огненного действа. Рука, вяло вытянув последний аккорд, безвольно опустилась вниз. Наступила тишина. Тело, каждую клетку которого пленило липкое чувство, отпускало жизнь. Через миг наивная детская толпа взорвется ликованием. Она ничего не заметит. Но в это краткое мгновение праздник прекратил свое существование. Подавленный мозг захлебнулся доселе неизведанной стороной взрослого бытия. Мне нанес удар-визит непрошеный гость. СТРАХ...

Придерживая гитару рукой, пробежал бегло глазами по сторонам. За плечом у меня болталась сумка. Встречающим на маленьком перроне оказался худощавый мужчина лет пятидесяти. В мятой рубахе и серых поношенных штанах он свободным видом был похож на сантехника. Только что превратившего халтурный трояк в три большие зеленые бомбы столового вина. Авоська с этим нехитрым способом игнорировать действительность призывно манила к скамейке.

- Меня зовут Иваном Степановичем, - подавая руку, хрипло вымолвил он. - Будем работать вместе. Как доехал?

- Да ничего. Нормально.

Смотрел на него и не хотел верить, что передо мной педагог с солидным стажем. Математик от Бога. Интеллигент в простом, доходчивом значении сего слова. Лицо, вспаханное морщинами, выдавало нервное нетерпение человека, привыкшего на троих в подворотнях. Растрепанные, с проседью волосы, непокорной прядью падали на высокий бороздистый лоб. Было в нем то нечто, что объединяет всех длительно пьющих людей. Определенная хитроватость, выработанная годами борьбы с непонимающим миром. Со средой, не спешащей давать взаймы.

- Зовите меня Лоци, - сказал я и спросил: - Куда нам теперь?

Он ответил, что придется идти пешком. И путь предстоит неблизкий. Но топтать башмаки будет весело, так как у него для умной беседы по дороге есть все необходимое. С вдохновением скользнул взглядом по скамейке. Тут же спросил, владею ли я необходимым минимумом, дабы по пути, на дому, приобрести паленку высочайшей чистоты. Паленка, по его мнению, имела бесспорное преимущество до утра избавить нас от щемящей тоски. Охватывающей каждого нормального человека при виде отсутствия средства приятного общения. Кроме того, мой вклад в душевное знакомство мог выравнять такое несправедливое отношение к его небогатому бюджету.

Я заверил Ивана Степановича, что деньги у меня есть. Он одобрительно кивнул головой. Радостно начал рассуждение на тему торжественного распития за ударное начало смены.

Дорога и вправду, казалось, не имела конца. Но, осушив вторую бутыль, время перестало занимать нас. Попутчик оказался начитанным и тренированным собеседником. Увлекаясь спором о несносном проживании негров в Америке и доходя в патетическом экстазе до раскрытия тайны жизни в глубинах космоса, он то и дело останавливался. В искреннем порыве хватал меня за руку и строчил монолог, достойный восхищения не только улицы, начисто канувшей в мрачную тьму, но и гимназических скамей утренних Афин.

На полпути Иван Степанович зашел в тихий неприметный дом. На мой червонец оттуда вынес несколько бутылок домашней водки из слив. Но мне их не доверил. Он вмещал больше понимания жизни, чем я. Юноша, успевший окончить всего три курса педучилища. Осознавал всю ценность жизни, вытекающей из этих поллитровок в мир, не способный творить правильные чувства.

До пионерского лагеря дошли поздно ночью и с большими надеждами. Громадный павильон при воротах обнажал в ярких окнах суетность. Дробью выстреливал из них громкие взрывы смеха. Мой напарник жестом, наполненным хмельного панибратства, предложил следовать внутрь.

Посреди помещения, обозначенного быть пионерской столовой, размещалась за столом публика. Преимущественно юного женского пола. Красные лица присутствующих подчеркивали непринужденность общения. Это подтверждала и зеленая батарея "Рислингов" в развороченной закуси. Торец возглавляла пара лет тридцати пяти. Мужчина, показывавший своим видом беспрекословное право на важность. И красивая женщина с короткой стрижкой и веселыми искорками в глазах.

- Ну, наконец, мы вас дождались! Это, значит, наш пионервожатый будет? Что это вы, Иван Степаныч, так долго? По дороге раз сто, наверное, забегали? А? На фиртальку.

Властный мужчина задавал вопросы и тут же сам давал ответы.

- Директор лагеря - подумал я. - Жена его будет посимпатичнее.

То, что это супруга, определил сразу. Подруги начальников так раскованно себя в компаниях не ведут. У меня был нужный для правильных выводов опыт полового общения.

Я представился коллективу. Все поочередно называли свои имена. Без отчеств. Кроме директора и супруги. В девичьем большинстве почему-то произошло оживление. Директор предложил выпить за начало первой смены. Галдя, разливали вино в стаканы и на деревянный крашеный пол. Тост у Владимира Сергеевича, как величали подчиненные своего начальника, выдался слегка длинным и не по существу. Затем приобщение пошло без официальных сложностей.

Понемногу весь центр внимания переместился к моей спутнице-гитаре. Как всегда нашлась добрая душа с претензией послушать песен о главном. Все дружно стали настаивать браться за дело. Не горя особым желанием, я приступил к исполнению. Звонко ударив по струнам, вступил громко с бесспорным хитом всех посиделок того времени.

..." Листья желтые над городом кружатся..." - с вдохновением бороздила компания осенней песенкой июньскую прохладную ночь, сплачивая лагерный коллектив в едино-пьющую массу. Всегда готовую с позитивным ощущением бросать в радостный путь октябрьские ноты-листья. Встречать любые препятствия, так легко преодолимые за веселым сабантуйным столом. Потом были еще песни. Грустные и общественные. Гитара, не жалея себя, хвасталась всем, чем накопилась за свою недолгую безалаберную жизнь. Звонко служила этим разошедшимся добрым людям. Мажорными аккордами добавляла бытия в стихийный митинг надрывающихся глоток.

С первыми проблесками отдохнувшего солнца толстая потная повариха внесла большой казан с бульоном. Распространяя запах настоящей жизни в беспокойные вожатские умы. Уставший за ночь хмельной стол наполнился звоном ложек и громким хлебанием горячей жирной массы. Никто о приличиях не думал. Измученные желудки требовали быстрого гашения ночных страстей.

Директор встал и серьезным тоном дал понять, что коллектив задачу единения за ночь выполнил. Всем надлежало срочно браться за строгание прибывающих пионеров в нужном для партии направлении. Принимать отряды под свое командование. С превеликим энтузиазмом встречать беспокойных мамаш. Объяснять, как их чадам будет славно пройти воспитательный процесс именно в нашем лагере. Подводить к радостному пониманию того, что им безумно повезло. Так как именно здесь их сыновья и дочери станут настоящими будущими строителями коммунизма.

Лагерь в первый же день показал все свое дружелюбие. Расположенный у самой горы, улочками-змейками петлял вверх-вниз к приветливым красным домикам. Звал всех желающих к большой игровой площадке и бассейну. Принадлежа солидному профсоюзу, озорно подмигивал, хвастаясь своими преимуществами. Это был второй по величине детский оздоровительный комплекс в крае.

Первый, в котором вместе с нашей детворой набирались лихости словацкие, венгерские и румынские недоросли, предоставил педучилищу пятидневную практику перед приездом сюда. Обильное познание в нем вожатского ремесла оставило последующую длительную головную боль и смутное воспоминание о скоротечности любви. От немереного пристрастия к общественной жизни.

В зиму того года мне стукнуло девятнадцать и я вполне состоялся в уме. Понятия о жизни без лишних сомнений лепил из увлекательных книг и стремления к плотским утехам. Предоставленным в избытке родной турбазой и педучилищем. Образу некой легкомысленности способствовали и длинные волосы до плеч, которые я старательно прятал целый год за ушами. Дабы в сие лето раздражать своей роковой принадлежностью советскую действительность. Джинсы Ливайс и фирменная голубая рубаха дополняли полную открытость к вольностям. Весьма подозрительную для затормозившей в стремительном разбеге страны.

Мы с Иваном Степанычем приняли первый отряд. Набираемый из самых старших детей. Стайка галдящих длинноногих девочек-подростков, отпущенных с миром с улиц карпатских местечек, пестрила праздничной карнавальностью. Они должны были за месяц задать нам много хлопот. А пока с интересом зыркали на гитару. Предъявляя несомненное ко мне тем самым расположение. Родители, успокоенные неприступным видом директора лагеря, потихоньку покидали своих отпрысков. Облегченно клаксонили прощанием из пыльных ЛАЗов и однообразных Жигулей.

Начинались будни по расписанию. Утренний подъем я предоставлял бассейну. С диким криком прыгал в холодную воду, освобождая юное тело от вечерних питейных нагрузок. Потом сгонял в ленивую физзарядку полусонных детей. Завтрак, щедрый по советским меркам, глотал с великим вдохновением, показывая приятный пример своим подопечным. Подопечные, однако, оставляли на столах половину снеди. Чем пользовались местные поварихи, увеличивая привес домашнему хозяйству.

У меня было три дня на подготовку своего отряда к пионерской феерии. Дело предстояло самой необходимой важности. Приобщение сквозь огонь к единению с партией трудящихся в истинное понимание глубины. Надо было срочно готовить программу.

В лагере я стал своим как-то сразу и естественно... Ах, этот июнь!! Приятной сладостью откликается сей славный месяц в моей душе. Жизнь, катком пройдясь по мне, оставила во мне много рваных ран. Но не отобрала у меня эту отдушину. Беззаботное ощущение тогдашней легкости. Как глоток чистой карпатской воды, влились в меня теплые воспоминания о нем. Уносящие в тот простой обыкновенный месяц чудного лета семьдесят девятого... И только те минуты, в самом начале смены, нарушившие добродушное представление о сущем, иногда царапают давно ушедшим чувством. Отдаленным и как бы совсем чужим...

Отряд, свалившийся на мои беззаботные плечи, состоял преимущественно из городских девиц. Что очертило весь набор приятностей первой смены. Мальчики в расчет не брались. Они не дотягивали ни ростом, ни значимостью. Набирались солнца и правильных идей вяло и сами по себе. Но девочки, не выпрыгнув еще решительно из детства, уже с одобрением пробовали на ощупь мир взрослый. В целом получилась идиллия. С преимуществами большой семьи, где все слишком усиленно запихивают друг в друга любовь и настоящие отношения. С капризами. Слезами, пикниками и выяснениями.

Пионерки упорно хотели видеть во мне интересного во всех отношениях самца. Не обращая особого внимания на мои важные политические задачи. Линия партии не отыскала в них достойного места. Девицы отдавали предпочтение меланхолии, резко обрывавшейся вечером диким разгулом в танцах. Так они понимали задачу построения нового общества. За месяц мне удалось их буйство переварить в искусство. Создав детскую труппу-балаган для увеселения трудящихся. Давал с ними концерты по всему району. Распространяя вольнодумие и добрую весть о нашем лагере. Но все это последовало потом. После злополучной песни на праздничном костре...

Выделился из неприметной мальчишеской среды подросток Костик. Переданный мне на хранение обходительной еврейской семьей из Мукачева. Живые удивленные глаза из-под копны вьющихся волос, вытягивавшие из мира озабоченную нужность, кричали о срочной востребованности. Он проявил себя сразу. Уверенно раскрыл свое предназначение. Стал мне почти другом. Безотказным и готовым к незамедлительной помощи.

Иван Степаныч с первых же дней ушел в равнодушное отношение от воспитательного течения. Отправляясь в длительные интеллектуальные поиски, пропадал на часы, а то и на дни. Возвращался в возбужденном истощении ума. Искал у вожатых сочувствия в виде трешки. Жалуясь на коварное непонимание родни. Отторгающей благородное стремление к неизведанному. Со временем я смирился с его исканиями истины в столовых и крепких винах. Оказывал ему признание за невмешательство в отрядные дела. Признание он тут же бежал отоваривать в деревню. После чего о его передвижении доходили противоречивые слухи.

Подготовка увеселительной программы от нашего отряда легла целиком на меня. И еще на Костика, который в первый же день обнаружил естественные для его народа потребности. Выставляя напоказ свой беззаботный и веселый нрав, он спел под простые аккорды песенку о четырех братцах. Рассмешив до слез всех зевак, собравшихся на игровой площадке. Изображал каждого негодяя из поучительной песенки весьма естественно. Кривляясь, подобно Чаплину, звонко кидал в толпу первый куплет:

- Ах, мы четыре братца!

- Четыре тунеядца!

- Работать мы не любим,

- А любим есть и пить!..

Прыгал с мальчишеским задором в лубочное подобие одного за другим героя. Особенно дети потешались над батюшкой. Костик неожиданно становился толстым и глуповато-неуклюжим. Размахивал воображаемым кадилом и благословлял ползающих от смеха в песке под лавкой благодарных слушателей.

Дальше шли хулиган, спекулянт и начальник. Тот, что очень неправильный. Не совсем советский. Неприглядная такая компания. В духе понимания времени и передового общества. Полублатной мотивчик с нравственным указанием верной дороги.

Исполнял на бис Костик в тот день многократно. Под мою гитару и всеобщее одобрение. Дав мне сразу подходящий материал для ночного пионерского концерта. С братцев этих и началась в скором времени наша агитбригада. Обрастая в развитии сценками, стихами и новыми песнями.. Приобщилось к делу сему пол-отряда, находя в нем радость познания независимости.

Песенка состояла из пяти куплетов. Репетировали мы с Костиком больше для души, чем по необходимости. Номер был готов уже в первый день смены, став нашей главной заявкой в представлении. Несколько стишков, уходящих в непобедимость страны, должны были стать всего лишь прелюдией к ожидаемому триумфу мальчика-актера. Я с удовольствием ждал костра.

Вечером того дня явились гости. Приятные во всем и ответственные. Представлявшие областную власть. Своим бетонным видом изображали полную зависимость от народа. Коему служили по мере сил. Пройдясь по территории с директором, который сразу как-то подобрел, отошли в столовую набираться возможности продолжать управление. На костер явились поздно в ночь и патриотическом расположении духа.

Громадина, наваленная из метровых дров и досок, вспыхнула сразу. Отпустив начало детского праздника. Сперва выступали младшие. Наивно запинаясь, славили партию за детство и возможность жить. Отряд за отрядом отбывали пионеры повинность, чтобы свободно предаваться огню и детским шалостям. Понемногу очередь доходила до нас.

Перед нашим выходом объявился Иван Степаныч. С достоинством указал начальству на свое неравнодушное отношение к общественным ценностям. Обдал меня сильным запахом непобедимости жизни, поощрительно хлопнув несколько раз по плечу. Выразил нужную поддержку...

Костик был неотразим. Выждав в нетерпении вступление, ринулся в мотив, как в бой. Весь лагерь с восхищением внимал происходящему. Костик пел правильную песню. Такую нужную одинокому государству, уставшему от вечной борьбы. Страна, не сомневаясь ни на минуту, передавала карающий меч в его детские руки. Пороки, тормозящие развитый социализм на пути к близкому завершению, требовали очистительного огня. Беспощадного осуждения. Костик задачу партии выполнил. Обнажил гнилую сущность прячущихся от возмездия нелюдей. Освободил дорогу светлому пониманию в детских незамутненных сердцах.

Песня стремительно рвалась к концу. Извергая праведность в готовую воспитываться на плохих примерах толпу. Я расширялся быстро увеличивающейся гордостью. Предвкушая заслуженное признание. Был спет последний куплет. Оставалось лихо оборвать обличительный водопад мощными тремя ударами по струнам. Но... Костик продолжал.

- Наверное хочет спеть последний куплет еще раз. - полоснуло в голове. Я включился в игру дальше.

Однако Костя пел нечто другое. Неведомое мне. Чего в помине не было на репетициях. Песней-ураганом он катил совсем нежданную беду. С простодушной идиотской гримасой срывал тряпье с истинного зла, укоренившегося глубоко в каждом из нас. То, что никак нельзя было выносить на обозрение костру и людям.

Каждое слово куплета пинало на всеобщее осмеяние наше древнее рабство, державшее в себе основы азийского тотального государства. Толкая меня тем самым на плаху. Дабы наказать виновника непозволительного отношения к торжеству верного следования. Руководящая сила легкомысленный взгляд в правильный курс не прощала.

Застывшее пространство вбивало в меня слова. Одно за другим. Мастерским кривлянием еврейского мальчика. Вместе со страхом. За непозволительное святотатство. Превращавшее в издевку подлинный смысл советского народовластия:

- Мы рвемся к коммунизму!

- Мы ждем и не дождемся!

- Когда свой зад укажет

- Большой партийный съезд?!..

Долго продолжавшиеся аплодисменты, не сумели заглушить Ивана Степановича, подошедшего ко мне тихо сзади.

- Что... Лоцику? В тюрьму захотелось? - удивительно трезвым злорадством прошипел он мне в ухо...

Доброжелательная фраза бывалого советского человека еще долго сверлила мой мозг тошнотворным страхом-аккордом. Пока в постыдном изнеможении я стоял и тупо смотрел в сторону бдительных представителей партии и народа. Те, отвернувшись от яростного огня, занимались привычным делом. На раскладном столике разливали в стаканы водку...