12 минут счастья

Мы живем в культуре, которая предполагает (и навязывает) долгие и глубокие, с целью (семья) и смыслом (уверенность, защищенность) отношения.

Если роман длится не больше недели — мы швыряем воспоминания о нем подальше, комкаем их и прячем, в надежде избавиться при первой же генеральной уборке. Мы и романом это не считаем — так, анекдот, и не особенно удачный, посмеялись больше из вежливости.

Но понимаете. В городе Монтрё, Швейцария, я была всего один день. Приехала на поезде утром — уехала вечером. Возможно, на самом деле это напыщенный и скучный буржуазный город. Но мне он до сих пор кажется раем. Было жарко, и от озера сладко пахло водорослями, и еще только строили сцены для джазового фестиваля, никто никуда не спешил, и город дремал перед тем, как взбодриться на неделю, а потом вернуться к благостной тоске. И почему-то было так хорошо, даже так — восхитительно, что теперь это одно из самых сильных воспоминаний, которые не хочется обновлять, чтобы не узнать, как там на самом деле.

Это как «Солнечный Удар» Бунина — всего несколько часов страсти, возможно, вызванной жарой, которая нагревает и голову, и чувства, и превращает тебя в сплошные эмоции, нервы. И эти часы — лишь одна эйфория, амок, опьянение — и никаких мыслей, оценок, целей и смыслов.

Отсутствие цели — эмоциональная роскошь. Сделать не потому, что надо, и не потому, что так правильно, а лишь потому, что это прекрасно и этого безумно хочется, и наплевать на любую ответственность, и долги, которые ты еще не раздал всем тем, кому обязан, с кем ты крепко связан.

Как можно не ценить такое?

Ты вдруг встречаешь человека и понимаешь, что, когда ваши плечи рядом, хотя и не соприкасаются, напряжение такое сильное, что не важно, где сейчас его девушка и где твой муж, и что вообще происходит в мире. И что если вы сейчас не спрячетесь хотя бы в кустах, то ты взорвешься, умрешь от неудовлетворенного желания.

А потом вы еще несколько раз видитесь в одной компании, и едете на голый пляж с другими людьми, и там рассматриваете друг друга более пристально, чем это было в темноте и наполовину в одежде, и между вами такое странное чувство близости, которое ничем не омрачилось, которое так и осталось синонимом счастья.

У меня есть подруга, которая любит серьезные отношения — она не видит себя вне их. Понятно, что крепкие связи, которые оборвались, нагружены не только хорошими впечатлениями, но и разочарованием, обидой, тяжелыми переживаниями, страданиями. О них нельзя вспоминать с таким выражением лица, которое появляется у нее, когда она рассказывает чуть ли не о единственном своем летнем романе. Это был прекрасный испанец, с которым она познакомилась в Барселоне и с которым провела неделю.

Южане умеют ценить проходящую красоту чувств. Они не циничны. Даже если они с тобой всего на неделю, то ведут себя так, будто ты — любовь всей их жизни.

Я никогда не видела двух своих приятельниц более счастливыми, чем после трех дней в Риме. «Что было в Риме — останется в Риме», — сказали они, но выглядели так, что не надо было тратить сотни слов, чтобы понять, как им было хорошо с какими-то длинноволосыми итальянцами, с которыми они ходили по барам и целовались, сидя на обшарпанных ступенях у площади Испании, и утоляли жажду после секса вином прямо из бутылки.

Дело не в том, что размеренная жизнь — скучная. И что вот эти всплески — способ развлечься, отвлечься, переключиться. Страсть надо ценить саму по себе, а не как терапию. Нельзя ее уничижать, называя «изменой» или «случайной связью».

То, что происходит между людьми, когда они вдруг кидаются друг к другу и оказываются в одной кровати (туалете, подъезде), когда их тела горят, и каждое прикосновение чувствуется отдельно, и губы пересыхают от эмоций, — это не просто секс ради секса.

Любовь может быть очень короткой. Мгновенной. И она отличается от похоти, которая никак не связана с определенным человеком, с обстоятельствами.

Похоть — это тоже круто, ее не надо оправдывать. Но есть сексуальное влечение, а есть эти чувства, которые ты испытываешь хотя бы ночь.

Надо уметь любить даже тех, кого ты никогда больше не увидишь.

Мы, северные люди, стыдливы. В России мы православные, но наше православие, доставленное из теплой Византии, прижилось на холодной земле, большую часть года покрытой льдом и снегом. Мы не умеем проявлять чувств, мы боимся их, нам неловко. Мы не греки и не грузины.

За страстной ночью следует раскаяние — и мы стараемся улизнуть, избавиться от свидетельства нашей распущенности. Мы не умеем произносить пусть и пустые, но приятные слова, мы не умеем просыпаться с человеком, которого видим в последний раз, — и вести себя как влюбленные. И не прощаемся без раскаяния, которое часто трудно отличить от хамства.

«Ты же понимаешь, что между нами ничего не может быть, а если я захочу еще секса, то сам позвоню» — вот такие слова можно получить на посошок от приличного на первый взгляд человека.

И тут же легкая романтическая дымка превращается в тяжелый душный смог. Мрачная нордическая реальность — никаких иллюзий, никакой любви на одну ночь. Радость и восторг только где-то между шестым и восемнадцатым виски, а с утра сердцу должно быть точно так же больно, как и голове.

Мы так стараемся быть основательными и практичными, что это просто невыносимо скучно, как огород полоть. Мы не умеем любить и наслаждаться, потому что не можем понять, как это можно делать прямо сейчас, без причины, без перспектив.

Но только у удовольствий нет перспектив. Они существуют ради себя самих, ради текущего момента. И любовь — это не выстраданный итог проб и ошибок, это ощущение, которое либо всегда с тобой, либо ты его получаешь после долгого пути уже помятым и просроченным.

«Я знаю, это — то самое, я это сразу понял, я всегда это чувствую», — говорил мне один мужчина, расставание с которым было предопределенным (и даже дата была известна). Я это знала, он это знал, но нам было так хорошо, что эти слова работали именно в это мгновение, когда нас переполняли нежность, страсть, влечение. Мы не обманывали друг друга, мы не обманывали сами себя, просто в те несколько часов мы были влюблены.