Рэндалл Джаррел, "Сельская житуха"

Птица неведомая сгорбилась на пригреве-- пугало, знаю-- высматривает тропки во пшенице, а та под ветром волнуясь, в тепле лоснится. Поле-- что желтком сдобренный каравай за исключеньем (словно они они дают добро на жизнь здешнюю) барашков акаций зелёных и их фиолетовых теней-- пост милосердия. Птица кличет дважды: "Рыжую глину, рыжую глину", не то молвит: "Прямо в низину". Коль подойдёт кто, я спрошу-- зти местные знать должны,-- и почто живут как умирают, столь неважны`; или почему, например, мешкотная цапля порхает себе с опалённой зелени малого пруда по над щетинистыми буераками луга туда, в чёрную гужу вечной зелени в низине? Они знают и не знают. Спрашивающий, видать, тебя дурачит, и вопрошание опасно, а ответ-- тем паче; Спрашивает о том лишь строптивец бессовестный, ему причастие не надобно, и думает, что жизнь с её ухабами, с её редкими, хлопотливыми радостными бучами суть обстоятельства несчастного случая? Сугубейший фермер во поле, растящий хилую ниву лишь на свою долю, почуял томление забытой им учтивости, узницы в груди-- и в укор мне хмыкнул, по-стариковски недоумённо, слов нет-- он на праведном посту. Из битумного блёсткого бассейна глаза-- невыразительные столь и чуждые-- своё, ничьё ещё, воздели горе. И всё же обертоном имя выдаёт секреты некие, глаза которым не позволяют душу покидать; да что словам таить в согбённых ,терпеливых головах по-над сермягой застиранных и выцветших одежд? Они стихие собственной покорны. Настанет день-- рыжее, глиняное лицо ниспадёт в голую глину; Несколько слов-- и тело покинуто, тени тянутся, а грёзящая надежда дышит: "Прочь от призрачного холмика", Жизнь; Из рощи, что под спиралью, звёзды сияют; блуждающий луч-- утеха плакальщику, мужчине. Ангел с венком преклоняющий колени видит: во свете луны-- могилы. перевод с английского Терджимана Кырымлы 

A Country Life A bird that I don't know, Hunched on his light-pole like a scarecrow, Looks sideways out into the wheat The wind waves under the waves of heat. The field is yellow as egg-bread dough Except where (just as though they'd let It live for looks) a locust billows In leaf-green and shade-violet, A standing mercy. The bird calls twice, "Red clay, red clay"; Or else he's saying, "Directly, directly." If someone came by I could ask, Around here all of them must know -- And why they live so and die so -- Or why, for once, the lagging heron Flaps from the little creek's parched cresses Across the harsh-grassed, gullied meadow To the black, rowed evergreens below. They know and they don't know. To ask, a man must be a stranger -- And asking, much more answering, is dangerous; Asked about it, who would not repent Of all he ever did and never meant, And think a life and its distresses, Its random, clutched-for, homefelt blisses, The circumstances of an accident? The farthest farmer in a field, A gaunt plant grown, for seed, by farmers, Has felt a longing, lorn urbanity Jailed in his breast; and, just as I, Has grunted, in his old perplexity, A standing plea. From the tar of the blazing square The eyes shift, in their taciturn And unavowing, unavailable sorrow. Yet the intonation of a name confesses Some secrets that they never meant To let out to a soul; and what words would not dim The bowed and weathered heads above the denim Or the once-too-often washed wash dresses? They are subdued to their own element. One day The red, clay face Is lowered to the naked clay; After some words, the body is forsaken The shadows lengthen, and a dreaming hope Breathes, from the vague mound, Life; From the grove under the spire Stars shine, and a wandering light Is kindled for the mourner, man. The angel kneeling with the wreath Sees, in the moonlight, graves. Randall Jarrell