Семейная история. Часть3

Двор панской усадьбы еще гудел как улей, несмотря на довольно поздний час. Туда-сюда сновали дворовые работники. Громко переругиваясь, конюхи складывали под навес свежее, душистое сено. Кухарка командовала двумя мальчишками, тащившими из кладовой на кухню корзины с продуктами к завтрашнему дню, и активно подгоняла их с помощью подобранной тут же хворостины. Прислонившись к коновязи, прямо в круге света от висевшего над головами фонаря, стояли две дворовые девки, хихикающие и притворно взвизгивающие, когда молодые конюхи, заигрывая, задевали их или осыпали, как бы случайно, сеном.

Как ни странно, но даже среди этой суеты появление Остапа с Тимофеем, ведущим кобылу, не прошло незамеченным. Нечасто полевые работники являлись в усадьбу, да еще и в такое время, и уж точно никто из них не вел за собой дорогую лошадь, пусть даже и хромающую.

– Це ще що за чудо? – послышался чей-то голос с визгливыми нотками. Несколько человек в ответ неуверенно засмеялись. Из ворот конюшни не спеша вышел тучный человек с жиденькой бородкой – главный конюх Онисим, или Онисько, как звали его местные. Маленькие, глубоко посаженные глаза на круглом лице придавали ему сходство с поросенком, но цепкий взгляд, казалось, не пропускал ни одной мелочи вокруг. Осмотрев представшую перед ним картину, конюх вдруг угодливо сложился пополам, что было просто невероятно, учитывая его толщину.

– Афанасій Ніканоровіч! Што ж ви так піздно вийшлі на двор? Да нєужелі хтось нє угодів? Да ви только прікажіть, ми єго мігом!.. Ах! І Лізавєта Афанасієвна здєсь! Уже прієхали зо школи на лєто?

Непрестанно кланяясь, Онисько семенил по двору в сторону появившегося пана. Тимофей повернул голову и оторопел: рядом с Афанасием Никаноровичем шло небесное создание, невероятно красивая девочка с огромными, словно у куклы, которую Тимофей как-то видел на ярмарке, глазами и маленьким, ярким как ягода, ротиком. Из-под кружевного капора выбивались легкие пряди, цвет которых, равно как и цвет глаз, по темному времени разобрать было нельзя. Ее правая ручка, затянутая в шелковую перчатку, жеманно приподнимала подол платьица, будто девочка боялась его запачкать во дворе. Само по себе это было довольно нелепо, ведь ей самой было вряд ли больше двенадцати лет, и ее юбки опускались едва-едва ниже коленей, прикрытых отороченными кружевом панталонами, но для Тимофея она показалась прекрасной и безупречной, словно царевна.

Засмотревшись на незнакомку, Тимофей даже не сразу сообразил, что к нему обращается сам пан.

– Га? – румянец вдруг густо залил щеки парня, когда он понял, как глупо выглядит в глазах панночки.

– Отупел ты, что ли? – Афанасий Никанорович сердито вздохнул. – Как кобыла спрашиваю?

– Та що кобила… Жити буде. Копито заживе, буде скакати знову, якщо без підков по камінню знов не пустите галопом.

Остап со свистом втянул в себя воздух. Сын явно не понимал, как нужно говорить с человеком, от которого зависят жизни всей их большой семьи. Поддавшись порыву, он шагнул вперед и попытался защитить Тимофея:

– Пане…

– Молчать! – рявкнул пан и повернулся к толстому конюху. – Кобылу в стойло, дать воды и меру овса. Осмотреть ей ногу и вызвать лекаря, если надо. А этого… – Афанасий Никанорович бросил быстрый взгляд в сторону гордо выпрямившегося Тимофея – этого взять на конюшню!

– Пане, помилуйте! – упав на колени, взмолился Остап. – Він же ще майже дитина! Не веліть сікти!

Онисько уже знаком подозвал к себе двоих дюжих помощников, и те, грубо скрутив мальчика, потащили его внутрь конюшни, к длинной лавке, обычно используемой для наказаний хлыстом провинившихся. Третий взял кобылу за поводья и повел в стойло.

– Три удара за дерзость! – скомандовал пан.

Помощники растянули парня на лавке, а конюх со злорадной ухмылкой взял жесткий кнут из воловьей кожи и подошел ближе. По всему было видно, что ему доставляет удовольствие собственная власть, возможность причинять боль людям, страх и мольба в их глазах. Глядя в бледное лицо Тимофея, он с хрустом расправил пальцы, нарочито медленно проверил прочность кнута, несколько раз щелкнул им в воздухе…

– Папенька! – прозвучал звонкий голосок, – а за что его пороть? Вы же сами говорили, что ненароком чуть лошадь не искалечили?

Щелчок кнута в воздухе. Онисько искоса глянул на пана: а ну, как тот отменит наказание?

– Папенька! Что он сделал? – Снова потребовала ответа у молчавшего пана дочь.

Видя, что Афанасий Никанорович не отвечает, конюх занес руку над Тимофеем, замахиваясь кнутом.

– Стоять! – Онисько замер, а Афанасий Никанорович повернулся к дочери. – Лизонька, душа моя, ступай-ка в дом.

– Но папенька! – Лизонька топнула ножкой в богато расшитой туфельке.

– Ступай, – мягко, но строго повторил пан, – я тут сам разберусь.