Оклахома

Если бы еще два года назад кто-нибудь сказало бы мне, что их брачный союз накроется медным тазом – я бы плюнуло ему в лицо. При виде этих двоих, жмущих друг другу руки под столом во время всеобщего веселья, у меня сжималось сердце. Черная зависть его сжимала, это самое сердце, будь оно не ладное. Ну, как тут не позавидуешь, глядя на такую покорную обольстительную красавицу, которая слова плохого не скажет в адрес мужа, голоса на него не повысит, будь он хоть трижды неправ и четырежды несносен. У всех бабы как бабы: одна ноет, что муж мало зарабатывает, другой внимания больше подавай, третьей ремонт бы затеять, четвертая ревнивая жутко, а у пятой месячные не менее 20 дней в месяц; и только у Оклахомы - не баба, а богиня. Всегда со всем и на всё согласна, посоветует что-то дельное, подбодрит, приголубит, минет сделает, да еще и не по воле мужа, а по своей собственной. 

Возвращается, бывало, Оклахома с работы, вымотанный как черт в пекле, а она тут как тут: прижимается всем своим совершенным телом, мурлычет по-кошачьи, рукою к ширинке тянется.

- Джастин, солнышко, я устал, давай попозже. Что ты сегодня приготовила? Перекусить бы с работы.

Она улавливает только первую часть фразы и опускается перед ним на колени.

- А я и не настаиваю, чтобы ты что-то делал, - многозначительно отвечает она, смотря на него снизу вверх. – Я соскучилась по тебе, а еще больше по нему... Я сама все сделаю… Рррр…

Она играет роль изголодавшейся то ли женщины-кошки, то ли самки тигра и обхватывает зубами его мужское достоинство сквозь брючную ткань.

- Ах, бл*! – Восклицает от неожиданности он. – Тише, тише, малыш - я только «за». Только давай я хотя бы душ приму, ок?

- Не-а, - отвечает она, - ты же знаешь, как я обожаю твой запах. Знаешь ведь, правда?

Спрашивает она уже не у него, а у его члена, который извлекает на свет божий и поглаживает, как маленького ребенка. Затем припадает к нему губами, трется об него щекою, ухом, носом и покрывает поцелуями так, как покрывают поцелуями икону святого чудотворца Джордана. Когда в него начинает приливать кровь и он начинает выпрямляться подобно бутону лотоса, восходящему из-под воды и раскрывающемуся цветком навстречу солнцу, она обхватывает губами едва наклюнувшуюся из-под все еще дряблой кожицы головку и плавным движением вперед освобождает ее из плена верхней плоти окончательно. Движение за движением, игриво постанывая от удовольствия, она доводит его до состояния полного возбуждения. Отстраняется и, удовлетворенно улыбаясь, смотрит на результаты своей работы, поднимает взгляд и следит за мужниной реакцией.

Так продолжается 10-15 минут. В ход идут все новые и новые ухищрения. Джастин всем своим видом, всеми своими действиями, стонами и комментариями дает понять, как она боготворит меньшего Оклахому. Доводя дело практически до эякуляции, она снова отстраняется и нарочито под любым предлогом берет паузу, заглядывает мужу в глаза и, что уж теперь скрывать, с характерной бл*дской улыбкой ожидает, когда же он не выдержит и взмолится, чтобы она довела дело до конца. В этот момент она чувствует себя полной хозяйкой положения, она получает кайф от его адских мук предчувствия оргазма, от его полнейшей зависимости от нее, от ее малейшего движения руки, от ее чуть усиленного давления губ… 

- Джас, пожалуйс… - прерывисто, еле слышно, сдается на ее милость поверженный Оклахома.

Снисходительно и надменно ухмыляясь его беззащитности, она обхватывает рукою изрядно потрепанный, налитый кровью до синевы, пульсирующий и подергивающийся на весу от собственной тяжести распухший член, резкими, вычурно-грубоватыми движениями отсылает Оклахому в нок-аут – в страну Оргазма.

Пока он приходит в себя, она любуется его расширившимися до невозможности зрачками и с медсестринской заботливостью поглаживает, успокаивает меньшего Оклахому.

В такие минуты из старшего Оклахомы можно было вить веревки, и Джастин прекрасно это понимала. За несколько лет неугасающей страсти, после бурных продолжительных часов, чуть позже – получасов, а под конец - и вовсе минут секса она выудила из него столько заверений и обещаний, что сама в итоге в них запуталась, не то, что супруг. В сущности, она толком и не знала, чего хотела от жизни. Время от времени на нее накатывало то одно, то другое хотение, то одно, то другое желание, и воплощать их в жизнь, естественно, должен был муж. А как иначе? Ведь для этого она замуж и выходила.

Муж, т.е. Оклахома, с неба звезд не хватал. Если и мог он в свои 35 лет чем-то похвастаться, так это женой. На этом список достижений Оклахомы заканчивался. В сущности, и не нужны они ему были. К чему еще стремиться, если любовь всей твоей жизни твоя законная жена? Редко, кто из мужчин может таким похвастаться. Да и зачем? Живи себе, люби ее, наслаждайся ее обществом, ее сексуальной активностью. Ну, да - и желания ее исполнять не забывай. Не забывайся.

Вот почему, когда она начала избегать его общества, отказываться от совместного времяпровождения в кругу друзей, без особого энтузиазма делать минет, а позже и вовсе не делать, замыкаться в себе, краснокожий захандрил. Захандрил и запил. Он запрокидывал за шиворот один стакан виски за другим, а Джастин, тем временем, сходила налево. По Пятой авеню, в пятницу вечером сходила. И сходила, я так понимаю, удачно.

Вот уж два года минуло. На Бин Ладен сквер в тени стеклянной экспозиции «Вежливые бл*ди» сидит краснокожий. Сидит, курит бамбук краснокожий Оклахома и смотрит вдаль тоскливым таким, выжидательным взглядом. Смотрит в сторону Пятой авеню. Неплохой, кажется, мужик. Спившийся только. Я уж и подойти поздороваться хотело, да вспомнилось мне, как давеча у Манкуртовых хвалили некую Джастин Бибер, жену Боба Бибера, слесаря 5-го дана, в коей муж законный души не чает и коего она кофеем потчует на обед и ужин. Чает он в ней душу чи не чает, конкретно мне засвидетельствовать не посчастливилось. Да и незачем - тошно мне стало.

Нет, обойду-ка я его стороною. Покойся-ка ты с миром, Оклахома, на Бин Ладен сквер под сенью Вежливых Бл*дей.