Подумалось, что видим мы лишь то, о чем судить способен опыт, а все иное
тайной остается. И эта тайна лишь для для нас сокрыта, а те, имеющие
виденье другое, свое заметят, точка лишь важна, с которой на предмет
взирая, мы мнение составить можем. Перемещаясь, опыт свой наполнив,
увидим может больше, но не все. Устроен странно ум и зрение людское.
Завидую немного тем, кто больше видит, шире знает, но хаос моего сознанья
мешает истину постичь во всей ее немыслимой красе.

Холоднй ветер за стеной,
цветы в саду заледенели,
а в комнате царит покой
и он во мне и он со мной
и так неделя за неделей.
За окнами промозглый мрак,
а у меня светло и ясно
и кисть моя проворно так
рисует синим, желтым, красным
тот нежный и прекрасный лик,
что принесло воображение...
И это созиданья миг,
картины красочной рождение.
Пусть серый и унылый дождь
смывает цвет с пожухлых листьев,
а я, забыв про дни и числа рисую мир,
ты в нем живешь.

Приятно с чистого листа,
еще ни линии ни слова,
такая прочная основа,
в нем есть начала красота.
Затем, прислушавшись к себе,
ступив за край воображения
ты начинаешь восхождение...
Слов мало, линия не та.

Ни холодно, ни жарко, бесполезно,
спокойная, безропотная дерзость.
Качается на шёпотной волне
соломинка надежды в тишине.
И пусть, какая разница отныне,
в смирении иль яростной гордыне.
Тепло и мягко, сумрачно легко,
лишь отзвук жизни где-то далеко.

Страус -  это такая огромная курица.
Водится где то в саванне и бегает быстро.
Перья красивые есть у него и большущие лапы.
Ест что попало и взгляд неожиданно хитрый.
Яйца несет очень крупных размеров,
так что яичницей можно насытиться многим.
В общем хорошая птичка, достойна примера
и, повторю, у него очень сильные ноги.
Мчится по Африке чудо с ногами и в перьях,
клювом сбивает верхушки деревьев и тучи.
Так интересно, что даже смогла я поверить
- страус царь куриц, великий, могучий.
То, что летать не умеет, так это неважно,
но ведь осанка и вид, и во взгляде гордыня...
Пусть там орел и красивый, и даже отважный,
но для курятника страус примером отныне.

Остывает земля после летнего зноя,
дни короче и зябкие длинные ночи.
Стелет осень ковер желтых листьев под ноги
и, под утро, туман укрывает дорогу.
Воробьи, всей шумящей большою семьей,
перебрались в кусты, что в саду, за скамьей
и, нахохлившись, жмутся поближе,
холодает, все признаки вижу.

Мышь за стеной грызет свои запасы,
хрустит так громко, видимо нарочно.
А я пытаюсь спать вполглаза
и не могу, помехой слух мой тонкий.
Ну что мне делать? Надо ей сказать,
пусть замолчит, ведь поздно для застолья.
А ей до лампочки и будет продолжать,
что ей бояться, ведь она в подполье.

Перечитываю сегодня книжечку любопытную
http://bookz.ru/authors/6prenger-akov-kramer-genrih/hexenham/1-hexenham.html

"Если бы мир мог существовать без женщин, мы общались бы с богами". И действительно, мир был бы освобожден от различнейших опасностей, если бы не было женской злобы, не говоря уже о ведьмах. Валерий писал Руфину: "Ты не знаешь, что женщина - это химера, но ты должен знать, что это чудовище украшено превосходным ликом льва, обезображено телом вонючей козы и вооружено ядовитым хвостом гадюки. Это значит: ее вид красив, прикосновение противно, сношение с ней приносит смерть". Ее другое свойство - это голос. По природе женщина лжива. Она лжива и в разговоре. Она жалит и ласкает в одно и то же время. Поэтому ее голос сравнивается с голосом сирен, привлекающих путников своими сладкими мелодиями и затем убивающих их. Они убивают, т.к. опустошают денежные мешки, крадут силу и заставляют презирать Всевышнего. Еще раз Валерий к Руфину: "Цветок любви - роза. Ведь под ее пурпуром скрываются шипы". Притчи Соломона: "Мед источают уста чужой жены, и мягче елея речь ее. Но последствия от нее горьки, как полынь, остры, как меч обоюдоострый". А как она ходит и себя держит? Это - суета сует. Не найдется ни одного мужчины, который так старался бы угодить Господу, как старается женщина - будь она не совсем уродом - понравиться мужчине. Примером тому может служить Пелагея, ходившая разряженной по Антиохии. Когда ее увидел святой отец по имени Ноний, он начал плакать и сказал своим спутникам, что он за всю свою жизнь не выказывал такого усердия служить богу, какое показывает Пелагея, чтобы понравиться мужчинам.

Раньше, в старые времена
в доме стояла печь,
ну а за нею жил домовой,
должен был дом стеречь.
Нынче он тоже где-то живет,
в каждом почти дому,
только прожить
среди каменных стен
очень трудно ему.
Может ютится где-то в шкафу
или в кладовке странной,
больше похожей почти на тюрьму,
или в щели, под диваном.
Нет у бедняги уютных углов,
нет уже теплой печки,
вот и характер упрям и суров,
ожесточилось сердечко.
Как же ему охранять то жилье,
где ему нет привета...
Да нелегко домовому теперь,
негде спросить совета.
Ни молочка ему ни уголка,
жизнь в новом мире совсем не сладка.