Татуиро (homo). Глава девятнадцатая

Трап зазвенел, сбиваясь звуками в такт прыжкам катера на волнах. Из люка показалась голова. Темные очки запутались дужкой в длинных черных прядях. Молодая женщина, высунувшись по плечи, ухватилась за края люка, огляделась. Убедилась, что волнение не стихает, а даже становится сильнее – катер вышел из-под защиты береговой полосы, и раздраженно закричала громче:

– Алег, еб твою мать! Не слышишь, Маське плохо! Нас всех уже обрыгал! Иди, блин, к этому козлу-капитану, возьми еще пакетов!

И ссыпалась вниз по трапу. Навстречу ей несся басовитый рев маленького мальчишки, замученного качкой. Олег повел круглыми плечами и, смущенно ухмыльнувшись, неуверенно пошел по белоснежным доскам.

Витька оглянулся на корму. Наташа сидела на пандусе над самой водой, свесив ноги в невыносимо лазурную кипень, крепко держалась за лохматый канат. Каждая третья волна обдавала ее с головой, и девушка вскрикивала, смеялась, нагибалась к воде, надежно перехваченная в талии брезентовым ремнем. Иногда катер зарывался носом в волну, и Наташа откидывалась на спину, вытягивая чуть загоревшие ноги.

Витька сделал еще несколько снимков. Наташа в пенящейся синеве, руки Наташи в белоснежной пене, голова Наташи среди беспорядка кипящей воды.

Наташа была весело пьяна, оттого смела и отчаянна. И не тошнило ее. Витька же все время пребывал на грани. Качало изрядно. Но ветер дул свежо, рвал рубаху из шортов и так чудно пах морской свежестью, что тошнота отступала, сворачивалась в желудке клубком и давала передышку, не успевая за радостной свежей качкой.

Витька, чуть напуганный небольшим штормом, когда катер только отвалил от причала, на всякий случай собрался отсидеться в салоне. Но, спустившись по узкому трапу, увидел, что малюсенькая каморка оккупирована двумя молодыми дамочками с крошечными детьми – лет трех-четырех. По диванам валялись пляжные сумки и детские вещи. Было душно и уже попахивало кислятиной. Под мрачными взглядами женщин пробормотал какие-то извинения и неловко полез наверх, больно стукаясь локтями о белый металл. Мужья плененных штормом дам обрадовались Витьке, как единомышленнику со стороны. Познакомились, крепко пожав руку, и стали увлеченно готовиться к подводному спуску.

На катер попали случайно. Пока он бегал в ресторан за большой водкой, Наташа в холле отеля записалась на рыбалку у худого, совершенно черного капитана с печальными круглыми глазами. Ему не хватало двух человек для утреннего выхода в море.

Витька ужаснулся было очередности – водка, морская рыбалка в пять утра, акваланги, которые до этого лишь в сериале про Кусто и видел. Но потом решил, что, может, на похмелье лучше это, чем жаркий пляж.

До похмелья дело не дошло. Наташа пила размеренно и понемногу. У Витьки отбирала лишний раз налитую рюмку:

– Я тебя научу, салага! – сказала наставительно, – до утра эту бутылку сделаем, потом еще прикупим. Валяться в отрубе не будем, ни-ни.

И руководила, следя за тем, чтоб успевали вовремя поесть прихваченного с ужина жареного мяса с перетертыми в серую острую пасту баклажанами. Резко останавливала питие, когда рюмка готова была махнуться внутрь, будто в ней вода, а не водка.

Не соврала. Всю ночь разговаривали. Витька находился в том неуловимом и быстро проходящем обычно состоянии, из-за которого и спиваются многие, когда хмель только пришел, тронул мягкой лапой с обманчивой ласковостью, раздал голову до размеров вселенского воздушного шара, сделал плавно легкими руки и ноги. Когда место, занимаемое телом в пространстве, становится сверкающе великолепным, по праву занимаемым. Да любое место в этом пространстве тогда – твое. Лежишь ли, стоишь, танцуешь. Или сидишь у ног не твоей девушки в полумраке гостиничного номера, а каменные плитки пола нежно холодят разогретую кожу.

Наташа рассказывала о Сергее. Пожимая плечами и заранее виноватясь за то, что рассказывать-то и нечего особо. Познакомились. Понравились. Легко и вдруг переспали. И отлипнуть друг от друга уже не смогли.

Отмеряя рассказ, как водку, прерывалась несколько раз. Один раз вышли и погуляли по тусклым дорожкам игрушечного парка, задевая головами распахнутые цветки огромного гибискуса.

В следующий раз перелезли через каменный забор на соседнюю стройку и, осторожно зайдя в черную воду, выкупались раздетые. Целовались.

– Хватит, – сказала Наташа, отстраняя его лицо ладонью, – успеется, потом, а то разревусь.

В номере, не включая света, закутавшись в огромное полотенце, села на этот раз на пол сама, прислонилась к мокрым Витькиным ногам, и попросила разрешения рассказать, каким Сергей был:

– Я кроме тебя никому этого сказать не могу. Девчонкам? Маме? Или – Кутенку? Давай уж тебе. Может, мне полегчает.

И рассказала меж трех рюмок водки.

– Он такой смуглый был, знаешь, не как настоящие смуглые, а будто кровь горит под темной кожей. Хотелось трогать губами его – везде. Когда была без него, вспомню и губы жжет. Будто там его кровь. Волос грива. Как вымоет голову – ругался, не мог справиться с ними. Все растаманы на улицах глазами провожали. И дреды плести не надо – башкой тряхнет, волосы прыгают пружинами. Я ему все заколки дарила. Выискивала на развалах художественных, чтоб стильные, погрубее. А запястья – тонкие-тонкие. Но на девушку не похож. К нему даже голубые не приставали никогда. Уж больно глаза мрачные. Исподлобья, как глянет – обожжет.

Ты, Витька, не представляешь себе, как это – быть женщиной и полюбить настолько красивого мужчину! Вы западаете на красивых девиц или хорошеньких. А мужчины по-другому красивы. И мужественный – красив, и квазимодо какой-нибудь – красив. Но по-настоящему красивых мужчин – мало. Мало-мало!!! А я вот вляпалась.

С открытого балкона внутрь комнаты сочился тусклый свет луны, присаживаясь по пути на белые пластиковые кресла. Издалека слышались крики аниматора, что на трех языках честно отрабатывал свои деньги. Поблескивал кружок водки в недопитой рюмке на краешке маленького стола. Наташа протянула руку, зацепила рюмку пальцами, махнула в себя, не закусив:

– Он рисовал все время, просто двинутый был на живописи. Иногда я к нему убегала на ночь, врала что-то дома, а он и в постель со мной не ложился – в углу, у мольберта, как сумасшедший. Нищий был совсем. Продавать не умел. Это же надо бегать, предлагаться, на виду быть все время. А ему некогда, рисовал. Я еду привозила. Как-то раз поругались сильно. Очень я его хотела, ну просто – хотела. А он – рисует. Пишет. Ну, я ушла, дверь вдрызг, замок сломала. И за два дня сделала загранпаспорт ему, билет взяла и уговорила со мной – сюда. На две недели. Это, Витенька, самые счастливые две недели в жизни моей были. Дай водки еще.

– Не дам, – мрачно сказал Витька. Отодвинул за себя почти пустую бутылку, – поешь лучше. Или поспи.

– Хорошо, – не стала спорить Наташа, – только спать некогда, через полтора часа рыбалка. Давай в бар спустимся. Кофе покрепче.

Пока Витька закрывал номер, Наташа стояла на терраске, опоясывавшей второй этаж отеля и, улыбаясь, смотрела на матовый кружок лампы в низком потолке. Вокруг лампы полупрозрачными иероглифами расположились гекконы. С лапками-растопырками, белесоватые, но с темными глазками-семечками.

Пришлось вернуться за камерой.

В баре было душно, надсадно покашливал слабенький кондиционер. Прихватив поднос, вышли на улицу и сидели на широких бамбуковых креслах. Гнутые бамбучины, которые днем хозяин застилал ковриками, больно давили под коленями. Маленькое пламя свечи осторожно выглядывало из пузатенького бокала.

Наташа, запивая черный кофе отвратительным коньяком, рассказывала дальше:

– За пару дней до отъезда домой мы решили татуировки сделать. Маленькие, со значением. Любовь, типа, до гроба. А ты, Витька, любил когда-нибудь? По-настоящему?

Витька подумал добросовестно. Вспомнил шестой класс и девочку с толстыми пушистыми косами, вспомнил Ирку, швырнувшую вазу, Ладу на серых простынях. Потом вдруг Степку, тихо едящего пельмени в кухне.

– Нет, – сказал честно. И вспомнил плакат на стене за шкафом, девушку, что приходила в его самые лучшие сны – с темными иголочками прямой челки через светящийся в темноте лоб. И добавил неуверенно:

– Думаю, нет. Еще.

– Тогда ты смеешься надо мной, наверное.

– Не смеюсь, Наташ.

– Неважно. В общем, нашли мы эту лавочку, случайно совсем. Амал, тату, пирсинг, хна – недорого, качественно. Посмеялись, альбомы посмотрели. Чаю красного обпились, пока Амал про своего брата рассказывал, что студентом женился и остался с женой в Питере. Я нашла для себя картинку. Маленький символ такой, красиво и буква С вплетена. А Сережка увидел другую…

Наташа повертела в руках закопченый пузатый бокальчик. Пламя испуганно заметалось, просвечивая пальцы. За стойкой тихо копошился толстый бармен, почти в полной темноте – лишь иногда сверкали белки глаз на поплывшем круглом лице.

Дорога, остывая от дневной жары, лениво пахла горячим асфальтом.

– Змею он увидел, Вить. Такую же, как у тебя.

– Ну да, ну да, – растерянно забормотал он, глядя, как текут из Наташиных глаз медленные слезы, – ты говорила, ну не плачь, Натка, ну что ты?

– Не стал искать другую, – пальцы на бокале сжимались и разжимались. Витька видел, как пульсирует кровь – темнее, светлее…

– И сделал ее. А я себе не стала делать ту, что выбрала. Амал, скотина, смотрел, как спорим, и улыбался сам себе тихонько, я видела.

– Вернулись в Москву. Помирились, конечно. И он снова стал рисовать. Уже ни на что не отвлекаясь, и на меня тоже. И стал очень модным художником. На целый столичный сезон. Деньги пришли. И Сережа как с цепи сорвался.

Наташа бережно поставила бокал. Огонек вытянулся в стрелку, задрожал мельче и мельче, успокаиваясь.

– Спился он, Витька. Вот быстро и просто сгорел. Никаких преступлений, никаких завистников. Сам. Сердце не выдержало. Умер в клинике.

Мимо, почти у самых колен, фырча и обдавая запахом нагретого бензина, проехали большие экскурсионные автобусы. Остановились у освещенного входа в отель. Шофера с бумагами, переговариваясь, пошли к ресепшн. Снова – тихо. Но утро почти. Черное утро без рассвета.

У столика возник грузный бармен. Поставил перед Наташей высокий стакан, оранжевый, пахнущий сильно и свежо. Витька полез за бумажником, но бармен отрицательно выставил перед собой толстый коричневый палец. А потом махнул ладонью, мол, сидите. И ушел.

Наташа улыбнулась криво вслед толстой спине. Отпила соку.

– Наташ, – начал Витька. Из дверей отеля стали вываливаться в темноту сонные и неуклюжие экскурсанты – с пластиковыми коробками завтраков. Перекликаясь недовольно, полезли, путая и ругаясь, по автобусам.

– Слушай, Витька, устала я болтать. И – пьяная. Хватит, а? Сама не знаю, чего меня именно сюда понесло, в этот же отель, в эту лавку. Что бы я у этого Амала спросила? Давай, еще по коньяку и пойдем собираться.

День наступил неожиданно, упав из темноты сверкающим утром и прихлопнув море широкой ветреной ладонью.

Натка обрадовалась. Мало народу, маленькие смерчи мелкого песка бродят по пляжу. И только попавшие в западню предоплаты удовольствия – мрачно тащат свой крест – морская прогулка, когда детей тошнит, а железобетонным мужьям нет никакого дела до того, что злобный капитан никак не может погоду изменить в лучшую сторону.

И сидит теперь Наташа на резиновом пандусе для аквалангистов, привязанная капитаном через живот, чтоб не выпала в море. Смеется отчаянно, мешая бродящий внутри хмель с кипящим морем.

А Витька бродит по палубе, хватаясь свободной рукой за что попало. Натыкается на круглоголовых парней в гидрокостюмах. Снимает. Жалеет Наташу, вспоминает рассказ ее, недоумевает, пытаясь как-то уложить все в голове, свести края. И, забыв обо всем, снова снимает…

------------------------------

Заказать первую и вторую книги «Татуиро» можно по адресам:

Интернет-магазин «Якабу»

http://www.yakaboo.ua/ru/catalog/all/-192883

Издательство «Шико» (по цене издательства)

[email protected]

У автора

[email protected]