У нас в городе есть гипермаркет секонд хенда (почему не "империя секонд хенда" или "королевство"?). Висит там на вешалках всякий хлам, рассортированный по степени подратости(и по цене) и по интересам: детское, женское, мужское. А чтобы было понятно, где чье висит - есть таблички с указателями:  где мужское, там написано "Панам", а где женское - "Панянкам". И вот приходят паны с панянками и давай рыться в этом хламе. Паны примеряют штаны с пузырями на коленях, зато почти без пятен, панянки - закашлаченные свитерки с растянутыми рукавами, зато из Европы... И все так чинно, благородно, с достоинством. Такая вот печалька сквозь смех.

кто тебя спасал,

когда твои глаза

смотрели в темноту

и видели в ней дверь?

ты шел в нее как в бой,

и что теперь с тобой?

и кто теперь с тобой?

и где же ты теперь?

вопросы в никуда,

ответом - тишина,

и не моя вина,

и не моя беда.

и кто же ты сейчас?

истлевшая свеча,

глаза- кусочки льда,

и будет так всегда.

У супермаркета есть такие металлические конструкции, над ними — табличка: собака. Имеется в виду — тут место для привязи. Ряд таких металлических штук для великов, а следом — штуки для собак. И вот я курю у входа. Смотрю на привязанную собаку. Дворняга. Классическая. Желто-серая. Отсылка к овчарке. Саблевидный хвост, уши стоячие, черный нос, рост в холке — 45-55, на 10 пониже основоположника.
 Снег идет, метет немного. Собака стоит в напряжении, смотрит на центральный вход неотрывно, время от времени перебирает лапами. И все ее нервы наружу — вся концентрация на чистом ожидании, весь страх одиночества, вся любовь. Она — воплощение ожидания. Выдернутый наизнанку зубной нерв. Ни мгновения отдыха. Она ждет. Она ждет, ждет, ждет. Она ждет тяжело, теряя энергию в астрономических единицах. Она ждет так, как ждет мать сына с войны. Она потеряла мир, потеряла себя. Ничего нет, кроме жгучего желания увидеть хозяина.

И вот идут мимо люди с пакетами. Смотрят на нее, на такую оголенную, ясную, о любви и страхе сообщающую, и думают, походя — о, вот же ж собаки, собачья преданность, ведь каждый день ее водят к магазину, каждый раз привязывают к штырю, каждый раз забирают, а она — собака — не может усвоить, что человек вернется, дура такая, одним сердцем дышит, сколько уж раз хозяин возвращался, а она все как наново — ушел, значит пропал, бедные божьи твари, сделали же их такими вот, от себя отрезанными, ну дрожи-дрожи, придет твой скоро, придет...

Тут я поняла. Собаки умнее людей. Кто бы там ни был — тот человек, в супермаркете — он ведь перед Богом прост и беззащитен. Оторвется тромб. Упадет человек на кафель, под полку с цветной капустой. Приедет скорая. Вынесут на носилках пакет с мясом человека. На собаку и не взглянут. Русского языка у собаки нет — она не крикнет: "Пустите меня к нему, дайте войти в машину, в какую больницу везете?!!" Она на веревке, прикована к штырю. Ключей от дома нет у нее. Денег — нет. Паспорта с пропиской — нет. Она все это знает. Поэтому так дрожит.

Когда я это поняла, решила постоять с собакой до тех пор, пока не выйдет человек. Человек, надо сказать, с нами обошелся жестко. Нас уже с собакой замело по самую мякотку. И, представьте, вышла старушка, за восемьдесят. В платке сером, в облезлой норковой шубке, в валенках. Собака разрыдалась. Бросилась целовать. Старушка начала веревку распутывать. И приговаривает:
— Ну-ну... как запутала... все, все... сейчас пойдем домой, фарша взяла, сейчас нажремся и спать ляжем, все, все...

Люди тоже есть такие - как собаки - как выдернутые на изнанку голые нервы.

(c) Катя Пицык

     Заключительная глава была готова, Мастер поставил точку. Роман, который должен вызвать бурю возмущения среди местного бомонда, был похож на колючку в башмаке воспитанного успешного буржуа, вызывающую натянутую, беспокойную гримасу раздражения и боли. Никому ведь не расскажешь, что некоторые  особенно неудобные для них главы созданы самим Джеком Лондоном, сидящим в глубоком уютном старом кресле, что стоит напротив стола, за которым трудился обычно Мастер. Появление американского классика было настолько тихим и скромным, что даже Удивление осталось за креслом Самого. Единственная мысль… греющая… похожая на ладонь красивой женщины,  удивительным образом будоражащая и успокаивающая одновременно - как хорошо иметь такого Учителя! (Мысль о женщине отвлекла Ромахана от воспоминаний). Усталость слегка путала мысли, внезапно в полумраке кабинета появился горизонт событий.  Он его никогда не видал, но почему-то был уверен, что именно так он и выглядит. Вот откуда Люди черпают вдохновение… пригоршнями, похожее на первую Любовь вкусом земляники. Ему ли потомку Чингизидов не знать этого - первую Любовь и незабываемый аромат. А ураган несущейся конницы в галоп… ради таких моментов стоит жить, ни с чем не сравнимая эйфория возращения домой на Родину. Образы крутили хороводы бледными Велисами (опять женщина ,всюду они …подумал он с лёгким убаюкивающим недовольством ) Ещё в рукописном состоянии «Дневник Гения»лежал рядом с компьютером, да  ведь сам Дали забыл свои наброски или не забыл…?Он не сможет их отдать лично, за черту не пускают пока жив, а он любил жизнь во всех её проявлениях, хотя порой его съедали сомнения на этот счет. Трудна и терниста тропа онаниста таланта, (фу как пафосно, ладно пусть будет… снисходительно подумал он) на фоне безграмотных  алчных сребролюбцев,  хреначащих стишата и заказные пасквили. Всё, пора спать, осознание этой потребности разрешило от бремени его усталый  мозг, завтра будет день, будет пища, - голос его мудрой бабки-ведьмы , ныне почившей, но похоже не нашедшей покоя, очередной призрак…вяло подумалось…спать…

P.s. Песня - это от меня.