Записки переселенца

Татьяна Худякова

Киев напомнил мне о Донецке, довоенном. Все куда-то бегут, кипеш, цепкие глаза, энергичная походка, никакой вальяжности и тотальной расслабухи Запада. Эдакий бодрячок, кто успел — тот и съел. И все пихаются. Это был кайф. Я наконец-то бегала в привычном темпе и радостно пихалась.

Меня приютила подруга, с которой мы вместе пережили по телефону сначала киевский Майдан, а потом донецкую войну. Первая неделя ушла на то, чтобы возненавидеть риелторов столицы. Нет, я не обобщаю, моя ненависть выросла на моей личной нерепрезентативной выборке. Но из песни слов не выкинуть. Я до сих пор не вполне понимаю, как можно кормиться с профессии, работая вот так. Впрочем, ну их вовсе, может, этот дикий рынок таки когда-то станет цивилизованным.

Вторая неделя и далее — это был напалм по моей нервной системе. Потому что Дебальцево. Потому что он — там. Потому что нет связи, нет абонента, потому что «Таня, я не могу сейчас говорить». Потому что в интернете адский визгливый хор диванных бойцов, кухонных истеричек и (уж простите) некоторых припизденных волонтёров: «Всех убьют! Командование договорилось с сепарами! Их слили! Украинская арта бьёт по своим!». И ещё потому, что в телефон мне говорят: «Мы не сдаём квартиру с детьми, животными и донецким».

Это не для того, чтобы меня вот сейчас все кинулись жалеть или проклинать квартировладельцев. Это личное дело — кому я хочу или не хочу доверить свою собственность. Но уважаемые владельцы квартир под аренду в Киеве, Львове, Марике, когда вам позвонят и скажут: «У нас донецкая прописка», — вы не сразу бросайте трубку. Спросите, что к чему, это пара минут. Может, с той стороны нормальный человек, который тоже, как и вы, ждёт кого-то с войны. И у которого вы — последний шанс. У нас ведь нет права на неудачу, когда попробовал, не получилось — и ты вернулся домой. У нас нет этого «домой».

Знаете, вот этот весь традиционный набор «Лишь бы не было войны», «Мирного неба» и «Если смерти, то мгновенной» — оно ж никогда не торкало. Пока войны не было, с небом было всё ок и смерть была буй знает где, в теории, потом.

А когда с тобой не могут говорить, потому что там, где есть связь, бьют снайперы…

Хз, как это описать, чтобы без соплей и банальностей….

Ты мечешься по квартире, совершенно не умея притормозить хоть как-то вот это всё в голове. Оно там своей неконтролируемой жизнью живёт, накручивая нервы на шипованный кулак. Ты бесконечно листаешь интернет, выискивая… Нет, не реальную картину происходящего пиздореза, а хоть что-то утешающее. Так странно... Ты ведь всегда мнил себя любителем суровой правды кишками наружу. А когда попадается видео с нашими пленными, ты истерично кликаешь крестик, чтобы закрыть это быстрее нахер. Потому что «если смерти, то мгновенной»

А потом вот это — «Мы попытаемся выйти, телефоны выключаем. Включусь, когда выйду». И ты вообще нихрена не можешь внутри башки остановить его «когда выйду» и своё «если выйдешь». Что дальше, за этим «если»… И как об этом не думать...

В Донецке бывало страшно. Но страх за себя — он деятельный. Запастись водой, купить консервы, кошакам корм найти, пригнуться, обойти, нагуглить глубину могилы, чтобы жмурик не вонял, если чё, и тыды.

Страх за кого-то — это адище. Это пассивное сидение на жопе ровно и бесконечное выжидание хороших новостей. Это, сука, невыносимо вообще. Тот, кто умеет, пусть обучает других — озолотится в момент и плюс миллион к карме.

И опять бесконечный интернет, а там тишина. Там все, кто в теме, молчат и пытаются выйти.

Ну, кроме диванных онолитеков, которые всегда в теме и неиссякаемы в принципе.

На сепарские ресурсы лучше вообще не ходить — они там уже в Берлине все, болезные. Иногда попадается утешительный приз «Вломили нам неслабо», но лучше не ходить.

Бесконечная, сука, бесконечная ночь.

А потом звонок. Вышли. Вышли, умнички мои. Выкуси, мерзкое сослагательное наклонение!

Любой оргазм нервно курит в сторонке по сравнению с вот этим ощущением, когда отпустило. Когда в башке благостная пустота, звенящая нотой До второй октавы. Клёво! Чтобы понять, как клёво бывает не от еды, секса или денег, нужно, чтобы сначала пришло эпичное «хуёво» и раздулось больше, чем ты можешь вместить.

А потом нашлось жильё, кусочек дома, с большим клаптем невозделанной земли. С белками, ёжиками, чёрным котейкой и хозяйским спаниелем в клещах. С условным ремонтом и почти без мебели, но в 10 минутах ходьбы от метро. Да и вообще, нам ли быть в печали?!

А дальше будут маты и события, которые мне снова трудно описать, может быть, коряво. Потому что в голове это не уложилось до сих пор.

После выхода из Дебальцево мой супруг немедленно начал выступать на тему «А какого буя съебались наши непосредственные командиры гораздо раньше нас?!».

Как съебались? Натурально. Роняя тапки.

Да, у них сейчас тоже УБД, может, даже медали есть или ордена.

И ещё на тему «А какого буя наши командиры расстреляли в панике машину с нашими же бойцами?».

Да, у моего дорогого вообще проблемы с промолчать, врождённые, по-моему, генетически обусловленные.

А теперь угадаемте, как отреагировало руководство?

Может, открыло якесь провадження? Нет. Может, позвало военную прокуратуру? Не-е-е-е. Может, хотя-бы просто признало — мол, ну да, случилось, простите, пацаны, очконули, бывает? Да чёрта с два!

Был нанят и ночью проведён в казарму специальный человек, который проломил моему мужу голову. Во сне. Тяжёлым тупым предметом.

Спасло, наверное, то, что он начал захлёбываться кровью и включился, позвал на помощь. Утром все метались по казарме, никто не мог понять, «какого хуя, блядь!», его однополчане звонили мне в полном шоке и со словами: «Таня, мы их порвём!».

А у меня снова включился режим «а-а-а, сука, ненавижу, покажите, кого закопать, тока неглубоко, бо сил уже никаких нет».

Ну то есть ситуация зашибись. Ты такая — дождалась, муж такой — всё клёво, отмылись, побрились, отмечаем деньрик, а утром невнятное бормотание: «Еду в госпиталь, позвони Тохе, он всё объяснит».

Когда-то в Ялте мы в зоопарке видели ленивца. Он висел безучастно, что-то вяло жевал и олицетворял вселенский покой. Но. Рядом висела ПАЛОЧКА! И заботливая надпись: «Потыкайте палочкой в ленивца, чтобы он пошевелился». Вот у меня стойкое ощущение, что ленивец — это я. Я по жизни висю, никого не трогаю, чёто жру себе, олицетворяю. Но где-то незримо висит, сука, ПАЛОЧКА! И какой-то уёбок время от времени обязательно возьмёт да и потычет ею в меня, чтобы я пошевелилась ради его уебанского удовольствия. И даже превентивного удара не нанесёшь, патамушта нихрена не угадаешь, какой именно из миллиона мудаков в этот момент времени возьмёт да и заскучает.

Ну, в общем, пока мужа латали доблестные медики Мечникова в Днепре, я тут на ОLХе неистово скупала б/у-шные диваны и столы, чтобы, в конце концов, собрать своё семейство до кучи.

Патамушта мужа какие-то говны пёсьи, условно «свои», покоцали втихаря по-подлому, а доча в Марике вместо алгебры постигала азы сидения на кортах, отличия фофана от щелабона, картишки опять-таки и всем этим радостно делилась со мной по телефону, как с аутентичным носителем мариупольской эстетики…

Всё получилось. Настю приняли в Голосеевский лицей в маткласс. И это было скорее одолжением, потому что вступительный тест она практически провалила. Математик нас, видимо, просто пожалела, сказала: «Не волнуйтесь, догоним, у девочки есть способности и база».

Мужа после операции выписали продолжать лечение дома. Мы были все вместе, впервые за год.

Сейчас уместно было написать бы о том, какое это счастье, и такая чтобы картинка, где мы бежим по полю за ручки и ми-ми-ми. Но, блин, ребятки, это же я. Я жопу называю жопой.

Мы отвыкли друг от друга, мы отвыкли жить вместе.

Я привыкла быть одна и жрать что попало когда получицца. Доча совершенно расслабилась в Марике, с бабушкой и дедушкой, берега путала по три раза на дню. Ну и моя родная школа №52, где если ты не дебил, то уже почти гений, добавила дытыне понтов более разумного. Киевский лицей немножко вернул на бренную землю. И показал относительность и зыбкость каких-либо понтов. Это было обидно. Доня пребывала в депрессии. Мало, что изменился коллектив во второй раз, так ещё и таблом повозили — мол, учись, а то дурой будешь.

Муж пребывал в классическом таком ПТСРе, умноженном на сотрясение, паралич лицевого нерва и тыды. Он псешил на всё и на всех, ему было физически больно, я просто задолбусь описывать в деталях...

А мне приходилось лавировать в этом всём, чтобы не поубивать их обоих к свиньям собачим, гопоту донецкую!

Помогал ленивец. Я мысленно ломала ипаную палочку на сто тыщ мелких щепок. И никто не мог в меня потыкать! Не было ПАЛОЧКИ!

В конце концов, мы таки снова были вместе, и три неглупых упыря рано или поздно обязательно приспособятся жить вместе без членовредительства и взаимовыгодно. Надо просто потерпеть и сломать нахер ПАЛОЧКУ.

Так прошло полгода, у мужа подвосстановилось здоровье и ему предложили работу в Днепре

Да, вы всё правильно поняли. Днепр!

Потому что надо было входить в цивильную жизнь, надо было чем-то занять голову и руки. Лучший способ — заняться делом.

И мы поехали.

Днепр был похож на Донецк, каким тот был 15 лет назад. Пыльным, шумным, разбитым в хлам, грязнющим, очень живым и понятным.

Маршрутки здесь водили безбашенные ребята. Каждого второго из них хотелось убить об угол стола. Своими раздолбанными колымагами, ровесницами мамонтова говна, они рулили так, словно Дункан Маклауд — это их второе имя и потаённая суть. Всякий раз, проезжая под кирпич на Амурском мосту, я усиленно считала, сколько отсюда плыть до берега, если посчастливится вынырнуть.
На робкие замечания в стиле: «А твою ж мать, шо ж ты творишь, утырок?!», — они улыбчиво отвечали: «Не ссы, Маруся, я сто раз так делал!».

Ну и ещё один офигенчик — по любому требованию изнутри или снаружи эти клёвые хлопцы с автосейвом останавливались везде и всегда, даже во втором ряду. Не, ну а чо?

Помнится, на остановке «Телевизионная» я крайне озадачила водилу, когда не захотела десантироваться прям в сугроб на светофоре, а попросила таки довезти меня до остановки ещё метров 10.

«Вот сучка», — подумал водила.

«Иди в жопу», — устало подумала я.

Нашими новыми соседями стала развесёлая семейка, традиционное общение которой заключалось в витиеватых матах с небольшим количеством междометий для связки этого всего в стройный и понятный диалог.

Почти каждый вечер там бушевали такие драмы, что, в принципе, телевизор был не нужен. И каждое утро я была уверена, что обнаружу в общем тамбуре покусанный зубами труп с топором в башке. Но нет. Утречком эти милахи в обнимку шли и щебетали, шо те канареечки.

Живут же люди, завидовала я. Всё у них бурлит, пенится. Четырёхзначные долги по комуналке, бухлишко ежевечерне, срань вокруг по щиколотку, а им — зашибись. И ничо не парит. Сынуля дурь толкает, чтобы как-то до тюрьмы перекантоваться, старичок бутылки собирает, чтобы как-то выжить, а работать придумали глупые люди.

Электорат — он такой. Находчивый.

А другой сосед всё нам сочувствовал, мол, вот же напасть какая с Донецком приключилась. И в то же время упоённо рассказывал, как он, будучи военным, чехов да немцев кошмарил при Совке. И никак у него это всё в аналогию не складывалось. Мы же там были освободители, а они же на Донбассе оккупанты.

Голова — предмет тёмный… (с)

А квартиру нам сдал клёвый парень Витя, который являл совсем другой Днепр. Работящий, хозайновитый, рукастый, нормальный такой. Вот отличная семья просто. Хорошие, адекватные люди, своими силами построившие большой красивый дом. Так было всё похоже на нас, до боли… Одно место, одно время. И такие разные люди. Кто-то работает и живёт, кто-то бухает и барыжит дурью, кто-то тоскует по Совку. Точно так, как в Донецке. Точно так, как и везде.

Год мы прожили в Днепре. Муж строил бассейны, я пыталась освоить фронтенд, доня заканчивала 11-й класс.

К слову, в Днепре ей очень понравился новый коллектив. Дружные, добрые дети. Совершенно никакая школа и очень хороший по-человечески класс.

Потом доча поступила в КПИ.

Сама, без репетиторов, без дополнительных балов, поменяв три школы за два года. И мы страшно гордились ею. А какие-то грустные мамочки абитуриентов бубнили, что их дети не поступили на бюджет, потому что у детей АТОвцев — привилегии, да. Они это знали точно, а мне было мучительно лень тыкать их носом во фразу «при прочих равных».

И мы снова перебрались в Киев. Теперь уже ради дочери. Чтобы облегчить ей адаптацию к более-менее самостоятельной жизни студентки.

Дальше можно писать много, с тех пор прошло ещё 2 года, но вряд ли это будет интересным. Обычная жизнь обычной семьи.

С одним лишь нюансом.

Мы снова стартуем из положения «в чистом поле с голой жопой».

Нам снова нужно строить дом, покупать инструменты для мужа, заново обрастать клиентами. И нам уже чуток за 40. Сложно?

Прорвёмся!

Мы живы, мы плюс-минус здоровы, мы работоспособны.

Мы знаем, что за нашу жизнь отвечаем только мы сами.

И рано или поздно мы таки снова увидим жовто-блакытный стяг над Донецкой ОГА.

И переименуем улицы. И подержим за горло кое-кого. И выпьем у нас дома вместе со всеми теми, с кем нас подружила эта война. С Катей из Черновцов, со Светой из Киева, с Витей из Днепра…

А где-то за кордоном одно маленькое плешивое хуйло будет снова строить планы.

Не это хуйло, так новое. Они там не могут без хуйла.

И к этому нужно быть готовыми.

Сохранена авторская орфография.