Вечный кайф (начало)

Книга ничем не пахнет. В этом истина. Ничем, кроме временной пыли и крысиной мочи. Времена, когда от неё разило  человеком, прошли. Тёти и дяди, плодившие строчки вместо детей только для того, чтобы дети других учились читать между строк, выветрились со страниц фолиантов или того хуже - ушли сами, из ими же облюбованных квартир с видом на вечность, почувствовав себя лишними в любовном диалоге времени и бумажных ягодиц. 

И здесь в архив вхожу я и нужна мне одна-единственная книга, та, которая нужна всем нам.

- Ваша фамилия? -спрашивает меня лаборант-архивариус. Моей фамилии ей достаточно, чтобы выполнить заказ.

Рядом у стойки - профессор неестественных наук. Мятый и немытый. Он возвращает свой том - в три раза толще моего.

Мой, раскрытый на первой странице, без предисловий и печатных формальностей, начинается словом "ага".

Всё просто. Географический центр первой страницы – два чёрных червяка, лежащие на безграничном белом поле, разделённые едва заметным волосом-чёрточкой.  Две коротких формулировки-червяка:  одна над волосом, другая – под. 

1982

_____

ага

Следующая страница – следующий  год: тысяча девятьсот восемьдесят третий.

Слов намного больше, в два столбца. Среди них я встречаю удивительное слово "кролик" и не менее неожиданное слово "пашня" и "шляпа". Году  1984-ому  посвящено уже 7 страниц. Беспрерывная череда совершенно разных слов - от двубуквенных междометий до многосложных конструкций.

В 85-ом – 16 страниц. Глаза начинают уставать. Прыгают через слова-барьеры, не спотыкаясь, но то и дело приподнимая брови от удивления. Надо же! Какое слово нежданное!

Год 86-ой, 87-ой. Череда-вереница густеет, наливается соком ранних  метафор, уже можно проследить зачатки первых  синонимичных рядов и игру суффиксов, в которой «волчище» с голосом Папанова бегает за румянцевским «зайчиком» из одной серии котёночкинского мультфильма в другую. И здесь – стоп. Взгляд налетает на неодолимую преграду и останавливается. Вместе с сердцем. Между «виноградом» и «коньяком», расплющенная ровными кипами столбцов, - "мама". И тут же – «мамочка».  С суффиксом «очк».  

Костариканские философы считают, что срок, на котором выбеременный ребёнок произносит сокровенное слово: «мама», отмечается галочкой  в Книге Жизни. Кто ведёт эту самую Книгу Жизни, философы не оговаривают, но при этом рассмеются в глаза всякому, кто посмеет утверждать, что представители человечества имеют к этому отношение.  

Я несу свой том обратно, к стойке, и вопросительно смотрю на архивариуса.

- Здесь не может быть ошибки, - отвечает он, - это как если бы вы пеняли на зеркало…вы такой, какой вы есть.

Архивариус – человек.  В этом нет никаких сомнений. Тихий, апатичный, немногословный – типичное существо библиотечного типа. Рождённый такими же немногословными мамашей и папашей. И вот этот вот самый человек, чьи галочки в Книге Жизни явно смотрится повыигрышней моих, смотрит на меня поверх  этой самой Книги, где, упорядоченно от первого и до последнего то ли услышанного, то ли произнесённого слова, разлёгся вожделенный конспект моего бытия. Что за программа снимает и записывает данные о каждой секунде нашей жизни? Кто ходит за нами по пятам, выслеживая, анализируя, а может, и подбрасывая нам  какие-то новые обстоятельства и кто в таком случае ходит за ним самим, за нашим двойником, и за двойником двойника; и не ходим ли мы в таком случае друг за другом, как исполнители самой гротескной ламбады в истории человечества?

Глядя на стандартного обывателя,  крепнет убеждение, что ему по большому счёту всё равно, КАК вещь работает и какой глубины извилины мозга того человека, который знает, КАК. Обыватель припадёт к источнику вечной молодости, даже не задавшись этим вопросом.

Узнать, какое слово ты произнёс первым, когда выстроил первую трёхэтажную речевую конструкцию и сравнить собственный словарный запас и словарный запас Николая Терелёва, пользуясь объективными данными, пусть и неизвестного происхождения   – это как шарик со снегом и замком внутри.  Как игрушка. Её бы за стекло поставить, любоваться и вытаскивать время от времени для воспроизведения снежного бурана.

Жизнь – гораздо серьёзнее. Помимо слов на бумаге, пусть и структурированных с потрясающей точностью, она требует постоянного потребления видео- и аудио информации. В нас запущен такой себе топорно склёпанный  плейер, в котором точкой невозврата становится каждое следующее мгновение. Вернуться в прошлое и пересмотреть любимые моменты возможно. Вот только видео это очень плохого качества, склонное со временем самоуничтожаться или замещаться другим - недостоверным. 

В твоём альбоме – рафинированные фотографии собственной свадьбы. В твоём архиве – одно-единственное видео свадебного банкета.

Но хочется-то тебе другого. Того, что никогда не было снято на камеру и о чём не напоминает ни одна фотокарточка. Того, что,  казалось, было навсегда утеряно и предоставлено самому себе в твоей вечно дырявой головешке.  В тот момент ты меньше всего хотел видеть рядом облизывающегося папарацци с камерой; ты и на память свою особо не надеялся, живя только тем моментом - наивысшего счастья, нирваны – какое название ни придумай, всё равно мало.

А кто бы тогда задумался над тем, что момент наивысшего счастья порождает в ту же самую секунду и возможность наивысшего горя – от неспособности заново пережить такие же моменты?!

В твоём архиве – по-прежнему то же самое видео. Но теперь - это жлобская тусня нетрезвых краснорылых безумцев, где главный краснорылый безумец – это ты сам. 

 Если человек сможет прийти в видеотеку и заказать себе семиминутный, уже смонтированный ролик – это будет уже не шарик со снегом. Это будет примерно так же серьёзно, как и сама жизнь.

«Мне, пожалуйста, дайте седьмое июля 1984 года, с 16-30 до 16-37»

И несут – твоё седьмое июля, в коробочке.

И на этом видео – то, как ты познакомился со своей будущей женой, снятое камерой высокого разрешения, с самого удачного ракурса и с идеальной работой звукорежиссёра.   Хоть сейчас – на большой экран.

Слышишь, канонада над городом? Это стреляются фотографы и режиссёры.