Фильм №7 - Андалузский пёс (Луис Бунюэль)

Фильм «Андалузский пёс» (фр. Un chien andalou) снял в 1928 году Луис Бунюэль (исп. Luis Bunuel Portoles,  1900—1983). Сюрреалистическая кинофантазия Луиса Буньюэля и Сальвадора Дали представляет собой последовательность разноплановых, зачастую шокирующих, сюрреалистичных образов. Картина открывается известной сценой, в которой Луис Буньюэль последовательно: точит лезвие бритвы, выходит на балкон, смотрит на полную луну, а затем делает лезвием надрез по глазу девушки, сидящей в кресле. В это же время тонкое облако пересекает диск луны.



Далее мы видим оторванную руку, облепленную муравьями; мужчину, который тащит за собой два рояля с полуразложившимися мёртвыми осликами и двумя привязанными к роялю священниками; человека, стреляющего в другого человека… 16 минут завораживающих, противоречивых киноэкспериментов до сих пор не поддающихся однозначной оценке.



В основе сценария фильма «Андалузский пёс» лежат два сновидения его создателей Луиса Буньюэля и Сальвадора Дали. Название фильма, скорее всего, связано с обычаем, согласно которому в Андалусии смерть человека сопровождается воем пса, оповещающем о скорбном событии. Для съёмок эпизода с проведением лезвия ножа по глазу девушки использовался коровий глаз. Эта знаменитая сцена считается одной из самых жестоких в истории мирового кино. Фильм содержит ссылки на произведения нескольких писателей того времени, в том числе на стихотворения Федерико Гарсиа Лорки и роман Хуана Рамона Хименеса «Платеро и я» (исп. Platero y yo, 1914), который создатели фильма сильно недолюбливали. В 1960 году Буньюэль добавил к фильму саундтрек — музыку из оперы Вагнера «Тристан и Изольда» и два аргентинских танго. Эту же музыку играл граммофон во время премьерных показов фильма.



«Мне доводилось слышать или читать более или менее изобретательные толкования «Андалузского пса», но все они одинаково далеки от истины. Вместе с Дали мы брали гэги и предметы, какие только приходили на ум, и затем безжалостно отбрасывали всё то, что могло хоть что-нибудь значить». Так говорил Бунюэль о своём дебюте тридцать лет спустя, словно подводя итог бесчисленным спорам вокруг ленты, входящей в число самых загадочных произведений не только сюрреализма, но и всего мирового кинематографа, щедро обогатившей киноязык: прихотливый монтаж, непривычные ракурсы, новаторское применение наплывов и двойной экспозиции… Картина суть идеальное, как бы сущностное воплощение сюрреалистических принципов, ибо затянувшееся экранное видение «прекрасно, как встреча зонтика со швейной машиной на операционном столе». Не следует нисходить до попыток традиционной трактовки эпизодов и их коллажного сопоставления. Образы у Бунюэля и Дали не носят символического характера. Логика сна или бреда, скрупулёзно воспроизведённая создателями, не даёт ответа на вопрос, в чём смысл прихотливого, как бы случайного сочленения никак – внешне – друг с другом не соотносящихся предметов и явлений. Знаковость образов, включая «испанское» название, жутковатую руку в муравьях, отрезанную кисть и т.п., лишь позволяет заключить о наличии чего-то – чего-то мрачного и пугающего, выражая глубоко внутренние, не оформившиеся беспокойство и смятение социального, личного, в том числе сексуального, политического и любого иного свойства. «Андалузский пёс воет, кто же умер?» - трансцендентное неподвластно разуму.