Начало осени - сентябрь.

Я подожду, я научился ждать,
как пёс, идя по улице вечерней,
не вспоминая прежних огорчений,
когда от холода не получалось спать.

Я подожду, ведь время еще есть,
и я согреюсь даже в зимнюю погоду,
не забывая мудрую природу,
что подарила мне такую шерсть.

Я знаю, что сегодня я поем,
а может, и попью, но где - пока не знаю,
но я бегу вперед, не унываю,
хотя пока и остаюсь никем.

Пригрелся, мне приснился сон,
что где то там, за стеклами окошка,
под батареей мирно дремлет кошка,
и это также мой, любимый дом.

Ну вот, опять всего лишь сон,
а я намок под этим долгим ливнем.
Но я дождусь, я терпелив, я не ленивый,
а этот сон - не просто лживый сон.

Я верю, есть на свете человек,
заботливый, необычайно добрый,
я положу ему на грудь свою большую морду,
я защищу его от всех на свете бед.

Мне холодно и очень больно на душе
но ты не знаешь этого - как странно...
Того, что рядом был и нет уже,
забрали ветры, и унесли в те страны,
где хорошо, где много снега и покой,
где на ресницах замерзают слезы,
где умирают грезы, где боль течет рекой,
где по жаре скорбят морозы.

Закрой глаза и, может быть, во сне,
мы встретимся и ты меня узнаешь,
и может быть увидеть пожелаешь
в зеленой и застенчивой весне.

Зачем? Ведь это уже слишком!
И ты во сне беспечно улыбнешься,
и на рассвете рано ты проснешься,
растрепанной улыбчивой малышкой.

А я замерз, и глубоко в душе,
осознавая, что всего лишь двадцать,
крича себе, что не пора сдаваться,
я опоздал, и не догнать уже.

Застрял, как в океане северном ледник,
и зачерствел, как та буханка хлеба.
Лишь под куском ночного неба
осознаешь, какой же ты старик.

Просто песня эта за душу зацепила...

Пускай ты выпита другим,
но мне осталось, мне осталось -
твоих волос стеклянный дым,
и глаз осенняя усталость.
Но возраст осени, он мне
дороже юнности и лета,
ты стала нравиться вдвойне,
воображению поэта.

Я сердцем никогда не лгу,
и потому на голос чванства
бестрепетно сказать могу,
что я прощаюсь с хулиганством.
Пора расстаться с озорной
и непокорною отвагой,
уж сердце напилось иной
кровь отрезвляющею брагой.

И мне в окошко постучал
сентябрь багряной веткой ивы,
чтоб я готов был и встречал
его приход неторопливый,
чтоб я готов был и встречал...

Теперь со многим я мирюсь,
Без принужденья, без утраты.
Иною кажется мне Русь,
иными кладбища и хаты.
Прозрачно я смотрю вокруг,
и вижу там-ли, здесь-ли, где-то,
что ты одна сестра и друг
могла быть спутницей поэта.

Пускай ты выпита другим,
но мне осталось, мне осталось -
твоих волос стеклянный дым,
и глаз осенняя усталость.
Что я одной тебе бы мог
воскидываясь в постоянстве
пропеть о сумерках дорог
и уходящем хулиганстве.

Черные деревья укутал туман,
ночь придала им свои очертанья.
Это похоже на нежный обман,
который так тихо заходит в сознание.

Темная ночь, и туман ослепил,
вот уже вокруг ничего и не видно.
Ты думаешь, что я тебя не любил?
Сейчас я смеюсь, а в душе так обидно.

Обидно, что вышло все как-то легко,
как будто над этим усердно старались.
Мне трудно понять - как же было тепло,
как горел тот огонь,
хоть дрова и не клались.

Но вот его нет - погасил тот туман,
что в душу пролез, породив все, что тает.
Тот огонь теперь мой,
а тогда он был наш,
теперь он не греет, а лишь обжигает.

И спасает меня тот холодный туман,
стою под деревьями в обьятиях ночи,
и слышу от другой новый, нежный обман,
и сердце мое быть обманутым хочет.

Ты уйдешь, как растают снега,
когда песнь уже зимняя спета.
На носу подошедшего лета
я как детство не вспомню тебя.

Я как детство не вспомню тебя,
Отпущу все былое не скромно,
Позвонишь - я спрошу как дела,
а не вспомнишь -
мне будет не больно.

Ну а если и будет - прости.
И не думай, что ты виновата.
Я же сам все тогда отпустил
по течению плыть до заката.

Что-то боль моя прошла очень быстро,
не заметил, что сам зачерствел.
Но ты знаешь - не стал я корыстным,
и сейчас как тогда -
все, что чуствовал - пел.

 

Смейся, любовь,
над разбитой сюдьбой.
Смейся, да так,
чтобы всем было слышно.
Я выпустил душу,
я выпустил кровь,
но что-то осталось,
но что-то не вышло.

Оно есть внутри,
и его не прогнать,
то смутное чуство,
залезшее в душу.
Ты можешь не верить,
а я могу врать,
но сейчас не могу,
ведь оно меня душит...

Когда-то же радость
оно приносило,
потом же - печаль,
а теперь - безразличие.
Теперь моя ладонь
не сожмет крепко сталь,
не выпустит пулю,
забыв все приличия.

И быстрая пуля
тебя не убьет,
и ты будешь жить,
и я точно так же.
"Мы будем жить вместе,
к нам радость прийдет.
Люблю тебя, солнце..." -
тебе кто-то скажет.

Я нашел тебя тогда,
когда лето начиналось.
Может я закрыл глаза,
чтоб не чуствовать усталость?
Нет. Я знал уже тогда,
будут слезы, грусть и боль
Понять - той, что так прекрасна
рядом нет уже со мной.
Я понимал - не будут вечно
от тебя идти преветы,
но пока мне хорошо,
(от тебя) в осколках лета.

Может я закрыл газету,
чтоб не видеть там себя?
Все равно в осколках лета
рядом чуствую тебя.

Все прошло. А может было
это все, как сад зимой?
Если я расправлю крылья,
не поедешь ты за мной,
не пойдешь, не полетишь.
Да и в этом смысла нету!
Ведь всегда в глазах стоишь.
Как тогда, в осколках лета...

Воспоминания

По старой и истоптанной дороге,
идет старик - он весел и угрюм,
был стар и млад, и видел в жизни много,
но не забыл своих вчерашних дум.

Он помнит все - веселье и успехи,
он помнит радости компаний и рубли.
Он помнит девушку, что лучше всех на свете,
но с ней они любовь не сберегли.

Она была красива, сексуальна,
но главное - тепла была в душе,
среди чужих была своя -
и это не банально,
хотя добра не много получала же.

Она была старше него на восемь лет,
и в этом расставанья ли причина?
Ведь она женщиной была,
он был почти мужчина...
Но это лишь из юнности привет.

Дай Бог тебе...

За окном холодный дождь,
и фонарь промок.
Он капает, льется,
стекает по стеклам.
Так хочется, чтоб утром
влетел твой звонок,
твой радостный смех
и голос теплый.

Но вот и все, и я хочу,
чтоб ты была
не с теми всеми,
а с тем,
кто бы тебя боготворил.
Дай Бог тебе
любимой быть другими,
как я тебя, родная, полюбил.