реки

В закат отбывают последние лодки и остров глотает их по одиночке, и звуки моторов их гаснут, как спички. Везде лабиринты каналов, озёра и остров совсем не обжит – только пляжи. Под ивами к берегу сходится рыба, бросаясь от тихих шагов врассыпную. Кострища свежи, кое-где зарастают – трава и песок удивительно белый. Ленивый и длинный, как день ранним летом еще до Купала, Днепром проплывает медлительный, важный речной пароход. В этих сумерках влажных везут рыбаки огромную рыбу, и страшно становится после такого отлить ночью за борт. Они возвращаются – все эти лодки на тихом ходу в тишине ближе к ночи. И песни вполголоса, грубые лица уставших мужчин становились тем глуше, чем ближе они к приближаются к суше. Асфальт убивает в них важное что-то – как жажду охоты, азарт быть свободным, и воду, и ветер, казацкую волю днепровских притоков и плавней под небом. Их жены с детьми уже вышли на берег и радостно машут в закатную темень – мужчины вернулись, мужчины вернулись, мужчины вернулись… заглавная тема.

По левому борту большой черный бакен мерцает зеленым закатному небу. Причалы пусты – лихая швартовка, фонарик с причала и синий бассейн подсветят дорожку и убранный столик. Влюбленная пара за пятый десяток с двухкорпусной яхты – они загорели, их волос – солома. В потертых, просоленных, выцветших шортах бредут мимо лодок, взойдут к себе на борт. Она идёт в душ, и потом полуголой выходит на верхнюю палубу к мужу, а он чистит рыбу на пирсе бетонном – умело и быстро, как будто не жизнь он потратил на это, а целую вечность. Шевелится воздух – горячий и влажный, как мысли о Кубе, и капает мёд из вечернего лета, и нет ни намека на то что есть завтра. Общаются тихо и вовсе немного, слова узнавая скорее по жестам, и держат так часто друг друга за руки – и я понимаю, что теплое счастье, налитое в реку смывает печали. Проносится чайка, огонь сигареты случайно сорвется и падает в воду, и тут же погаснет. И красное солнце за ним повторит тот же трюк через время. Господь докурил, оставляя на память копну облаков от своей сигареты. На почту к нему не приходят ответы, экран угасает. Настольная лампа с тугим абажуром касается пальца и в комнате тихо, и тихо в парадном, и небо вокруг отдает тишиною. Сверчки за окном разбивают посуду. Ты снова нигде, никогда, и повсюду…

Яхтсмен-англичанин седой и весёлый сидит за столом с длинноногой девицей, и русским акцентом намерено нежно она что-то шепчет ему по-английски. Им тихо, им радостно, пусть и раздельно для каждого смысл создает эта радость. Им так хорошо – это так очевидно, когда ты идешь, пусть не глядя, но рядом.
Приходишь в свой номер – немного голодный, уставший с лихвою, с проделанной дыркой почти что под сердцем – еще бы немного и мог бы случиться престраннейший случай… Мобильный в последний кричит – Батарея! Безвременно гаснет, и комната эта, и эта кровать вдруг становятся больше, чем все на планете пустые вокзалы, и ты неизвестно зачем отпускаешь долой свои мысли, и спишь до рассвета. Такое случается разве что летом, и может потом повторяется снова, и больше уже никогда не случится – ни с кем-то другим, кем ты больше не будешь, ни с кем-то другим, кем ты мог быть когда-то. Запомни все даты, забудь про все даты, забудь всё на свете и северный ветер тебя никогда ни за что не разбудит. Мы просто смешные напрасные люди. За это он нас никогда не осудит – он сам нас такими придумал когда-то.