В моем детстве ходить без ножа считалось дурным тоном...

В «Бременских музыкантах» я, конечно же, король.

Дед мой на Старом Арбате был в одном из храмов старостой. Никогда не пил, не курил, был очень строгих правил. А раз строгих правил, то, значит, и детей было много — шестнадцать.

Отец все прощал. Если я озорничал, он меня отводил в маленькую комнату, запирал дверь на ключ и делал вид, что лупит. Он говорил мне: «Кричи». И я кричал: «Не бей меня, папа!»

В моем детстве ходить без ножа считалось дурным тоном. Дурным тоном было быть интеллигентом. Нужно было всячески подчеркнуть, что нас голыми руками не возьмешь.

Во время войны для нас было счастьем найти гранату. В подвалах домов останавливались солдаты, отправлявшиеся на фронт. У них бывали лимонки. Иногда мы находили их, разряжали, запихивали за ремень гимнастерки и носили.

Вопрос с едой мы решали по-мальчишески. Сегодня мидии подают в ресторане, а мы их называли беззубки. Собирали в Москве-реке, варили. Воробьев еще ели. Прошла лошадь, остался навоз. В этих местах мы устанавливали мышеловки, и воробьи — пока клевали говнецо — попадали в них. А вот голуби пропали в первые же дни войны.

В драмкружке я был характерным комедийным актером. Педагогом у нас была старая актриса из какого-то театра. Чтобы выбить из меня эстрадность, в одной из пьес она дала мне роль Кутузова. Я спросил про костюм, а она сказала: «Никакого костюма. Просто очень серьезно произнеси этот монолог. Выйдешь, сядешь на стул, а тебя будут называть Михал Илларионыч». Я вышел и читал: «Терпение и время — вот мои воины-богатыри». В зале плакали.

Вопрос «когда жилось лучше, тогда или сейчас?» похож на «Кого ты больше любишь, папу или маму?». Прошлое для меня — мама, сейчас — папа.

У меня нет ностальгии по тому времени, но есть ностальгия по тем взаимоотношениям. Если человек вел себя не очень прилично, ему уже не подавали руки. И это делали сообща все приличные люди. Сейчас, если человек совершил недостойный поступок, ему с таким же рвением подают руку, потому что знают, что он богат и может дать денег на фильм.

На моем веку министров культуры было человек десять — приходят они, слава богу, ненадолго.

Чиновник странное существо — ему бы отказать только.

У меня есть друг, с которым мы всё и всех критикуем. Всё сравниваем с землей. Это доставляет колоссальное удовольствие.

Терпеть не могу четвертый канал и смотрю только его.

Я одного понять не могу — почему нефти много, а богатые не все.

Оппозиция в России очень злая. Если они смогут бороться, пусть борются, но чего они ждут? Сделать что-то хорошее за короткий срок нельзя. В нашей стране за два часа можно устроить только атомный взрыв.

Государство есть государство. Оно требует подчинения.

Мне смешно смотреть на наше руководство, когда они отстаивают службы.

Я верю в бога. Но это тема, которая не любит обсуждения. А все посредники у меня вызывают большое сомнение.

Я хотел бы изменить свой возраст. Быть бы хотя бы на 20 лет моложе. Хотя что это даст — через 20 лет опять будет то же самое.

Ленин сказал: «Лучший вид отдыха — смена одной работы на другую». Я этому следую. Если я устал от колки дров, то я сижу в интернете, а если нет интернета, сажусь за пианино и сочиняю музыку.

Вот интересная черта у людей: пока не признано другими — это говно. А когда признано — это да.

В детстве мы часто играли в лапту. То, что сейчас бейсбол. А, в общем, лапта — она и есть лапта.

С годами вся злость уходит.

Я сибарит, поспать люблю.