наши стулья развернуты друг к другу спинками

точки соприкосновения развеивает ветер

и уносит вглубь неведомыми тропинками

делая чужими нас на этой планете

абажур нависает ажурными гроздьями

рассыпается свет косым плетением

небо остыло и пушистыми хлопьями

снежинки кружатся в вальсе с волнением

 

птицы клюют с корицей выпечку

молчаливые мысли уходят в музыку

растекается мятный чай по блюдечку

даже вторник и тот настроен на лирику

 

зашипела волна в старом добром приемнике

кошка прошлась, хвостом в небо тыкая

растянулась вальяжно на подоконнике

видом своим недовольно хмыкая

 

по стене пробежались фары бликами

такси у подъезда, не выключен двигатель

фразы застыли надрывными криками

былое c вещами движется к выходу...

     Дождь шептал под утро о чем –то важном, ударяясь о крышу в многоэтажном, выстроенном из кирпичей красных доме, выставленном на продажу в неблагополучном районе. Хрипя по окнам и разбиваясь о парапеты, разлетался брызгами, словами бранными, искрами рваными быстрыми, под звуки кастаньет, ожидая просвета на свои вопросы, выкуривая запреты, как папиросы, один за другим.       Ты. Знаешь, что самое важное говорят совсем не так, а невзначай касаясь волос, нежно целуя в нос и оставляя почти электрический след, как знак. Знаешь, что самого главного хотят в унисон, не сдерживая огонь, синхронно проглатывая слова, и оставляя в головах их безумный смысл. Знаешь, что самое необходимое хранят в сердце с теплом, мечтают вслух ничего не боясь, и «спасибо», молясь, говорят в небеса. Знаешь, что самое доброе хотят видеть в глазах: карих, зеленых, серых, голубых бездонных, в поступках, в стихах под дольники, ямбы и хореи, приукрашены акварелью и вывешены на голые стены.

     На другом  конце мая слышны перемены: рассвет хватается за край спадающей по окну, крючком плетенной тюли, побрякивают сковородки, кастрюли, у кого –то посвистывает чайник, на блюдце черствеет надкушенный мятный пряник.Кто –то надевает юбку; блузу с рюшами и босоножки; кто –то платье из батиста, а кому -то в белый горошек не дают надеть красный сарафан, ничего, что парнишке – самообман ни к чему хорошему не приведет, пусть выражает свою сучью сущность, в жизни неожиданный новый поворот. Давай будем беззвучными, а не бездушными, не нужно решать за кого –то, что лучше.

     На два оборота закрываем входные двери, по лестнице бежим и с новыми идеями ступаем в проснувшееся свежевыжатое утро, переливающееся перламутром и пьянящее мягким ароматом пионов. Их волнистые игривые бутоны склонились к «поребрику» из бетона и тихонько качаются в теплых объятьях ветра, как листья на ветках, приютившие стаю ворон, чистящих оперенье и время от времени, хором кричащих «воррррр!», разводя базар, и предвещающих снова дождь… 

До вечера. Ты ведь сегодня опять придешь...

     В тяжелых шторах, узорчатых подвесках декора, запутался ветра холод. В плед закутавшись, пью глинтвейн задумавшись. Раскидана пастель на постели еще с пятницы. Для музы я обуза, тихо дремлет, как медуза, где-то в Малайзии, недалеко от Борнео тешиться, прячется, загорает. Меня тоже занесло черти куда, в задницу  –скорее б выбраться, душу нарядить в белое и первое, что сделать – выразиться жаркой шальной экспрессией, а пока в четырех стенах тесно мне, маюсь импрессией и в предвкушении тихо грешу, Амстердам курю…

     Затёртый пол, обшарпанная мебель и юбки подол свисает небрежно, стебли тюльпанов у ног, как степи, я вся такая милая, светлая, нежная растворяюсь в полумраке грязного дыма, рядом тени, гул и лавина живого джаза, в интерьере нет ар нуво –безупречная простота и напоказ в нотах легкая музыка, голоса с хрипотой неУзнанные, в голове закружилась мечта необузданно... всему свое время.

     Стены открывают экспозицию Ван Гога, увлеченного пуантилизмом немного и воздушным стилем импрессионистов, «ирисами» и «подсолнухами», «едоками картофеля» в Нюэнене, может, фри и с кетчупом, кто же теперь вспомнит то, эпоха прошла времени.

      «Dam», аллеи, улочки... Кто-то встречается, обнимается, а кто –то целуется и увлекается этой игрой, терпеть не могу, когда делают  подобное не со мной. Но не кто –нибудь, а ты… целуешь особенно, от касаний щекочет под ребрами, возношусь где –то над небоскребами и… только бабушка с полными ведрами отвлекает от красок в души. Если любишь –целуй и не отпускай в тишину, я тобою, мой город живу, мой Амстердам. 

      …Еле слышно с крыши упали последние капли печалей и мыслей. Улыбаюсь прохожим, что задумчиво дышат и не знают, что счастьем. Спешу сообщить им и быть чуточку в этом причастной…

Странно…

Живу по течению  Плавно,  Ударяясь в берега Филигранно, И пою от души Писклявым сопрано Вночи. В танго… Раз, два, три, четыре Галантно, Благородный и статный Идальго, Уводит в нуэво Любви. Томно… Вдыхаю слов  Горечь и Больно, Вкушаю ток жаркий Невольно,  В натянутых Жилах своих. Скромно… Целую в ресницы Покорно  и Чувствую нежность  Довольно, До дрожи, Рук    Сильных твоих. В танце… Сошлись на мгновенье И души, В скитаньи забвенья,  Нашли мы В спасеньи мгновений  Своих… Странно…

      Леса прикрывают по периметру фасад, хаотично разрисованный на новый лад, окутан лентами разноцветных нитей -  объемными граффити.

     Осень – лиса укрывает золотом необъятные леса, наполняет воздух хрустальной прохладой, грибным настроением, виноградно – яблочной усладой. Провожает клином вдаль улетающие ключи, прячет тепло под семью тяжелыми замками замка закрытого ключами и на засов, что б наверняка и до самой весны…      Утонченными кружевами паутинит крыльцо, курица разкудахкалась – снесла яйцо. Другие скукожившись, расселись по проводам, о чем они только думают там, может, куда улетают воздушные шарики…      Веки тяжелеют, она взглядом вдаль упивается, где в счастье стихии венчаются, волнующе стонут ветра, жухлая листва шуршит под подолами платья нежного и легких шагов небезгрешных, сметая пыль с длинных дорог и пепел с костров в ров…. Боится выйти с собой на откровение. Кусает губы больно и в кровь сбивает колени. Ищет и не находит себя по углам, боится напряжения не вписывающегося в ее настроение, разбивая все в хлам. А он подбирая вариации, идеально барабанит пальцами по упругой коже разгоряченной грации от ударов точных в самое сердце, в разогретую точку, в тактах форте -меццо...       - Спрячь меня между пальцами! Напои кур чаем, они мерзнут и скучают…Не то, что мы погибаем, увлекаясь грязными танцами. Подноси меня, как дождинку, к пузырчатым облакам в обнимку. С тобой я становлюсь смелее, сверху удобнее и теплее…      Хруст души. В груди дыра. У него в дыре душа. Переломный момент – чай, кофе, поблядуем- на ноябрь подарочный абонемент, я опять рискую, тихо мысли рисую на полотне и рифмую не рифмующееся, вполне...      Жуткая пустота выделяет зеленые уставшие глаза, не спасает «буржуа». Словно, с другой планеты, хожу в ресторан есть «по- киевски» котлеты и бунтарю, на ветер слова бросаю о музыке, и танцую в караоке о политике. Радуюсь по тебе, вдыхаю держа за плечи, жизнь- короткометражка, она не вечна. Твое молчание созвучно с моими мыслями, с каждой минутой оно все тише, искренней. Не завертывай меня в фольгу, прости за несовершенство, ты всегда жег дотла не то, что следовало...

   Когда уставший, седой и опустевший город погружается в лучи заходящего янтарного солнца, когда ветер тихонько шепчет свою незатейливую расслабляющую мелодию, колыша бутоны георгин и срывая одинокие лепестки с увядающих гладиолусов, когда мама зовет  малыша домой, а он не хочет, громко рыдая, и по его милому, нежному личику текут маленькими жемчужинками слезки, когда на Зеленой пахнет ананасовыми дынями и  медовыми яблоками, а из домов напротив - рутундой, когда лохматый, за день выспавшийся барбос Чарли радостно виляет хвостом и преданно смотрит в глаза, с надеждой, что с ним наконец поиграют, но ты опять спешишь и успеваешь только почухать любимца за ухом, и чмокнуть в симпатичную и вреднющую мохнатую мордашку, сказав что «со мной нельзя»…

   Когда каждый шаг приближает к мечте, словно к небу, укравшему  кусочек души, когда с каждым движеньем становишься желаннее, а с каждым вдохом и дальше хочется жить, потому что рядом оН, упивающийся дерзким, хмельным и пряным ароматом нероли, моим ароматом…

   У нее душа из глины, как картина «паутина в георгинах».  Быть всегда мечтала сильной и лепила твердый камень из размякшей льдины синей.

   Камней собралось полный двор, хватило их на новый холл, забор высокий, четыре стены одиноких без потолка, что б дотянуться до луны, иногда,  что б дудлить с горечью мартини и любоваться baldinini, смотреть на небосвод лазурный, затянут облаком безумным, в лучах искрящихся ажурных, и путешествовать всерьез среди уставших робких звезд, как в грезах птица среди гнезд, что б рисовать закат, восход, любовь, печаль, струны аккорд… Пока не появился он, диктующий всей жизни тон - с фарфоровым тигровым сердцем, открывший к ней умело дверцу, заливший до краев румянцем, закружив нежно в сладком танце.

   Но ни душа, ни стены без потолка, ни даже забор суровый, не были к такому готовы. Ей хотелось свободы и голубая глина растягивалась по небу следом длинным. Ты только представь как это – внутри бескрайнее небо, уходящее лето и стихи в либретто…

…Много воды с тех пор утекло, в этом нет ничего необычного. В наших городах слишком тесно, чтобы считать встречу случайной или неуместной. Он забирал деньги из банкомата, скорее всего очередную зарплату. Она заглядывала через плечо с почти серьезным намереньем подсмотреть пинкод или огреть одиноким кирпичом по башке горячо его… Ну а что?!  У нее украли кошелек, пропала поездка в Хургаду или в Бангкок, обида закралась на весь мир. Тут он обернулся и спросил, в растянувшейся хитрой улыбке губки пухлые сложив, любит ли она кофе и бутерброды с сыром, тем самым спас себя, став ни кем- нибудь, а почти кумиром.

   Живо ворвался в комнату без  потолка, как воздух на рассвете, как мармеладная листва, ветром играл ее кудряшками, словно в поле ромашками и целовал нежно плечи, теребя горящие свечи, которые не только для света, но и для встречи сердца и души в дымке вечности где-то.

-Холодно? – спросил тревожно, на смутно знакомом языке осторожно, Из тех, что не знаешь ни слова, но чувствуешь кожей и слушаешь снова и снова, наполняя фарфоровое сердце нежностью и теплом, укрывая паутиной сладкой ее.

…Размягченный кусочек податливой глины, становился  в объятьях его небом синим, откровенье пугало, воображенье играло и себе представлял он как это - внутри бескрайнее небо, уходящее лето и стихи в либретто…

    Двухдневная щетина, потертые штаны, ну что ж ты за скотина, незнающий судьбы. Играешь жизнью смело, по острию ножа несешься словно ветер, не чувствуя тепла. И по лицу рукою никто не проведет, лишь надает по роже, что б знал  - труба зовет, не долго на свободе – успеть бы все, так вот…

   Кражи и разбои, граффити на стенах, сомнительная жизнь в сомнительное время, выпивка без «стоп»а и пошлая гульня, когда все засыпают - дежуришь у окна, где яркий свет заслепит, что б не признать слезу, где тенью пробежит фигурка по стеклу… она так близко, рядом, она так далеко – ты пел ей серенады, теперь, увы, никто…

   Вечер несет прохладу. Сверчок не спит в траве. Ты расскажи ему все о любви своей. Смычок затянет с грустью очередной мотив, раздастся звонким эхом, среди плакучих ив. Зацепит месяц рогом за ворот твой пиджак, мягкий туман постелет под звездами в снопах. Волнами река шепчет, целует баю – баю и превращает сон твой необратимо в явь… 

     Дом- корабль качается, в проулках тесных мается, влечет зевак заглянуть, что и как во внутрь. Атланты напрягаясь, держат балкон взвиваясь вверх. Второй - крепиться сам. Из него вид красивый на площадь старую и универсам.

     При входе вывеска, рекламный щит - Sale! Sale! Sale! - влекут витрины яркие, в общем, полный пшик.  Правда, нищий у двери, как -то совсем не в тему – он  без ног, но и здесь чувствуется какой-то обман или подвох. Семь дней в неделю простроченный нюхает клей он. Может так утоляет боль или голод, неужели он хуже паршивого кота какого-то…

    Которые хочется сберечь, оставить в кладовых своей памяти и вспоминать с теплом и любовью в сердце, с смешинкой на губах и хитро прищуренными глазками, с трепетом в душе, с нежностью и восторгом, под шуршание крон величественных лиственниц, напевы вольных беззаботных птиц, плескание взбудораженных и разливающихся белой холкой волн, всей красочностью и неповторимостью теплого весеннего вечера.

   Как мало для этого нужно: свежий воздух, пропитанный легким ароматом сирени, компания любимых и родных людей, приятная музыка, веселые разговоры и убаюкивающе- расслабляющее кресло-качалка. Эх…еще бы клубники) жаль, что пока не сезон.

   Вездесущая назойливая соседка подсматривает за семейной идиллией и нарушает уединение своим звонким писклявым голосом:

- А вы не боитесь, что этот забор скоро рухнет, плиты уж совсем наклонились?

- Нееет! - игриво отвечаем ей. – Он еще и нас, и вас переживет…

  И какое ей, зеваке и любопытной варваре, до нашего забора дело? )