Языческое мировоззрение ч. 2 (лонгрид)

Часть 1 http://blog.i.ua/user/3485938/2306074/

Миф в реальности

Если после сказанного в язычестве нет ничего от религии, то остается миф без веры — эстетическое наслаждение красотой и силой мифа, возможность черпать из него запас вложенного в него тысячелетнего опыта, переплавленного и спрессованного коллективным разумом народа — а в мифе зашифрован огромный массив философских размышлений о мироустройстве и в первую очередь о своем "Я". Такое восприятие язычества ничем, по сути, не отличается от восприятия произведения искусства. Каковым, добавлю, миф и является.

Талантливо написанное художественное произведение в наглядной форме показывает нравственные принципы, идеалы и ценности. И доносит смысл до читателя во сто крат эффективнее, чем сухой трактат, толкующий о том же на рассудочном уровне. В конечном счете, наше "Я" зарождалось и росло в волшебном мире сказок. Зрелая личность — во многом эхо усвоенных с детства книг, и мифология своего народа стоит на первом месте не только по времени усвоения.

Этим выявляется еще один аспект языческого мироощущения. Язычник сознательно обращается к мифологии, к сохранившимся отголоскам древнейшей космологии, онтологии, эстетики и этики, которые выражены образным поэтическим языком. То, что большинству современных людей мало известно и мало интересно, в сознании и в жизни язычника занимает почетное место.

Если верно, что потребность в прекрасном и в фантазии присуща человеку, то удовлетворять ее путем обращения к языческому мифу, а через него и к мироощущению — вполне естественный выбор.

Я принимаю и впускаю в свою жизнь миф. Тем мое мировоззрение отличается от мировоззрений некоторых не в меру рационализированных технократов, которые призывают давить в себе все, что не есть рацио. Я честно признаю, что мой мир — это мир сказки. Тем отличаюсь от представителей однобожных религий, которые тоже живут в сказке, но относятся к ней необычайно серьезно. Что вредит в первую очередь самой сказке, лишая ее поэтического очарования.

Почему такой добровольный самообман не ведет в тупик? Дело в том, что мир литературы, мир мифа и сказки, весь искусственный мир, созданный нашим воображением — создается и развивается не по случайности. Он отображает, проецирует, пусть порой и в очень причудливой форме, самую что ни на есть суть реального мира. Вычленяя из нее "экстракт", самое важное, то, что ускользает от рассудочного понимания. Задача сказки — быть "более реальной", чем сама реальность!

Язычество создавалось сотнями поколений наших предков. Каждый штрих языческого мифа проходил шлифовку временем и коллективным опытом. И лишь самые точные и тонкие, самые удачные догадки, прозревающие сущность мироустройства, выдерживали отбор и передавались потомкам. Космические полеты и интернет, изменив внешний облик человечества, мало затронули сущность человека. Потому и сегодня языческий миф остается куда как жизненным — повествуя о богах, он рассказывает на самом деле о нас.

Емкость и точность описания мироустройства, данного в языческом мифе, такова, что современный окружающий мир вполне можно воспринимать как продолжение и отражение мифа. Жизненность и современность древнего язычества состоит в том, что принципы, высказанные еще тысячелетия назад, продолжают работать сегодня.

Модель мифа как художественного текста способна прояснить то особое отношение язычника к своим богам, которое можно выразить формулой "не верю, а чту". Пусть, к примеру, человек многому научился в нравственном и эстетическом плане, читая "Дон Кихота". Но не будет же он из-за этого воздвигать храм Единого и Предвечного Дон Кихота и бить поклоны перед его иконой! Любить произведение художественного вымысла можно, оставаясь при этом критически и скептически мыслящим. Книгу почитал, получил наслаждение от соприкосновения с высшим стал лучше — и снова окунулся в реальный мир. В том числе и для того, чтоб вновь обретенное богатство духа проявить в жизни (а иначе зачем оно?).

Язычнику присуще умение не смешивать области применимости мифологического, опоэтизированного восприятия действительности с другими уровнями (в том числе и с рациональным) и гибко переключаться между ними по мере необходимости. Язычник может ясно видеть черты божественного буквально во всем, что его окружает: в золотых колосьях, облаках, в речных волнах, да и в самом себе. А через час спокойно делать свою работу. Язычество — это во многом способность находиться одновременно в двух мировосприятиях: религиозно-мистическом, когда сакральное ощущаешь всюду, и том будничном состоянии, без которого не удалось бы заниматься вполне земными делами.

Примечательно, что монорелигии сформировали в нашей цивилизации болезненный разрыв между небесным и земным векторами развития личности: одни, чрезмерно экзальтированные, испытывают мистические экстазы такой интенсивности, которая вряд ли совместима с психическим здоровьем, а другие в это время настолько погружаются в земные заботы, что потребности выше витальных просто атрофируются. Язычество в этой связи можно охарактеризовать как искусство уделять должное внимание обеим граням жизни, не впадая в уродливые крайности. Для ощущающего "единство в многообразии" в этом нет ни противоречия, ни даже технической сложности.

Возвращаясь к аналогии между языческим восприятием язычества и погружением читателя в мир литературного произведения, добавлю, что при таком восприятии мифа у меня нет возражений против, к примеру, христианства. Во-первых, литературные вкусы — личное дело каждого. Во-вторых, я готов признать, что при таком недогматическом прочтении Библии человек может внутренне обогатиться и чему-то научиться. Иными словами, то обстоятельство, что человек своего бога зовет Христом, для меня не есть повод к неприятию. Если при этом он образ Христа воспринимает по-язычески, без догм.

Только почему-то это так редко встречается...

Да и религиозных распрей и "священных" войн за веру при таком прочтении мифа быть не может. Как-то не укладывается в сознании, чтоб любители Флобера пошли джихадом громить любителей Тургенева. Или что поклонник Пушкина будет за смертный грех почитать прикосновение к тому Гете.

Кто такие наши боги

Мое восприятие языческих богов — не как личностей, а как образы. Боги живут и действуют, но не во внешнем мире, а в нашем сознании, не в объективной, а в субъективной реальности.

Примитивно-буквальное толкование языческих мифов и личное восприятие богов приводит к явным нелепостям. Как, кстати, и буквальное восприятие библейских мифов... только язычник, может честно это признать и воспринимать свою мифологию аллегорически, а большинство христиан продолжает цепляться за букву своих текстов. Зачастую теряя при этом их суть.

Ну как можно в третьем тысячелетии всерьез принимать буквальное понимание образа Перуна, который производит гром, в небесах потрясая своей золотой секирой? Когда известно об электрических разрядах в атмосфере. А вот ощущать изнутри ориентировнность своей личности на образ Перуна, вплоть до самоотождествления с ним — совсем другое дело.

Иными словами, образы богов — это условности, введенные людьми, чтоб через их призму, в опоэтизированной форме удобнее было познавать мир и самих себя. Миф — еще один инструмент познания, не противостоящий науке, а органически дополняющий ее. К примеру, в человеке есть такие качества, как воинская доблесть, боевая ярость, смелость и сила тела и духа. Познавая себя, человек мысленно обособляет эти качества, отделяет их от своего "Я", наделяет их самостоятельным существованием. Это и понятно: отдельно взятый язычник смертен, а отвага как таковая (маленькой частичкой которой является его личная отвага), отвага как понятие — вечна, была до и пребудет после. Остается персонифицированному образу этого качества дать имя: Перун.

Интересно сравнить с эйдосами в объективном идеализме Платона.

Человек создает представление о превосходной степени того, чем обладает сам. Это очищенный и рафинированный образ, в котором некое реальное качество доведено до крайней степени. Пускай такой степени и в таком очищенном виде в реальности нигде нет — так и должно быть, ведь идеологема не терпит полутонов. Идеал, ориентир для следования должен быть предельно ясным и "более реальным", чем сама реальность.

Наука пользуется умозрительными абстракциями типа абсолютно упругого удара, идеального газа, невесомой и нерастяжимой нити... и нормально при этом себя чувствует.

При таком подходе в ином свете предстает смысл магического обряда, обращения к божеству и (том числе молитвы). Обряд, разумеется, уж совсем не нужен богу, само существование которого во внешней реальности под вопросом. Смысл обряда в том, что язычник обращается как бы к самому себе, но в третьем лице, то есть обращается к тем качествам, которые в нем самом есть, и которые спроецированы на внешний мир и оформлены в виде образа бога.

С этим связана еще одна возможная трактовка языческого почитания богов. Если я хочу развиваться, мне нужно четко обозначить цель этого развития. Представить себе себя же, но только более совершенного. Цель — это не я, ибо я еще не таков, как этот образ. И в то же время цель — это я, во мне сейчас есть по крайней мере представление о том, каким я должен быть. Удобный и естественный прием состоит в том, чтобы, как говорят математики, "переобозначить" этот самый образ "будущего Я, который еще не Я" новым именем — именем бога, который олицетворяет данный вектор личного самосовершенствования.

Бог, которому ты поклоняешься, может быть тобой. — А.Ш.ЛаВей

Иными словами, обращаясь в магическом обряде к тому или иному богу (а обряд предполагает хотя бы частичное самоотождествление с ним), я беру на себя обязательство становиться таким, как он. И, кроме того, если самоотождествление проведено правильно, "подзаряжаюсь" от его образа теми самыми качествами, к которым стремлюсь. Похоже на то, как по мере движения по снежной равнине бросать вперед флажки, чтоб затем к ним идти. Вот эти отделенные от своего "Я" ожидания и цели и есть боги. Образ бога в язычестве — это путеводная звезда процесса самосовершенствования.

Существенно, что в отличие от флажка, до которого я рано или поздно дойду, идеалы, воплотившиеся в образах языческих богов, отнесены на заведомо недостижимое расстояние, на бесконечность. Потому образ языческого бога задает не точку, до которой можно дойти и успокоиться, а вектор развития, по которому можно развиваться безгранично.

Человек, мир и боги

Монорелигии утверждают, что мир, единожды сотворенный абсолютно совершенным богом, неизменно катится к разрушению и смерти дорогой греха. Время в монорелигиях — это вектор с началом и концом. Для язычника же реален и близок первоначальный смысл слова "время", восходящего к тому же корню, что и "вертьмя". Языческое время — это вечное коловращение без начала и конца, потому в языческом сознании понятие смерти, по сути, теряет смысл.

Книга языческих заповедей — это сам мир вокруг нас. Зачем верить в то, что и без того видишь на каждом шагу?

Мое писание давно начертано жилками по листве, реками по земле, облаками по небу. — Ярослав Волохов

А вокруг мы видим циклы природы, которая каждую осень умирает, но лишь для того чтоб обновленной возродиться с приходом весны. Зерно умирает во вспаханной земле, чтоб родиться колосом и дать начало новым зернам. Так в сознании славян-язычников укоренилось, что всякая смерть это пролог к будущему рождению. Да и вообще: жизнь сама по себе вечна и неистребима. Только чтобы жить вечно, нужно иногда ненадолго умирать. И менять облики.

Отсюда получается важнейшее для языческого мировоззрения следствие. Творение мира — не завершено. И никогда не будет завершено, ибо полное завершение есть остановка и смерть. И мы, люди, — помощники и соратники богов в деле творения. Да мы и сами есть боги и равноправные сотворцы вечно нарождающегося мира. А не исполнители чьей-то высшей воли.

Язычнику никогда и в бреду не пришло бы в голову почитать бога самоунижением, исповедуя свое ничтожество перед всесильным божеством, как делают обычно в монорелигиях. Мы своих богов уважаем, чтим как старших друзей. А друг не потребует, чтоб я перед ним унижался.

Можно провести мысленный этический эксперимент. Представить себя на месте создателя мира и подумать: неужели мне было бы приятно, если б созданные моей волей разумные существа ползали передо мной в пыли, называя себя недостойными рабами? Захочется ли наказывать их вечными(!) мучениями за отказ поклоняться мне?

В царство божие шаго-о-ом МАРШ! Ать-два! Осанну запе-е-еВАЙ!

Если бог действительно велик, ему нет дела до славословий. Только мелочная личность с патологическим самолюбием хочет все время доказывать (кому? — себе же!) свое величие. Гордому и сильному духом богу угодны не рабы, а соратники. Настоящий учитель не боится, а радуется, когда ученик его превзойдет. Настоящему богу нужен не бездумный робот-исполнитель, а самостоятельная личность, которая может с ним и поспорить. Ничего такого не найти в священных книгах однобожных религий. Все это в избытке есть в язычестве.

Наши боги сами не всесовершенны, не всемогущи и не всеведущи. И имеют мужество признать это... а, следовательно, и продолжать самосовершенствоваться. Чем и отличаются от статических, застывших образов монобогов, которые заявляют о себе, что по определению являются пределом совершенства и в дальнейшем развитии не нуждаются. Или, как полагаю я, скорее неспособны к нему и оттого прикрываются мифом о своей непогрешимости.

Outro

Язычество не ставит вопрос так, как ставят его однобожные религии: "В чем есть истина?". И тем более не пытается дать на него ответ. И уж совсем не пытается утверждать, что его ответ единственно верный. Вместо того язычество ставит вопрос "Как искать истину?" и каждому, кто в состоянии принимать, предлагает широкий выбор ответов, зачастую кажущихся несовместимыми. Оставляя бремя самостоятельных раздумий, выбора пути и труд идти по нему за тобой. И еще: любой ответ, предлагаемый язычеством, это по сути еще и новый вопрос и новое сомнение. Потому язычество никогда не станет идеологией массы, это удел того, кто отваживается мыслить самостоятельно.

Отсюда следует все. И в том числе то, что все сказанное выше о язычестве полная чушь (или, в лучшем случае, частное мнение автора), которую нужно немедленно отбросить. И, если интерес к язычеству действительно возник, продолжать самостоятельно строить свое личное язычество.

Язычество это: ...

• Полнокровная жизнь здесь вместо бесплодных мечтаний о небесах;
• Полнокровная жизнь сейчас вместо упования на посмертие;
• Полнокровная жизнь свободного духа вместо серого существования духовных кастратов, "обрезанных сердцем" и "нищих духом";
• Полнокровная жизнь критически и скептически мыслящего ума вместо слепой веры, которая ограничивает познание догмами;
• Полнокровная жизнь в постоянном совершенствовании вместо смерти и застоя;
• Полнокровная жизнь в ладу с природой вместо сменяющих друг друга высокомерия перед "низшей материей", якобы созданной богом для нас, и ужаса перед ее необузданными "дьявольскими" силами, когда та отказывается повиноваться;
• Полнокровная жизнь в гармонии тела и духа вместо постоянных попыток умерщвления плоти и комплекса вины от их безуспешности;
• Полнокровная жизнь, исполненная заслуженного уважения к себе, вместо неврозов от сознания собственной греховности и ничтожности;
• Полнокровная жизнь, наполненная радостью познания и творчества, вместо постоянного покаяния;
• Полнокровная жизнь смелого "Я", отваживающегося говорить с богами на равных, а порой и спорить с ними, вместо тисков "страха божия" и ужаса перед Дьяволом;