Михаил Елизаров: «Россия — словоцентричная страна»

Платон Беседин
Писатель, журналист

Как написала мне одна читательница, писатель Михаил Елизаров напоминает ей былинного русского героя, создающего магические заговоры для охраны Руси.

Возможно, поэтому в его произведениях, названных и магическими, и ритуальными, герои сражаются за родную землю со всякой нечистью. В повести «Ногти» воспитанник интерната для слабоумных детей Бахатов проводит странные ритуалы с ногтями против убийц-санитаров. В романе “Pasternak” идёт борьба против демона Бориса Пастернака и, со слов самого автора, против всей «либеральной гнуси». Ну а в романе «Библиотекарь», удостоенного премии «Русский Букер», книги забытого советского писателя Громова обладают мистическими свойствами и должны читаться как Неусыпаемая Псалтырь.

Относительно недавно Михаил Елизаров предстал в новой ипостаси – как исполнитель собственных песен.

О многогранной натуре Михаила и его творчестве мы и побеседовали с ним в неоднозначном интервью.

Серьёзность – это не моё.

 Михаил, очень многие прозаики начинали как поэты. Это ваш случай? Если да, то помните свои первые стихи, их тематику?

Стихи появились в тот же месяц, когда я обменял в 1988 году в букинисте двухтомник Андерсена на томик Хармса. Чужое мастерство потрясло, захотелось что-то сделать самому. Тематики как таковой не было – интересовали больше созвучия. Из некоторых очень юношеских стихов я года два назад сделал песни. То есть, они пригодились – стихи.

Сейчас многие авторы говорят, что начали писать, вдохновлённые прозой Елизарова. А кто вдохновил лично вас? Ваша настольная книга?

Есть настольные авторы – Платонов, Толстой, Чехов, Набоков. Но они не для вдохновения. Просто для души.

«Библиотекарь», по сути, роман о сакральном, магическом значении книги и чтении. Какое значение имела, имеет для вас книга в детстве, юности, сейчас?

В детстве книги мало что значили. По-настоящему, я полюбил читать классе в восьмом. Я заболел – слег недели на три с воспаленьем легких. У отца была огромная библиотека. От скуки я взял Грина – и прочел весь шеститомник. Потом черырехтомник Гофмана. Грин и Гофман приучили к чтению.

Нынешняя ситуация такова – переезжая по Москве с места на место, я таскаю за собой кроме прочего хлама шесть турецких баулов с книгами – чудовищная неподъемная обуза – однако ж не выбрасываю,  и не от жадности, а потому что дорожу.

Захар Прилепин утверждает, что современный литератор должен читать по три книги в неделю. Сколько сейчас читаете?

Я не современный и не вполне литератор.

Мэрилин Мэнсон как-то заметил, что «если у тебя много друзей, то ты становишься музыкантом, если мало – писателем». Где-то я читал, что вашей музыкальной карьере помешали порванные связки. Не будь их, не было бы писателя Елизарова?

Я, действительно, долгое время надеялся, что стану оперным певцом и однажды оставил эту идею, но не связки были тому виной, а скромные вокальные данные. Но если бы всё получалось, вполне возможно, что книг было бы меньше или вовсе не было.

В ваш дебютный сборник «Ногти» вошли повести и рассказы, которые вы начали писать в девятнадцать лет. Что побудило заняться писательством более серьёзно в те годы?

Я и не занимался ничем серьёзно в те годы. Были стихи, рассказы.  Музыкальный проект – что-то на манер «Калинова моста» и «Аквариума».

Кстати, я не могу сказать, что и сейчас занимаюсь серьезно чем бы то ни было. Серьёзность – это не моё.

Так что никаких потрясений, импульсов – просто стал писать, потому что мне это казалось правильным.

 Как автор вы начинали в девяностых. Чем отличаются литературные девяностые от нулевых?

Я уже забыл, что было в девяностые, поэтому не могу сравнить их с нулевыми. Безусловно, литература сдала позиции Формы. На первый план вышло Содержание, которое, в свою очередь, стремится побыстрей трансформироваться в сценарий – деньги в Москве и в кинематографе. Писатель либо станет латентным сценаристом, либо исчезнет, как вид.

Литература с одной стороны превращается в обслугу кинематографа, а с другой – укрепляется её карликовый вариант, живущий в социальных сетях.

А какое место в жизни социума, страны занимает литература?

 Россия до сих пор очень словоцентричная страна – писатель по-прежнему что-то да значит, но, безусловно, тот постамент, который воздвиг ему девятнадцатый век, выглядит весьма скромно, в сравнении с постаментами для актёров, футболистов. Литература с одной стороны превращается в обслугу кинематографа, а с другой – укрепляется её карликовый вариант, живущий в социальных сетях.

Что первично для вас  – идея или форма?

Я не разделяю идею и форму – дурно написанный идеологический текст похоронит идею. Блестящий по форме текст, лишенный идеи, похоронит автора – удел изящной безделушки – забвение.

Продолжая говорить об идеях и форме, в ваших книгах зачастую заложены весьма непопулярные, глубинные идеи. Есть мнения, что при этом форма вашего исполнения доступна, проста. Это подстройка под читателя?

Глубинная идея не соотносится с категорией популярности. Сделать «просто» – более чем сложная задача. Я с ней не справился. Поэтому говорю с малым числом людей.

Люди предпочитают “Facebook” и «В контакте», маленькие смешные записки своих и не своих знакомых.

Меньшее число читателей – это болезнь литературы, вина самих писателей или следствие общей ситуации в государстве? Надо ли сегодня вообще читать книги?

Люди предпочитают “Facebook” и «В контакте», маленькие смешные записки своих и не своих знакомых. «В контакте» процветает культура нового лубка – мужик потрясающий рукой и говорящий по разному поводу «блеать». Там много таких забавных рож.  Может, это и есть новая литература. Картинка и текст, коротко, весело.

Будут и романы читать, и рассказы – просто меньше.

Страницы: 1 2