День начинается ровно в час "Ч".
Судя по цифрам, уже не утро.
Тот, кто на левом моём плече
шепчет на ухо не внятные сутры.

Дальше кухня, огонь, плита,
чёрная жидкость с гущей кофейной,
дым сигаретный в окно... Итак -
начался день, а какой - до фени. 

Тайны мои - за седьмой печатью.
Правды - стёкол осколки,
колющие, режущие, на части
рвущие втихомолку.

Выкричать, выплевать бы в лето
остроконечный сгусток
словом, хрипом нелепым
письменным или устным.

Может, станет пустое место
свято, и громче омут.
Пара причин появится веских,
что будет всё по-другому.

Полудневої спеки промені
безжальні, навіжені
у вицвівші та знекровлені
вулиць міста л'ються жмені.

Кам'яне черево дворів,
будинків бетонні плечі і
безколірне небо вгорі
нищівним вогнем розпечені.

Навіть вітер в угоду липню,
мов багаття жаром пашить.
І сорочка до тіла липне,
і всихають краї душі.

Начинается с того, что
свет уступает место тени,
серыми являются кошки,
ночью становится день, и

падают цифры в бездну:
девятка, десятка, одиннадцать...
Стрелки, обломки лезвий
пространство режут на минусы.

Размышления сводятся в точку,
тишина линией монохромной.
Всё уже обесточенно.
Всё, кроме...

Одноглазое солнце красным диском
постепенно спускалось в слоёную муть
горизонта. Казалось близким,
но его уже никому не вернуть.

Точно так не вернуть никогда обрывки
панорамы за стёклами - низкий лес,
вороньё, сидящее на загривках
крон деревьев, електроопор скелет,
провода держащих, раскинув лапы,
стаи крыш в кудрях зелени, на столбе
в предвечерни включена кем-то лампа,
простелившая жёлтый лоскут себе.

Проплывал мимо мир. Свет и тени
заплетались и были порой заодно,
превращаясь в набор наблюдений
человека, смотрящего в окно.

За спиной остаётся жёлтый улей
вокзала чужого миллионного города.
Дальше параллели и перпендикуляры улиц
не знакомые и ничем не дороги.

Просто несколько часов до посадки,
транзитность и промежуточность.
Просто меняю помещений воздух затхлый
на раннего солнца шуточки.

Перспектива пустынная тротуаров,
сонных дорог молчаливые линии,
светофоры подмигивают попарно
человеку без имени.

Просто закоулки дворов спящих
наполнены ещё ночными сказками.
И даже не ищущий здесь обрящет
то, что ново и не затаскано.

Город, расплавленный солнцем, течет
лицами улиц, машин потоком,
временем, что до тех пор не в счет,
стрелки пока не нащупаешь оком.
С каждым шагом заходишь в глубь -
вот - по пояс, по грудь, по горло.
Дальше некуда. Дальше с губ,
как плевок, срывается гордость.
Поздно уже говорить "прости",
ведь через миг всё вокруг утонет.
Может, меня бы могла спасти
чья-то ладонь в моей ладони.

Исчерпывает ли для меня любовь всё? Всё, но только иначе. Любовь это жизнь, это главное. От неё разворачиваются и стихи и дела и всё пр. Любовь это сердце всего. Если оно прекратит работу всё остальное отмирает, делается лишним, ненужным. Но если сердце работает оно не может не проявится в этом во всём.<...>А любовь не установишь никаким "должен", никаким "нельзя" - только свободным соревнованием со всем миром.

Владимир Маяковский.
из неотправленного письма
к Л.Ю. Брик от 1-27 февраля 1923 г.

Боль зубная мычанием нудным
уши все прожужжала стенам.
Ночь распадается на минуты
медленно, постепенно
в серой мякоти потолочной.

Стрелка секундная шагом дрожащим
скачет в своей оболочке.
Комната - тот же ящик
заколоченный.

Жалюзи режут закат на полоски,

клея с обратной стороны шторы.

Приоткрытая плоскость

окон отражает уличные споры,

позже - их отголоски.

День на исходе, почти закончен.

Кажется, этого лета он был первым.

Вечер. Тишина всё звонче и звонче

эхом немым по нервам.

Так появляются титры в конце фильма.

Чей-то взгляд жидкой солью украшен.

Хочется сказать хоть слово так сильно,

что уже ничего не страшно.