АТОМНЫЙ ГУЛАГ.Умрите геройски!

Часть I.










Незатейливый лесной пейзаж. Другой бы раз прошли
мимо: что в нем такого примечательного? А тут... Надо снимать. Надо
зафиксировать все, что увидим. Мы знаем, что больше сюда ни ногой.
Только сегодня, только сейчас...


Легкий ветерок, дующий в лицо, некстати. Лучше бы зайти с
подветренной стороны. Но тогда на снимке не будет видна эта разобранная
изгородь. Проем в ней мы сразу же окрестили "воротами в ад".


Изгородь появилась только в этом году. В Москве вдруг зашевелилось
высокое начальство и послало на эту лесную поляну гонцов. Те осторожно
побродили по закраинам, что-то затаили в себе и с тем уехали. А потом
поступила команда: "поляну огородить!"


С трудом нашли добровольцев, кто это сделает...


Ветер разносит предосенние запахи. Так бы и вдохнул полной грудью, но этот вдох может стоить жизни.


Все, кто знает, что их ждет на этой поляне, сюда ни ногой. Речка в ста метрах — граница.


Говорят, по весне здесь дуром токуют глухари. Охотники хорошо знают
эти места. Но бродить здесь с ружьишком и долго выжидать птицу
равносильно самоубийству.


Как некстати этот ветерок. Он дует как раз из ворот, а нам туда
идти. Странное ощущение: опасность всюду, но ты ее не видишь. Она на
земле, в траве, в воздухе и в этом ветре.


Броском вперед! Мы почти бежим. Нам надо как можно скорее оказаться с подветренной стороны.


В траве из бетонных нашлепок торчат трубы, концы проржавевших тросов над ними и ядовито-зеленых проводов.


Посреди поляны железный столб с приваренной к нему чугунной плитой.
Ее отливали специально на века. Литые буквы предупреждают: "Запретная
зона. Строительные и буровые работы в радиусе 450 метров запрещены". На
бетонном фундаменте процарапана надпись на память: "Минеев. Мингеология
СССР". Не знал человек, что все эти годы проклятия будут адресованы ему
лично как виновнику случившегося. Хотя какой он виновник. Его делом
было бурить скважину. Он свою работу выполнил, в чем и расписался.


То, что произошло потом, называется аварией. Мы даже знаем теперь
слово точнее — выброс. Струя раскаленных радиоактивных газов прорвала
оболочку земли и вырвалась наружу.


Мы стоим над эпицентром ядерного взрыва. Под нами огромная, судя по
запрету, остекленелая полость, заполненная смертоносным газом, который
до сих пор сочится сквозь землю. За тридцать лет рана не затянулась.


Мы стоим над преисподней...


Философы говорят, что когда думаешь о вечности или стоишь на берегу крутого обрыва, в голову приходят глобальные мысли.


Но мы стоим над пропастью...


Мысль не пришла, аварийный термин — выброс, вдруг превратился в многомерное понятие.








Мы перестали верить
атомщикам. Пусть они говорят, что это у нас Чернобыльский синдром, он и
породил атомофобию. С тех пор, как разнесло реактор у Припяти, мы вдруг
все ощутили себя атомными заложниками. Тот самый "мирный" атом, который
в шестидесятые годы мы так романтизировали, дохнул на нас смертным
смрадом.


Когда-то по журналистской молодости я собирал материалы старших
коллег, вырезая их из центральных газет. Картонная папочка с надписью
"Атом" получилась достаточно объемистой. Все эти собранные репортажи,
статьи уже устарели, но рука не поднималась выбросить их. И правильно
сделала, что не поднялась.


Сейчас вот все перечитал заново. Странное ощущение неконкретного
мира. В репортажах нет имен творивших "атомное чудо", и где оно
творилось, было неизвестно.


Пытаюсь вспомнить, как тогда воспринимались эти победные
публикации. Воспитанные в совершенной секретности, мы, скорее всего,
ловили лишь факт: пущена очередная АЭС, землю содрогнул атомный мирный
взрыв, рванула бомба, сообщением о которой мы давали очередной отпор
очередным проискам империалистов. Нам казалось, что страна крепнет,
набирает мощь, цветет и живет ощущением вечной весны.


В ту пору физики (атомщики, в частности) чувствовали свое полное
превосходство над человечеством, и, погруженные в вакуум секретности,
они потрошили мир, разлагая его на молекулы и атомы. Именно тогда они
научились лгать. Прародительницей лжи была та самая секретность,
которая их и развращала. Это относится не только к нашим
физикам-ядерщикам. Во всем мире им были созданы одинаковые условия.


Но строки бойких газетных репортажей разбавляли слухи, которые
просачивались сквозь бронь тайн из наглухо закрытых городов и с далеких
суперсекретных полигонов. Они, как радиация, накапливались в нашей
памяти. Чернобыльский синдром созрел в нас давно, только до поры он был
безымянным.


Мы сейчас многое знаем. Попробуем подложить канву правды под то, чем нас обманывали.


Вчитайтесь в репортерские строки тех лет:


"...Совещание партийного и комсомольского актива города проходило
спокойно, по-деловому. С коротким сообщением выступил один из членов
госкомиссии. Он рассказал о значении эксперимента, о его подготовке.


— Толчок в городе будет небольшим, — объяснил он, — несколько
баллов. Однако могут упасть неустойчивые предметы — зеркала, портреты,
часы, куски штукатурки. Чтобы не было несчастных случаев, мы просим
все-таки выйти на улицу тех людей, что живут в ветхих постройках. ...
Возможные повреждения зданий будут устранены в течение десяти дней,
строительные материалы уже завезены.


— А радиация будет? — последовал осторожный вопрос.


— Нет. В любом случае безопасность города и окружающих деревень полностью гарантируется. Повторяю, при любой ситуации..."


Репортаж абсолютно безадресный, поэтому трудно сказать где это
происходило, но в подобном эксперименте участвовал авиационный штурман
Алексей Бурян. Его воспоминания недавно опубликовала газета города
Запорожье, где он живет:


“...В нашу задачу входило “прошивание” пылевого облака, которое
образовывалось даже после подземного ядерного взрыва. Оно поднималось
вверх на три-четыре километра и постепенно рассасывалось.


Кабина нашего самолета была забита аппаратурой, у каждого летчика
имелось по два дозиметра. Весь полет занимал минут сорок. Набрав
допустимую норму в 15 рентген, шли на посадку.


Конечно, мы, штурманы и пилоты, знали об опасности радиационного
заражения. Толщина дюралевой обшивки самолета была всего семь
миллиметров. Но все были молоды и здоровы, никаких последствий долго не
ощущали. Вспоминается случай, когда поднятое взрывом облако неожиданно
изменило предсказанное метеорологами направление и пошло на жилой
городок. Я первым заметил это и сообщил в штаб. Из штаба ответили:
“Молчите, это не ваше дело”.


Или вот рассказ о создании рукотворного, вернее, взрывотворного озера.


“Земля медленно поползла вверх. Казалось, все перевернулось. Перед глазами выросла бурая стена.


Воздух покачнулся. В эти минуты он сделался упругим, как резина. Он
ударил в лицо, и хотя люди стояли неподвижно, им почудилось, что они
преодолевают какую-то невидимую преграду.


Через несколько дней испытатели подошли к воронке. Перед ними зияла
гигантская щель. Из ровного лица степи был вырван громадный клок. Шесть
миллионов кубометров земли поднял в воздух взрыв”.


И дальше:


“...Произошло событие, которое так долго ждали. Стояла обычная для
этих мест жара. Люди изнывали. Правда, на берегу было чуть прохладнее,
но как манила эта безмятежная водная гладь? Поистине, близок локоть, да
не укусишь... Пока.


Наконец медики дали “добро”, и все обитатели поселка побежали на пляж. Купались долго, от души...”


Чудовищные строки. Вы сейчас в этом убедитесь.


Описываемое событие произошло 15 января 1965 года. Это был первый
ядерный взрыв в мирных целях. Взрывом решено было перекрыть реку Чаган,
которая протекала недалеко от Семипалатинского полигона, и тем самым
образовать искусственное озеро.


В официальном отчете, который был рассекречен совсем недавно, читаем:


“Сразу после взрыва начал подниматься купол раздробленного грунта.
Через 2—5 секунд после взрыва был отмечен прорыв раскаленных газов и
началось формирование облака, которое стабилизировалось через пять
минут на высоте 4800 м. Раздробленная часть грунта, достигнув
максимальной высоты, равной 950 м, стала опускаться... После проведения
подземного испытания “Чаган” радиоактивному заражению подверглись
территории 11 населенных пунктов с общей численностью жителей 2000
человек...”


Тот же авиационный штурман Александр Бурян описывал нечто подобное,
но произошедшее уже в 1972 году. Севернее Перми готовились прокладывать
канал для переброса рек. Землю рвали атомом. Летчики, отбиравшие пробы
воздуха, прошли над местом взрыва на малой высоте. Дозиметры показали,
что они успели хватануть по сто рентген. Каково же было удивление
летчиков, когда они увидели, что на гребне канала копошатся люди.


Мы еще не совсем поняли, что уже стояли над преисподней. Привыкшие
ничего не видеть и не слышать, мы даже не заметили, что нам просто
поменяли форму ГУЛАГа. Теперь он был атомным, и человек в нем был
частью выброса, который сопровождал каждый из проведенных взрывов.








Только через месяц после проведенного
в СССР испытания первой атомной бомбы президент США Гарри Трумэн
объявил, что патрульные самолеты, летавшие вблизи границ Советского
Союза, обнаружили в воздухе наличие радиоактивных частиц. Сказано это
было перед самым открытием Генеральной ассамблеи ООН. Трумэн
рассчитывал загнать в тупик советскую делегацию и тем самым надеялся,
что она признается в наличии атомного оружия в СССР.


Но не тут-то было. В ответ он получил заявление ТАСС:


“В Советском Союзе, как известно, ведутся строительные работы
больших масштабов — строительство гидростанций, шахт, каналов, дорог,
которые вызывают необходимость больших взрывных работ с применением
технических средств. Поскольку эти взрывные работы происходили и
происходят довольно часто в разных районах страны, то возможно, что это
могло привлечь к себе внимание за пределами Советского Союза”.


Зная, что американский президент на этом не успокоится, официальную
позицию СССР на ассамблее было поручено озвучить Полномочному
представителю Андрею Януарьевичу Вышинскому.


И он озвучил. Бывший генеральный прокурор страны хорошо разбирался
в тонкостях общения с политиками. Об атомной бомбе он так и умолчал,
хотя намекнул, что она уже давно секретом не является. А те следы, что
обнаружены в атмосфере, действительно от мирных взрывов. Он сказал, что
“подобные взрывы будут позволять прокладывать каналы, добывать полезные
ископаемые”, и призвал американскую сторону последовать примеру его
страны.


Символично, что о мирных ядерных взрывах первым заговорил именно
Вышинский. Вдохновитель ГУЛАГа, бывший прокурор — палач готов был к
выполнению новых грандиозных дел и, как всегда, любой ценой.


Программа применения ядерной энергии в мирных целях “успешно”
претворялась в жизнь чуть больше двух десятков лет. “Созидательная”
часть была построена по довоенной схеме ГУЛАГа. Нужен завод стране —
будет, необходим канал — сделаем... За ценой не стояли, расплачивались
людьми.


В те годы раскрепощенная ядерная наука не знала удержу. Ей
дозволялось все. Военную составляющую наглухо засекретили, но надо же
было показать миру достижения в области освоения атома. Вот и
приналегли на мирное использование атомной энергии. Нельзя отрицать,
были грандиозные достижения в этой области. Но, как водится, были и
отклонения. Все идеи шли в дело и тут же облекались в форму
эксперимента.


Придумали, скажем, ученые новую методику борьбы с внезапными
выбросами газа на шахтах. В основе ее был атомный взрыв. Он должен
выдавить метан из угольного пласта, и после этого шахтеры могли без
опаски работать. За экспериментом дело не стало. Все технические
подробности его тут же засекретили и дали ему условное название
“Клеванж”.


В донбасском городе Юный Коммунар присмотрели для его проведения
подходящую шахту, где уголь добывали с километровой глубины. Шахта была
из опасных, здесь часто случались взрывы метана. Было даже подсчитано,
что за каждый миллион тонн угля шахтеры расплачивались пятью
человеческими жизнями.


Обезопасить труд шахтеров — дело благородное. Голоса ученых,
заявивших о том, что густонаселенный Донбасс не место для такого
эксперимента, не были услышаны. Не вняли и другим предупреждениям: о
возможной деформации шахтного оборудования. Кто мог остановить
благородный порыв ученых, стремившихся сделать добро шахтерам? Рванули.
Через восемь часов (!) после взрыва люди отправились в шахту и
приступили к работе. Ни о каких средствах защиты и речи не было.


Через полгода на шахте произошла катастрофа — взрыв метана.


“Как же так?!” — спросили шахтеры и только через двадцать лет получили заключение, в котором говорилось:


“Целью эксперимента была не борьба с выбросами газов, а лишь
подтверждение или опровержение имеющихся технических предпосылок
возможного предотвращения выброса угля или газа путем воздействия на
выбросоопасные угольные пласты мощными волнами камуфлетного взрыва”.


Проще говоря: “Извините, ребята, мы попробовали, но ничего не
получилось”. А то, что городское кладбище пополнилось очередной порцией
шахтеров, умерших теперь уже от рака, — до этого науке дела нет. Она,
как и искусство, требует своих жертв.


Недавно стала известна еще одна скрытая деталь этого взрыва.


Оказывается, в результате аэрокосмической съемки над эпицентром подземного взрыва обнаружено радиоактивное пятно.


Город Юный Коммунар стал в полном составе своих жителей одним из
лагерей атомного ГУЛАГа. Экспериментальный “Клеванж” им еще будет
аукаться и аукаться.


Рванули в Прикамье. Там проверялась сходная идея: с помощью взрыва
хотели повысить давление в нефтеносных скважинах. Взрыв был огромной
силы. Эффект потряс: один из очевидцев рассказывал, что собственными
глазами видел, как река оторвалась от русла и на какое-то мгновение
зависла в воздухе.


Взрывали осенью. Людей, как всегда, в расчет не принимали. Никто не
подумал о приближающейся зиме. В результате взрыва было разрушено 2500
печей, вышли из строя тепловые магистрали.


Итог взрыва выразился в одной фразе отчета: “увеличение выхода нефти было незначительным”.


Только сейчас на месте этого взрыва сгребли зараженный грунт — 500
кубометров — и захоронили. До этого тридцать лет людям твердили, что
все у них в порядке. Дозиметры в то время были таким же секретным
прибором, как блоки пуска космических ракет.


Уже исчезли с земли вдохновители и организаторы атомного ГУЛАГа, но
идеи, за которые они с остервенением взялись и стали претворять в
жизнь, продолжали воплощаться. О них восторженно писали газеты, убеждая
человека, что все это делается ради и во благо его. Вон, даже
непокорный атом обуздали.


Может быть, мы несправедливы к ядерной науке и зря о ней вот так...
Может быть, синдром обреченности ГУЛАГа и синдром опасности Чернобыля
вызвали в нас какую-то мутацию ненависти к атому. А что, разве мы не
имеем на нее право? Разве у нас нет для этого оснований?