Октябрь

Через тихий парк быстрыми шагами я почти бегу навстречу кому-то. Осенняя аллея мелко нарезана тонкими лучами бледного, то ли катящегося за горизонт, то ли падающего в обморок солнца. Ветер трется спиной о коры деревьев и на лице его проступает маска блаженства, и листья начинают то мелко трепетать, то мотать своими венценосными головами из стороны в сторону, точь-в-точь как телята в горячую и переполненную слепнями летнюю пору. Ветер следит по лужам и тогда меднолатые шеренги дерев начинают бешено вихлять бедрами в предательском свинге. Ветер также треплет черный балдахин на встречной фигуре, и полы его начинают смачно шлепать, как влажные губы записного пьяницы. Фигура тяжело опирается на гладкую, отполированную до блеска частым употреблением рукоять … не будем акцентировать чего именно. Откуда-то из чада костров извлекается грубо слепленная глиняная кружка с недолитым немного до краев вином. Я осторожно беру сосуд и оглядываюсь назад, но вместо значимых событий вижу почему-то дермантиновые цветочка на детском теплом комбинезоне, часы с глупой дарственной надписью и встроенным барометром со стрелкой, навечно застывшей на отметке «переменно», да еще обрывки страшных младенческих сновидений. Обернувшись, я обнаруживаю кружку пустой, лишь на дне мертвая муха грустно созерцает все сияющее великолепие осеннего вечера мириадами своих сетчатых глаз. И ветер, бездельник, запропастился куда-то, и дымы костров, словно нацеленные стволы зениток, простерлись строго вверх и, кажется, не шелохнутся.

1998