Киев город, люблю!

Когда идешь по Татарке, поневоле вспоминиаешь, что Киев это город то ли на трех то ли на аж семи холмах. Как Рим.

Узкие дворики скромно приютившиеся на террасках, удержанных от обвала старыми ясенями. Асфальтовые дороги уходящие вверх под критическими углами градусов в 65-70. Узкие улочки рассекающие просеки меж уродливых совковых гаражей с характерными названиями. Улица Печенежская — это видавшая виды крутая лестница в овраге с расскачивающимися перилами из ржавых труб.

Здесь нет фонарей и только унылые жилые коробки хрущевско-брежневской эпохи единствеенные здесь ростки городской цивилизации. Шаг вправо или влево и можно безнаказанно обсыкать по-летнему зеленые листья крапивы. 

Но даже здесь, в этом унылом зажопье, чувствуется душа большого тысячелетнего Города. И если бы украинская революция 17 года не выдавила б Михаила Афанасьевича в Москву, то без сомнения, Воланд со своей замечательной свитой снял бы квартиру в одном из домов Татарки. И топала бы Маргарита по крутым косогорам улицы Старая Поляна и встретила б Мастера у ворот местной православной  церкви или, что гораздо пикантнее, возле единственного в Киеве мусульманского кладбища.

Церьковь на Старой Поляне — старое, но опрятное здание. Внутри растроропные бабенки ловко торгуют свечками. крестиками и успевают наставить на путь истинный очредную партию кумовьев, не создав при этом сутолоки. Моя кума, молода и красива, с трудом справляется с идиотскими падежами и ударениями Символа Веры. Лист текста переходит мне. Слова вылетают у меня как из пулемета, но церковная бабенка недовольна — мало торжественности.

М ыокружили обходительного и интеллигентного попика полукругом. Пока он пояснял в чем вред от католичества и протестантизма, а также конкурирующих православных лавочек, наша девочка проснулась и начала орать. Моего вселеского абаяния хватило на то чтобы успокоить ребенка до первой основательной смазки подсолнечным маслом. Потом ребенок стал орать еще сильнее и за дело принялась крестная мама. После смазки остальных младенцев мне снова всучили заламинированный текст Символа Веры.

Поставленный голос потряс ветхие стены церкви:

— Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли...

Замолкли младенцы, в церкви повисла мертвая тишина, а я вошел во вкус и стал особо интонировать некоторые интересные места этой посконной тарабарщины:

— ...Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы, и вочеловечшася...

— ...за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша и погребенна. И воскресшаго в третий день по Писанием...

Дойдя примерно до середины, я перестал читать всю эту старословянскую срань и стал на лету правильно расставлять ударения и падежи.  Народ несколько оживился, когда понял наконец, что в тексте идется про Джижаса, сына Марии который серьезно попал при Понтийском Пилате и из чего следует, что православная его лавочка самая правильная в мире и другие лавчонки лишь тупиковые ветви эволюции. Со словами "Исповедую едино крещение во оставление грехов. Чаю воскресения мертвых, и жизни будущаго века. Аминь" я передал текст попику и мученье младенцев продолжилось.

Надо сказать, что попик честно отрабатывал свой хлеб. Особых фокусов, типа воскрешения дохлых котят, не было, но ручки, ножки и мордашка нашей Надюши были основательно смазаны миром, а голова тщательно ополощена в здоровенной купели. Спустя минут пятнадцать колесо Сансары сделав полный оборот замкнулось: спустя 20 лет после того как я в первый раз в жизни полюбил девушку по имени Надя, я стал крестным отцом маленькой Нади...

У иконы Пантелеймона поставил свечку на счастье. Даже три. Но это уже другая история.