http://www.liveinternet.ru/users/3184308/post167575943/
Блистательный Петербург пушкинского времени не знал недостатка в красавицах. Сюда свозились на смотрины самые красивые девицы со всей России, все, что жаждало столичного блеска, танцевало и кружилось на балах и в салонах Северной Пальмиры. В каждый дом, где были девицы на выданье, слетались, словно мотыльки, столичные франты и ухажеры.
В доме Олениных всегда были гостеприимны и хлебосольны, здесь собиралось изысканное литературное общество. Отец Анны Алексеевны был человеком радушным и по роду своих занятий (он был президентом Академии художеств и директором Публичной библиотеки) привечал многих.
Елизавета Марковна Оленина, урожденная Полторацкая, «была исполнена доброжелательства ко всем; но в изъявлении его некоторая преувеличенность заставляла иных весьма несправедливо сомневаться в ее искренности. Любовь к общежитию побеждала в Елизавете Марковне самые телесные страдания, коим так часто была она подвержена. Часто, лежа на широком диване, окруженная посетителями, видимо, мучаясь, умела она улыбаться гостям. Ей хотелось, чтобы все у нее были веселы и довольны.
Ни в каких гостях нельзя было найти столько образованной приветливости. Искусно сочетались все приятности европейской жизни с простотой русской старины». Поэт Батюшков называл ее «Добрая Элиза», она готова была часами слушать сердечные тайны своих молодых гостей.
В 1820-е годы в доме Олениных впервые побывал Пушкин, тогда же здесь бывали и многие декабристы. Юная барышня Аннет Оленина резвилась среди гостей с детства. Дедушка Крылов, друг отца, был частым гостем в их доме. Ей посвящали стихи Гнедич и Козлов, она была знакома с Грибоедовым, Батюшковым, Кипренским, Гагариным, братьями Брюлловыми, Вяземским, Алябьевым…
В семнадцать лет юная красавица стала фрейлиной и при дворе слыла одной из первых красавиц. Была она небольшого роста, миниатюрна, с золотисто-русыми кудрями и необыкновенно живыми глазами. О глазах ее написал Пушкин:
Но, сам признайся, то ли дело
Глаза Олениной моей!
Какой задумчивый в них гений,
И сколько детской простоты,
И сколько томных выражений,
И сколько неги и мечты!..
Потупит их с улыбкой Леля, -
В них скромных граций торжество;
Поднимет, - ангел Рафаэля
Так созерцает божество!
В немалой степени мнение о красоте Аннет основывалось и на свободной, изящной, раскованной манере вести себя, быть кокетливой, острой на язык, уметь поддерживать беседу, видеть изящество во всем, и, главное, на ее живом, блестящем уме. Она хорошо рисовала, была восприимчива к искусствам, очень музыкальна, а, живя в таком доме, не могла избежать увлечения литературой - пробовала себя в стихах и прозе. Остроумный Вяземский называл ее «бойкой штучкой» и говорил, что она «мала и резва, как мышь». Пушкин вторил своему другу, называя ее «драгунчиком».
В 1827 году Пушкин вновь стал бывать в гостиной Олениных и поразился переменами в Аннет. Ей уже было девятнадцать, от той юной двенадцатилетней девочки осталась только живость в движениях, в остальном Аннет преобразилась в истинную красавицу. Увлечение Пушкина оказалось нешуточным, хоть в нем и было много игры и шутливого флирта. В 1828 году весной он почти ежедневно встречался с ней в Летнем саду, куда ходил гулять вместе с Вяземским и Плетневым. Если вдруг она не приходила, он был очень удручен и жалобным голосом повторял стих из трагедии Озерова: «Где Бренский? Я Бренского не вижу!»
Юной придворной красавице, безусловно, льстили ухаживания поэта. Она вела «Дневник-журнал», где в романтической форме описала знакомство с Пушкиным, назвав его «самым интересным человеком своего времени». Девятнадцатилетняя Аннет так оценила его душевные качества и внешность: «Бог, даровав ему гений единственный, не наградил его привлекательной наружностью. Лицо его было выразительно, конечно, но некоторая злоба и насмешливость затмевали тот ум, который виден был в голубых, или, лучше сказать, стеклянных, глазах его. Арапский профиль, заимствованный от поколения матери, не украшал лица его. Да и прибавьте к тому ужасные бакенбарды, растрепанные волосы, ногти как когти, маленький рост, жеманство в манерах, дерзкий взор на женщин, которых он отличал своей любовью, странность нрава, природного и принужденного, и неограниченное самолюбие - вот все достоинства телесные и душевные, которые свет придавал русскому поэту XIX столетия. Итак, все, что Анета могла сказать после короткого знакомства, есть то, что он умен, иногда любезен, очень ревнив, несносно самолюбив и неделикатен».
Пожалуй, в этих зарисовках, которые писала Аннета для своего будущего романа, есть все - и интерес к поэту, и понимание, что он гений, и ревностные упреки в других увлечениях, и просто взгляд юной девчонки на зрелого мужчину, в поиске не столько души, сколько красоты в предмете интереса. Собственное самолюбие и юность барышни не дали разглядеть ей в Пушкине душевной теплоты и желания ей понравиться. А, может быть, ей самой даже в дневнике хотелось быть вполне взрослой и избежать насмешек.
Сцена для будущего романа последняя, потом Аннет перестанет писать о себе в третьем лице, оставшись один на один со своим дневником: «Среди особенностей поэта была та, что он питал страсть к маленьким ножкам, о которых он в одной из своих поэм признавался, что предпочитает их даже красоте. Анета соединяла со сносной внешностью две вещи: у нее были глаза, которые порой бывали хороши, порой глупы. Но ножка ее действительно была очень мала, и почти никто из ее подруг не мог надеть ее туфли.
Пушкин заметил это преимущество, и его жадные глаза следили по блестящему паркету за ножкой молодой Олениной. «Анета знала его, когда была еще ребенком. С тех пор она восторженно восхищалась его увлекательной поэзией. Она тоже захотела отличить великого поэта: она подошла и выбрала его на один из танцев; опасение быть осмеянной им заставило ее опустить глаза и покраснеть, подходя к нему.
Небрежность, с которой он спросил, где ее место, задела ее. Предположение, что Пушкин мог принять ее за дуру, оскорбило ее, но ответила просто и за весь остальной вечер уже не решалась выбрать его. Но когда подошла его очередь приглашать и исполнять фигуру, она увидела его приближающимся к ней. Она подала ему руку, отвернув голову и улыбаясь, потому что это была честь, которой все завидовали». Милая девочка, как часто потом ты будешь вспоминать приближающегося к тебе через шумный и блестящий зал Пушкина!
Она действительно как-то все время боялась быть поднятой им на смех, оттого сердилась и на него, и на себя, и все время хотела отстоять свою девичью самость. Вот опять, как он смел сказать - «Глаза Олениной моей». Откуда, почему - «моей»?
В мае 1828 года Пушкин с Вяземским и Мицкевичем были приглашены в имение Олениных под Петербургом Приютино. Здесь между Пушкиным и «малюткой» Олениной было много и игры, и шутливого флирта, но поэт, подумывавший в это время о женитьбе, в своих рукописях легким росчерком нарисовал ее профиль, а под ним сделал запись по-французски: «Аннет Оленина» - «Аннет Пушкина», потом густо зачеркнул ее. Есть в его тетрадях и анаграмма имени и фамилии Олениной: Aninelo, Ettena.
Комары мучили всех в Приютино, Вяземский приходил в неистовство, Мицкевич говорил, что это кровавый день, и только Пушкин, весь расчесанный, в волдырях, восклицал нежно: - «Сладко!»
Как-то она ошиблась, сказав Пушкину «ты», и уже на другое воскресенье он привез ей стихи:
Пустое «вы» сердечным «ты»
Она, обмолвясь, заменила,
И все счастливые мечты
В душе влюбленной возбудила.
Пред ней задумчиво стою;
Свести очей с нее нет силы;
И говорю ей: как вы милы!
И мыслю: как тебя люблю».
Все в этот год волновало Аннет: и ее успех среди гостей, и желание не показаться маленькой дурочкой, и желание выйти замуж, и мечты о разных кандидатах на место рядом с собой... В июле она напишет в своем дневнике: «Я лениво пишу в журнале, а, право, так много имею вещей сказать, что и стыдно пренебрегать ими: они касаются, может быть, счастия моей жизни». И потом: «Разговорилась я после обеда с Иваном Андреевичем Крыловым о наших делах. Он вообразил себе, что Двор вскружил мне голову, и что я пренебрегала хорошими партиями, думая выйти за какого-нибудь генерала. В доказательство, что не простираю так далеко своих видов, назвала я ему двух людей, за которых бы вышла, хотя и не влюблена в них: Мейендорфа и Киселева. При имени последнего он изумился. «Да, - повторила я, - думаю, что они - не такие большие партии, и уверена, вы не пожелаете, чтобы я вышла за Краевского или за Пушкина». «Боже избави, - сказал он, - но я желал бы, чтоб вы вышли за Киселева, и, ежели хотите знать, он сам того желает. Но он и сестра говорят, что нечего ему соваться, когда Пушкин того же желает».
Еще через несколько строк Аннет записывает: «Сама вижу, что мне пора замуж: я много стою родителям, да и немного надоела им. Пора, пора мне со двора, хотя и это будет ужасно. Оставив дом, где была счастлива столько времени, я войду в ужасное достоинство жены! Кто может узнать судьбу свою; кто скажет, выходя замуж, даже по старости: «Я уверена, что буду счастлива». Обязанность жены так велика: она требует столько abnegation de soi-meme (самоотречения – фр.), столько нежности, столько снисходительности и столько слез и горя! Как часто придется мне вздыхать из-за того, кто пред престолом Всевышнего получил мою клятву повиновения и любви; как часто, увлекаемый пылкими страстями молодости, будет он забывать свои обязанности! Как часто будет любить других, а не меня... Но я преступлю ли законы долга, будучи пренебрегаема мужем? Нет, никогда!»
Пушкин не замечает в предмете своего интереса некоей сосредоточенной серьезности, шутит, дурачится, строит планы. Или она не замечает, что внутренне он вполне серьезен и нежен к ней, относится даже как-то по-отечески. Все вокруг говорят о его желании жениться на ней, все так иронично, и, как всегда, Пушкина подводят окружающие. Камер-юнкер Штерич, болтун и бонвиван, говорит ей: «Вам передавали, не правда ли, что Пушкин сказал: «Мне бы только с родными сладить, а с девчонкой уж я слажу сам». Все не так, но: «Я была в ярости от речей, которые Пушкин держал на мой счет».
Опять - девчонка! Но как же так, она ведь совсем взрослая. Совсем по-другому обращается с ней казачий офицер А.П. Чечурин, с которым Аннет познакомилась незадолго до своего дня рождения. Это был ее Герой. Красавец-сибиряк, белокурый, высокий, приехавший оттуда, где сегодня были многие из друзей ее дома, «видел их». Немногословный, сдержанный, мужественный, чуть неуклюжий в танце, но как силен! Аннет записала: «Настал желанный день. Мне минуло, увы, 21 год! Еще, когда я одевалась, я получила несколько подарков, а именно: герой прислал мне китайское зеленое вышитое шелком одеяло. Я сошла вниз. Все поздравили меня, я благодарила, смеялась, шутила и была очень весела».
Они провели много времени вдвоем в увлеченном разговоре, о казаке Аннет написала много страниц, он привез кусок серебряной руды, добытой «ими», и собирался сделать для нее браслет, но не успел. Вскоре он должен был уехать, его спешно отправили на турецкий фронт. Аннет грустила о своем неловком Герое, который тронул ее сердце, она по-настоящему влюбилась в него. В ее дневнике 1828 года больше страниц о Чечурине, чем о Пушкине. «Он был мой идеал. Он не мог подумать без ужаса о распутстве. Чистая душа его не понимала жизни безнравственной».
Пушкин посватался к Олениной в 1829 году, но родители ее были к нему неблагосклонны. Немалую роль в этом, по-видимому, сыграли несколько причин. Особенно настойчиво хотела отказать поэту мать Аннет. Видимо, ей были известны прежние увлечения поэта, ее родной племянницей была А.П. Керн, и для Елизаветы Марковны не было секретом, кому посвятил поэт свое «Я помню чудное мгновенье...». Стихотворение появилось в печати в начале 1827 года с заглавием «К***» в альманахе «Северные цветы». Да и Пушкин не скрывал своих отношений с Керн, в феврале 1828 года он написал Соболевскому об их характере с полной откровенностью. За ним был установлен негласный надзор после «Гавриилиады», а, кроме того, родителей смущала вольница Пушкина и его увлекающаяся натура.
На именинах Елизаветы Марковны, после отказа, Пушкин был грустен, Аннет записала: «Прощаясь, Пушкин мне сказал, что он должен уехать в свое имение, если, впрочем, у него хватит духу, - прибавил он с чувством». При отъезде на Кавказ он записал в ее альбом «Я вас любил».
Как ни хороша и привлекательна была Аннет, вышла замуж она уже после смерти Пушкина, в 1840 году, тридцати двух лет, за офицера лейб-гвардии Гусарского полка Ф.А. Андро де Ланжерона. Его отец, французский эмигрант, граф А.Ф. Андро де Ланжерон, приехал в Россию в 1790 году, служил в русской армии, геройски бился в войне против Щвеции, Турции и Франции и прославился как новороссийский губернатор и строитель Одессы. Он был близко знаком с Пушкиным в Одессе. Его сын, Федор Александрович, вместе с Аннет переехал в Варшаву, где был сначала адъютантом Паскевича, а потом четырнадцать лет - президентом Варшавы.
Анна Алексеевна Оленина прожила в Польше сорок лет. Муж ее был человеком незначительным, ревновал Аннет к ее блестящему прошлому, а потому «все, что некогда наполняло ее девичью жизнь, не должно было более существовать, даже как воспоминание». И Аннет с горьким чувством собрала все, что было ее «Дневником» многие годы, все милые ее сердцу записи и автографы в «рундук» и отправила его на чердак. Там все это пролежало в пыли сорок лет.
Женой она была примерной и верной, точь-в-точь, как написала и предвидела когда-то в дневнике. После смерти мужа в 1885 году Анна Алексеевна переехала в имение своей младшей дочери в Волыннской губернии. Здесь семидесятилетней старушкой она предалась воспоминаниям, будто помолодев лет на десять, занимаясь разбором своего рундука. Ее внучка запомнила, что были в этом архиве альбомы с автографами и рисунками Пушкина, в которых «все больше ножки гирляндою вокруг стихотворений 1828 года».
Внучке бабушка подарила один из альбомов, где были в числе других автографов стихотворения «Что в имени тебе моем?..» и «Я вас любил», записанное в 1829 году Пушкиным, который приписал в 1833 году к нему слова: «plusqueparfait - давно прошедшее, 1833». Наверное, ей было чуть обидно за эту приписку, и потому она, завещая альбом внучке, «выразила желание, чтобы этот автограф с позднейшей припиской не был предан гласности. В тайнике своей души сохранила она причину этого пожелания: было ли это простое сожаление о прошлом или затронутое женское самолюбие, мне неизвестно, - писала внучка, - но желание Анны Алексеевны я исполнила, и автограф не сделался достоянием печати».
Только через сто лет, после того как появились эти строки, они опять были обретены, а потом опять утеряны в 1917 году. «Я вас любил...» Плюс-ке-перфект, давно прошедшее...
Жаль, что Аннет оказалась недальновидна. Спасибо, что Аннет была так хороша, что восхищавшийся ею поэт подарил нам строчки о ее локонах, ножках и глазах... И о своей любви. Только представьте, не будь Олениной, мы никогда не смогли бы произнести:
Я вас любил: любовь еще быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.
Тогда она не поняла сути слов, а что она чувствовала, когда перечитывала эти строки перед смертью? Ее внучка через сто лет записала: «Все, что относилось к памяти Пушкина, бабушка хранила с особой нежностью. Она всегда говорила, что в его обществе никому никогда скучно не могло быть, такой он был веселый и живой, особенно, когда был в кругу доброжелательном».
Бог не дал ей быть любимой... Дал тогда, а она не заметила...
Вы избалованы природой;
Она пристрастна к вам была,
И наша страстная хвала
Вам кажется докучной модой…
Куриные грудки посолить и поперчить по вкусу, обжарить на сковороде с двух сторон до полуготовности.
Спагетти отварить до готовности, воду слить, слегка остудить.
Разложить спагетти на доске, выложить грудки и завернуть их в макароны. Перенести грудки на противень, смазанный маслом.
Поверх положить кусочки сыра.
Поставить противень в разогретую до 180 градусов духовку и запекать около 15 минут.
