PS  Я вже писав про ЕТРУСКІВ = http://blog.i.ua/user/295100/893244/
"ЭТРУСКИ: СТРАННИКИ В ВЕЧНОСТИ - Цивилизация Улыбающихся Волхвов!".
Кому цікаво – можете передивитись цей текст - не пожалкуєте!



Але мені зараз Особливо Приємно – бо виявилось, що ЕТРУСКИ – то і є
Наші Прямі Предки, які засновали нашу УКРАЇНУ! 
І дещо стає зрозумілішим, ЧОМУ УКРАЇНУ ТАК ХОЧУТЬ ЗНИЩИТИ ЗАРАЗ!
---
Якщо сподобався матеріял - прошу РЕПОСТ, бо мені рекламу заборонено... 

Б. Греков

V. Общественные отношения Киевской Руси (продолжение)

2. Организация крупной вотчины X–XI вв. (продолжение)

В «Правде» Ярославичей среди рабочего состава барского имения упоминается и смерд. Каким образом он попал сюда, каково его положение здесь, станет ясным после того, как мы разберем вопрос о том, кто такой смерд вообще.

Можно смело сказать, что нет ни одного историка России, который бы не пытался определить юридическую природу смерда, и, тем не менее, вопрос до сих пор остается открытым. Один из наиболее глубоких исследователей писал в 1909 г.: "Вопросу о древнерусских смердах суждено, по-видимому, оставаться крайне спорным надолго, быть может, навсегда. Причина тому в скудости данных, какими располагаем: несколько случайных упоминаний в летописи да тексты "Правды Русской"2. Уже в революционное время вышла специальная работа С. В. Юшкова, интересная, между прочим, тем, что автору удалось расширить рамки своего наблюдения и привлечь к решению вопроса новый материал3. В последнее время в общих трудах по истории Украины и Киевской Руси вопросу о смердах отводится видное место, и, на мой взгляд, вопрос близится к своему правильному решению4.

Причина неудач в разрешении вопроса у прежних исследователей крылась, а отчасти и кроется, не столько в недостаточности источников, сколько в неправильной постановке вопроса, т. е. дело не столько в материале, сколько в методе исследования. Почти все авторы многочисленных попыток решить задачу исходят из положения, что смерды представляют социальную группу, имеющую единые законченные юридические признаки, которые-де и надлежит вскрыть науке. Отсюда Лешков, Никольский, Цитович и многие другие смотрят на них как на «людей князя», стоящих в особой частноправовой зависимости от него. Ключевский считает их государственными крестьянами, Сергеевич находит два смысла в термине «смерд»: широкий и тесный; в первом смысле это — свободный человек небольшого достатка в противоположность людям крупным и князьям, во втором — пахарь, сельский работник и т. д. С. В. Юшков определяет смерда как «особый разряд сельского населения»; по его мнению, это — полусвободные люди, напоминающие homines pertinentes западного средневековья.

Но можно ли ставить так вопрос? Можно ли дать, например, единое исчерпывающее юридическое определение крестьянина Московской Руси XVI–XVII вв. даже при большом сравнительно обилии материалов? Думаю, что нет. Черносошный крестьянин и крестьянин помещичий, не говоря уже о более дробном расчленении этой большой группы сельского населения, будут представлять собой различные юридические категории. На мой взгляд, необходимо отказаться от попытки дать единую юридическую формулировку явлению, не имевшему юридического единства и в конкретной действительности. Необходимо подойти к решению задачи с мыслью о сложности и разнообразии правовых положений в крестьянской среде, и если искать точного общего определения, то нужно обращаться к терминам не юридическим, а экономическим, стараться найти место смерда в определенной исторической системе производства.

С этой точки зрения крестьянин есть непосредственный производитель, владеющий своими собственными средствами производства, вещественными условиями труда, необходимыми для реализации его труда и для производства средств его существования, самостоятельно ведущий свое земледелие, как и связанную с ним деревенско-домашнюю промышленность5.

Что же касается юридических признаков, то крестьяне могут быть либо свободными земледельцами, либо зависимыми в разной степени и форме от землевладельцев как светских, так и церковных. Общая тенденция в юридической судьбе крестьянина в период феодализации общества есть превращение его из свободного в подвластного, платящего оброк, отбывающего барщину, или даже становящегося крепостным.

В Германии XII–XIII вв. только к востоку от Рейна находилось некоторое количество свободных крестьян. Вся же масса крестьян к этому времени оказалась в крепостной зависимости от феодалов. И свободный и зависимый крестьянин сохраняет, однако, свою экономическую сущность — это всегда владеющий средствами производства земледелец. Только в этом смысле и можно говорить об исчерпывающем определении этого класса.

Киевский и новгородский смерд есть не кто иной, как крестьянин в смысле только что данного определения. Иначе никак нельзя понять ни статей «Правды Русской», ни известных мест летописей, и совершенно нет никакого основания приходить в отчаяние от невозможности свести смерда к какому-либо единству юридического положения: смерд может быть и свободным общинником и зависимым, вырванным из общины человеком, может оказаться в зависимости и не порывая связи с общиной, поскольку вся общинная земля с сидящим на ней населением могла попасть и попадала под. власть любого землевладельца: князя, княжеского дружинника, церковного учреждения. Характер зависимости совершенно не мыслится обязательно во всех случаях однородным6. Я не собираюсь приводить здесь все известные места наших источников о смердах полностью, но считаю нужным указать на те из них, которые могут подтвердить только что высказанное мною положение.

Исходя из положения, что между социальной природой киевского и новгородского смердов принципиальной разницы нет, дальнейшие выводы свои относительно смердов я строю как на новгородском, так и на киевском материале, конечно, с учетом. особенностей в истории южной и северной частей «империи Рюриковичей».

Смерды есть основное население новгородских погостов, если судить по всем известным текстам договорных новгородских грамот со своими князьями («кто купец, тот в сто, а кто смерд, а тот потянет в свой погост: тако пошло в Новегороде»). Грамоты говорят о том, что так «пошло», т. е. это старина. Когда те же грамоты хотят исчерпывающим образом назвать все новгородское население, сельское и городское, то пользуются двумя терминами «смерд» и «купчина», под смердами, несомненно, разумея всю массу сельского населения. То же мы можем видеть и позднее. Вот давно напечатанная и достаточно забытая «ободная грамота» 1375 г. "Се докончаша мир в мир с Челомужским боярином з Григорьем Семеновичем и с его детьми… староста Вымоченского погосту Артемий, прозвищем Оря, со всем племенем, да шунские смерды: Иван Герасимов да Василий, прозвищем Стойвов, Глебовы да Игнатий, прозвищем Игоча, да Осафей Перфильева дети, да и еси шунжйне… мир взяли в межу в Челмужском погосте, урядили (дальше идет определение границ спорной земли)… и не вступатися нам в тую Григорьеву землю да и в ту межу…, владети тою межою Челмужскому боярину Григорью и его детям во веки"7 .

Если признать эту грамоту подлинной и, стало быть, заслуживающей доверия, то придется отметить, что здесь, по-видимому, изображены шунгские смерды в качестве общинников-землевладельцев, у которых был какой-то спор по земле с соседом, челмужским боярином, разрешившийся миром и новой фиксацией земельных границ. Не приходится сомневаться, что совершенно таких же плательщиков дани имеет в виду новгородская летопись в рассказе о походе новгородцев на Югру, когда осажденная Югра в 1193 г. говорит осаждающим: "… а не губите своих смерд и своей дани"8.

Знаменитая речь Владимира Мономаха на Долобском съезде, несомненно, рисует нам смерда пахарем, имеющим свою лошадь, гумно и всякое "имение"9. В старинных переводах слову «смерд» соответствует греческое (ар.), т. е. собственник-земледелец10. Это основная масса сельского населения, обложенная данью. Под 1169 г. в Новгородской I летописи записан поход новгородцев на Суздаль, где, между прочим, сказано: "и отсту-пиша новгородцы и опять воротишася и взяша всю дань, на суздальских смердех другую"11. Под 1229 г. в той же Новгородской летописи записано: «прииде князь Михаил из Чернигова в Новгород… и целова крест на всей воле новгородьстей и на всех грамотах ярославлих и вда свободу смердом на 5 лет дани не платити, кто сбежал на чужую землю; а сим повеле, кто еде живет, како уставили передний князи, тако платити дань». Так, кн. Михаил восстановляет старину, которую нарушил посадник Дмитр Мирошкинич, следствием чего, невидимому, и было восстание 1209 г. и массовое бегство крестьян "на чужую землю"12.

Существование так называемых, свободных смердов не подлежит сомнению. Здесь дело совершенно ясное.

Это самая значительная часть населения Киевского государства, если понимать этот последний термин в самом широком политическом значении. Об этом весьма красноречиво говорит и топонимика. "Ни одно социальное обозначение, — говорит по этому поводу новейший исследователь вопроса, — не дало столь богатого и столь разнообразного по форме производных отражений в топонимике, как слово "смерд"13. Тот же автор указывает громадные пределы распространения этого термина: на первом месте в этом отношении стоит Новгородско-Псковская область, к ней примыкают северная и северо-восточная часть Двинской области и северо-западная часть б. Вятской губернии; вторая большая группа земель, хорошо знающих этот термин — Волынь, Подолия, Холмщина, Галиция, Малая Польша; к ним примыкают Познань, Силезия и Восточная Пруссия. Значительно распространен термин в Белорусских и Литовских землях, в районах Ковно, Вильно, Гродно. Очень редко встречается термин в верхнем Поволжье (районы Твери, Владимира и Ярославля). Здесь термин замирает. На западе этот термин известен еще в некоторых частях Германии.

Страницы: 1 2 3 4 5

Американский военный стратег Эдвард Люттвак (политический консультант Государственного департамента и Министерства обороны США, старший советник Центра стратегических и международных исследований, бывший советник президента Рейгана) в своей знаменитой монографии «Стратегия Византийской империи» (“The Grand Strategy of the Byzantine Empire”), со ссылкой на византийские источники, указывает о восприятии византийцами Киевской Руси как Росии (с одним «с»).

Читать далее »

Виктор Аксючиц

Крещение в Православие славянских народов стало возможно благодаря просветителям – равноапостольным Кириллу и Мефодию, создавшим церковнославянский язык. Это явление уникально – на грани с чудом. При современных технологиях невозможно представить, как можно было создать и широко внедрить новую грамматику и язык за кратчайший срок. Но невозможное человеку возможно Богу – это было богочеловеческое деяние.

Чудесная провиденциальность этого явления сказывается и в том, что нецивилизованные племена получили совершенный язык и письменность, являющиеся носителями высоких духовных смыслов. Просветители тонко и деликатно сумели привить к неразвитым образам македонского наречия южнославянского языка высокие понятия и категории. Так, язычники-славяне имели представление о том, что жизнь человека кончается с его последним вздохом, когда исходит его дух. На обыденное представление «вздох – дух» органично насаждается высокое представление «дух – душа». Поэтому церковнославянский язык, оказавшийся вместилищем и носителем космоса античных и христианских смыслов, был органично воспринят восточными славянами как родной, и его освоение прошло за короткие сроки. Помимо этого, славянский язык по структуре, грамматике и принципам словообразования ближе к греческому, чем латинский. Высокая языковая культура Византии – культура христианского эллинизма – органично вошла в восточнославянскую почву. Церковнославянский язык стал одним из трех – наряду с греческим и латинским – письменных и богослужебных языков средневекового христианства. Русский народ, в отличие от многих европейских народов, изначально получил возможность чтения Священного Писания на родном языке, что имело огромные последствия в формировании национального сознания: «Если правда, что русский народ глубже принял в себя и вернее сохранил образ Христа, чем всякий другой народ… то, конечно, этим он прежде всего обязан славянскому Евангелию» (Г.П. Федотов).

Киевская Русь была одной из последних стран, принявших христианство от Византии, но это была самая крупная страна. Как правило, в Православие обращались народы, присоединяемые к империи, но Русь политически никогда не подчинялась Византии. В то же время культурное влияние Константинополя было большим, чем на некоторые имперские области. Крещение Руси произошло тогда, когда Византия переживала расцвет философской и богословской мысли. К этому времени закончились века богословских споров, в течение которых был разработан грандиозный объем богословско-философских категорий, понятий, представлений. Вместе со Священным Писанием Русь получила доступ и к духовному богатству христианства. «Своя письменность позволила славянам перевести на родной язык книги, напитанные духом мудрости, содержащие сакральные истины, до того времени передававшиеся только на греческом, еврейском и латинском языках. Присоединение к ним ещё и славянского – а по агиографическому преданию славянские буквы “открыл” Константину Сам Бог – включало славян в их собственном представлении в группу избранных народов, которым доверена божественная мудрость. Теперь и они могли “досьти наслаждь” (досыта наслаждаться), по выражению агиографа, “медвеныа сладости словесы святых книг”» (В.В. Бычков).

Князь Владимир строил прекрасные православные храмы, вводил великолепие византийских обрядов и служб. «Христианство сделалось для святого Владимира источником духовного света, озарившего не только его сердце, но и ум. Любовь к “книжным словесам” и данный им наказ “примати нарочитое у чади и даяти на учение книжное” священникам, которые должны были воспользоваться школою для утверждения новопросвещённых людей в вере, сделали его истинным отцом русского просвещения и родоначальником всей нашей духовной культуры, которая при самом своём зарождении была глубоко напоена духом Православия. Последнее оплодотворило самые её корни и не перестало питать во все последующие века» (митр. Анастасий Грибановский).

При сыне князя Владимира Ярославе Мудром из Византии приезжает большое количество учёных-богословов. Православие приобщало русских людей к богатейшей традиции богословско-философского постижения бытия и смысла жизни: «Для тогдашних христиан (времен арианства) “богословие было действительно делом жизни, духовным подвигом, исповеданием веры, творческим разрешением жизненных задач” (о. Григорий Флоровский) … Споря как будто о словах и определениях, участники споров на деле защищали и отстаивали именно жизненное, теперь бы сказали “практическое”, или “экзистенциальное”, значение христианства, заключенное в слове “спасение”. Ведь спасение это не магическое, извне совершающееся действие, оно зависит от целостности восприятия и усвоения человеком Божественного дара. А тогда богословие, то есть – уразумение, выражение, исповедание Истины в словах, раскрывается как высшее, царское призвание человека, в нём восстанавливается причастность человека Божественному Смыслу, первородство его как разумной личности в мире. Богословие есть раскрытие в понятиях разума – веры Церкви, не проверка её разумом и не подчинение ему, а, напротив, расширение самого разума до Откровения, согласование его с истиной, очевидной вере. Вера прежде богословия, и только потому и можно говорить о богословском развитии как о постепенном восприятии полной веры… Нелегко было найти слова для выражения веры, и потребовались века, чтоб переплавить в духе христианства саму мысль» (прот. Александр Шмеман). Духовные сокровища, выплавленные в горниле патристической мысли, благодатно изливались в русскую душу.

Церковнославянский язык определил форму и содержание русского мышления, литературы и философии. «Если правда, что русский язык – гениальный язык, обладающий неисчерпаемыми художественными возможностями, то это потому, что на нём, и только на нём, говорил и молился русский народ, не сбиваясь на чужую речь и в нём самом, в языке этом (распавшемся на единый церковно-славянский и на многие народно-русские говоры), находя огромные лексические богатства для выражения всех оттенков стиля (“высокого”, “среднего” и “подлого”)» (Г.П. Федотов). Наш язык несёт древние пласты, которые расширяют и обогащают сознание, из которых, при необходимости, черпаются новые словообразования: «Современный русский литературный язык получился в результате прививки старого культурного “садового растения” – церковно-славянского языка – к “дичку” разговорного языка правящих классов русского государства. Русский литературный язык, в конечном счете, является прямым преемником староцерковно-славянского языка, созданного св. славянскими первоучителями… Благодаря органическому слиянию в русском литературном языке церковно-славянской стихии с великорусской – словарь русского языка необычайно богат. Богатство это заключается именно в оттенках значения слов… стилистических типах и оттенках… совершенной технике образования “новых слов”… Сопряжение великорусской стихии с церковно-славянской сделало русский литературный язык совершеннейшим орудием как теоретической мысли, так и художественного творчества… Русский литературный язык в отношении использования преемства древней литературно-языковой традиции стоит, по-видимому, действительно особняком среди литературных языков земного шара… Будучи модернизированной и обрусевшей формой церковно-славянского языка, русский литературный язык является единственным прямым преемником общеславянской литературно-языковой традиции, ведущей своё начало от святых первоучителей славянских, т.е. от конца эпохи праславянского единства… Унаследовала Россия традицию византийской культуры и хранила её даже после гибели Византии… унаследовала Россия и церковно-славянскую литературно-языковую традицию и хранила её, в то время как гибли один за другим древние центры и очаги этой традиции» (Н.С. Трубецкой).

После крещения в свете Божественного откровения беспредельно раздвинулись горизонты мировоззрения русского народа, наполнилось новым содержанием издавна известное. «Всматриваясь как бы в только что открывшийся ему мир – в природу, в историю, в общество, в самого человека и в творение рук его, – древний русич прежде всего переживает всё это эмоционально-эстетически – он радуется, изумляется, удивляется, скорбит, страшится, восхищается. В этих эмоциональных реакциях на мир, зафиксированных древними книжниками, и выявляется комплекс его эстетических представлений… Вчитываясь в тексты древнерусских авторов, мы замечаем интересную особенность общественного сознания того времени. Многие явления, связанные, так или иначе, с новой религией, вызывали у древних русичей, принявших её, светлую радость, особое ликование. Уповая на обещанную грядущую райскую жизнь, человек Древней Руси уже в этой жизни испытывал наслаждение от всего лишь указывавшего ему на блаженство “будущего века”. А таковыми для него выступали новая вера во всех её проявлениях и – шире – вся сфера духовности, в которую Русь окунулась, приняв христианство» (В.В. Бычков). Приобщение к прекрасной сфере духа наполняло радостью жизнеощущение русских людей (послы князя Владимира в соборе Святой Софии в Царьграде) и пленило русскую душу, что было мощным стимулом быстрого взлета культуры Киевской Руси.

Страницы: 1 2 3