Жизнь подарила мне встречу только с одним – по папиной линии. Прадедушка был жилист, высок, смугл, сед и яростно голубоглаз. Всю жизнь прокрестьянствовал в своей Черниговской губернии с перерывом на Первую мировую. Перерыв обернулся ранением в грудь и двумя Егориями. Если бы за навыки, которыми он обладал, давали пояса, то быть прадеду обладателем черного пояса по вольной борьбе и косьбе. Ни один заезжий цирк со штатным борцом не смог сорвать банк со ставок, сделанных на бой с прадедом. Схватки обычно происходили на деревенском току, и по семейной легенде дед натолк самого Поддубного носом в корявую коровью лепёху...

Помню его летним, вкусно пахнущим малиновым вареньем, – в выгоревшей фуражке, пиджаке, светлой рубахе, брюках и пыльных кирзачах. Варенье он варил сам. Ставил во дворе большой медный таз с ягодами на два кирпича и разводил костёр. За огнём следил зорко, стоило мне подбросить пару-тройку лишних «тресочек», в воздухе повисал дедов грозящий палец и сверкали по-мальчишески яркие глаза. Что он говорил в такие моменты, не помню. Но сердился убедительно – я почти верила, что боюсь его. Зато его варенье обладало силой машины времени. Зимой из свежевскрытой банки вырывалось лето, точнее, тот самый день варенья – пронизанный солнцем и жаром углей костра, пропитанный лёгкой пылью тропинок и малиновой влагой сорванных с ветки ягод.

А ещё помню, что косил дед, как бог, – это было похоже на ритмичный танец в море колосков и васильков. И всякий раз при этом сжигал спину до красна – обратная сторона нордической белокожести. Прабабушка смачно спасала спину сметаной, а через несколько дней наступал мой черед рятуваты его от «шелушек». «Давай, онучка, рятуй діда! У тебе пальчики ніжні», – приговаривал он, по-мальчишески доверчиво подставляя спину. Ш-ш-ш-ш... Сухая и полупрозрачная кожа слетала причудливыми лепестками. Меня это зачаровывало, как и прабабушкино слово «автобУси», напоминавшее бусы из автобусов.

Они всю жизнь прожили в «шевченковской» хате, которую я помню под соломой, а потом – покрытой ослепительным шлемом жести. Когда их по очереди не стало, меня на похороны в обоих случаях не взяли – мала, мол, ещё. Потому, наверное, воспоминания такие летние, живые и яркие...