Ясным апрельским утром батальон подняли и велели наступать по талому весеннему снегу. От частых разрывов снарядов снег смешался с вывороченной землёй и превратился в густую липкую грязь. По этой грязи со станиной для гранатомёта на спине и бежал рядовой Пётр из маленького фабричного уральского городка. Вокруг летели пули и осколки от густо падающих мин. Он видел, как тут и там, вдруг сложившись надвое, или опрокидываясь навзничь, падали в грязь его боевые товарищи. 
Бежал до тех пор, пока счастливым образом не провалился в яму.
Гранатомётчик угодил в какую-то траншею, залитую талой водой. Ночью вода сверху подмерзала и, превращаясь в лёд, внешне мало чем отличалась от окружающего ландшафта. 
Пока Пётр с металлической плитой на плечах выбирался из траншеи, атака закончилась. Не потому что батальон занял указанную высотку, а потому, что просто прекратил своё существование. Когда к вечеру в расположение батальона добрались все, кому повезло уцелеть, то оказалось, что из трёхсот двадцати человек в живых осталось всего восемнадцать.
Продрогший и голодный со станиной от уже несуществующего гранатомёта на плечах Пётр шёл в надежде встретить кого-нибудь из своих командиров или прежних товарищей. Вдруг под одним из деревьев он заметил небольшой костёр и трёх солдат, говорящих между собой по-татарски. И ещё почувствовал манящий запах жаренного мяса.
«Слава Богу, свои», - подумал боец и поспешил к огню. На переднем крае батальона валялось несколько туш убитых немецких битюгов. Для татар конина еда привычная. Те вырезали лошадиные языки, насадили их на импровизированные шампуры и поджаривали на костре. Пётр подошёл ближе к огню с надеждой погреться. Солдаты переглянулись между собой, наверно прикинули, что придётся делиться мясом, и прогнали гранатомётчика. На ломаном русском один из них крикнул Петру:
- Солдат, ты ранен, иди в санбат! Вон, туда иди! А для того, чтобы Пётр понял, что с ним не шутят, направил на него свою винтовку.
Рядовой Пётр не стал с ними спорить и пошёл дальше в направлении, указанном ему его товарищами. Он, может, и прошёл-то всего метров пятьдесят, как сзади раздался взрыв. Повернулся и увидел на месте костра воронку от взрыва и три человеческие фигуры, всё ещё парящие в воздухе.
Февраль, отец Филипп с Петровичем едут в машине, и последний рассказывает эту историю. Батюшка слушает, а тот, с трудом сдерживая эмоции, продолжает:
- Это уже после смерти отца, я однажды видел его во сне. Вот такая же зима, холодно. Он стоит возле дороги на нём военная телогрейка образца 1943 года, шапка с подвязанными под подбородком ушами, а на плечах станина от миномёта. Останавливаю машину, подхожу к нему. Он на меня смотрит и молчит. Я дублёнку распахиваю, обнял, прижал его к себе. А он холодный-холодный и взгляд у него до того несчастный. Ну как можно было такого не пожалеть, а?! И прогнать.
- Петрович, ты что! - воскликнул отец Филипп, - Слава Богу, что прогнали, а то бы и тебя и детей твоих вместе с внуками, никого бы не было.
- Думал я на эту тему, батюшка, часто думал. Кто знает, окажись бы они милосерднее, может и у них бы дети родились.
Едут дальше.
- Петрович, мы с тобой живём на этой земле уже не первый десяток лет. Тебе не кажется, что с каждым днём мир всё больше и больше погружается в нелюбовь?
Петрович согласно кивнул головой.
- Недавно разговаривал я с одним человеком, - продолжал отец иеромонах, - так тот мне сказал, что нам очень нужна война. Мол, забыл наш народ о том, что был он когда-то единым, а вновь объединить нас способно только общее дело или одна на всех большая беда. Что ты на это скажешь, Петрович?
- Бать, не нужна нам война. Не делает она людей добрее. Сам посуди. К нам в N-ский район, это на Урале, с войны вернулся один единственный Герой Советского Союза. Израненный весь, битый перебитый. Весна наступила, сеять надо. Пошёл в колхоз лошадь просить, не дали. Ордена нацепил и поехал в район, и там не дали. Что оставалось человеку делать? Впрягся сам заместо лошади. Вспахал, посеял. Детей в голодный год спас, а сам надорвался и умер.
Сегодня ему, как единственному на весь район Герою памятник на центральной площади стоит. Мол, от благодарных потомков. Чьих потомков, тех, что этого страдальца израненного не пожалели?
Нет, бать, никого война добрее не делает. Вера делает, любовь делает, а война только ожесточает.

Отрывок из рассказа "Милосердия двери..." Александра Ткаченко