Ей пришлось прождать их почти до вечера. Сидя на лавочке под чахлой ивой, она мечтала о безмятежном будущем, как станет нянчить внуков и играть с ними на этой детской площадке.

                -- Мама, ну ты бы предупредила! – воскликнул обиженно сын, подхватывая её сумку.

                -- Ой, мамочка, я так рада! – уверяла дочь, открывая перед ней дверь подъезда.

                Вошли в квартиру дочери, где было чем угостить дорогую гостью. Она ждала друзей, которые должны её поздравлять в честь дня рождения.

                Пока закипал чайник, дочь сообразила что-то на стол, а сын поспешил за бутылкой вина.

                -- Мама! – то и дело восклицала дочь. – Я так по тебе соскучилась!

                Плача от счастья, Нина обнимала её.

                -- Ма, -- вдруг лицо дочери стало серьёзным. – Так ты что – дом продала?

                Понимая, что наступает самая ответственная минута, Нина кивнула.

                -- Ну да… Продала…

                -- И как, выгодно?

                -- Не беспокойся…

                -- Мамочка, я так тебя люблю! – снова замурлыкала девушка.

                Вернулся сын, держа в руке бутылку «Каберне».

                -- Ник, -- обратилась к нему сестра. – Мама дом продала!

                Лицо парня посветлело.

                -- Правильно, мама. Чего тебе делать в той дыре. А тут всё-таки город, какие-то перспективы. Я вот поговорю с шефом, пристроим тебя на работу. Или будешь у меня бухгалтером, когда свою фирму создам. Ирка, правда это классная идея?

                -- Конечно, -- ответила та. – Наша мама – хоть куда!.. Ма, ты, конечно, извини, что интересуюсь о таких вещах сию минуту, но просто хочется знать, на что стоит рассчитывать. Сколько у тебя денег?

                Нина замялась. Чашка с только что налитым чаем, которую она несла ко рту, так и застыла на весу в её руке. «Как сказать? Как сказать? – мелькало в голове. – Боже, а может, не надо?»

                -- Понимаете, детки мои… У меня было больше пятидесяти тысяч…

                -- Было? – в один голос вскричали они. – Было?!

                -- Дело в том, что в поезде у меня стащили деньги…

                Брат и сестра, словно по команде, посмотрели друг другу в глаза.

                -- Мать, -- заговорили они в один голос. – В таком случае, какого чёрта ты сюда приехала?

                -- Как?... Что?... – задрожал её голос.

                Чашка едва не выпала из её руки. Отвернувшись от мамы, дети разошлись по углам и теперь исподлобья наблюдали за ней. На лице сына нервно заходили скулы, дочь отстукивала пальцами какой-то нервический марш.

                А Нина продолжала сидеть на табурете. На неё накатили самые разнообразные мысли, слёзы текли по лицу, оставляя прискорбные пятна на юбке.

                -- Мать, ты долго собираешься так сидеть? – наконец спросила дочь. – Конечно, никто тебя не прогоняет, но сейчас сюда придут гости…

                Словно опомнившись, Нина подняла взор на детей.

                -- Коля, а у тебя переночевать можно? – робко спросила она.

                -- Понимаешь, мама, -- замялся он, не зная, куда девать бегающие глазки. --  У меня не убрано, да и не один я буду сегодня…

                От этих ответов лицо матери стало как будто высеченным из камня. Ни слова не говоря, она поднялась с табурета и прошла к выходу, на ходу подхватывая сумку.

                Оказавшись на улице, она несколько раз с жадностью вдохнула свежего воздуха и пошла в направлении остановки.

                Она понятия не имела, на какой рейс купила билет. Не было ей дела и к направлению, в котором движется поезд. «Жуткая штука жизнь, -- подумала она, прикрывая глаза. – Я всегда была уверена в том, что дети меня обожают, а они… Что теперь делать? У меня нет ни дома, ни даже своего города, даже своей страны. Куда податься? Или, может, лучше сразу умереть?»

                -- Девушка, -- привёл её в чувство мужской голос. – А сидя спать нехорошо – шея будет болеть.

                Открыв глаза, она увидела перед собой человека лет шестидесяти. Улыбаясь как-то по-отечески, он продолжал:

                -- Знаете, когда был помоложе, я не обращал внимания на такие мелочи. А теперь вот, когда кости постарели, стал осторожным…

                -- Простите, я…я сейчас…

                -- О, вы, быть может, стесняетесь переодеваться? – высказал он догадку. – Так я выйду из купе.

                Прошло несколько минут, прежде чем попутчик постучался в дверь. К этому времени Нина успела не только переодеться, но и улечься.

                -- У вас хорошие глаза, -- заметил он. – Как будто не способны на нехорошие поступки…

                -- Вы так думаете? – удивилась она. – А что вы ещё видите в моих глазах?

                -- Что вижу? – переспросил он. В эту минуту в его взгляде промелькнула хитринка. – А вижу, к примеру, что вы голодны.

                Вспыхнув румянцем, Нина улыбнулась:

                -- А ведь и правда… Но поесть-то в такое время, наверное, негде…

                -- А я – парень запасливый, -- с демонстративной горделивостью произнёс мужчина. – У меня есть сумка, а в сумке есть пироги и курица.

                -- О, заботливая у вас жена, наверное, -- наугад сказала Нина . – Заботливая…

                -- А вот и никакая она не заботливая, -- отрицательно покачал головой попутчик. – Потому что нет никакой жены. Вдовец я. Уже пятнадцать годочков, как умерла моя Маша.

                -- Извините…

                -- Да ничего…Дело прошлое… А я вот смотрю на вас и думаю: это же какая хорошая могла бы получиться из вас жена! Послушайте, а будьте моей женой!

                Нина рассмеялась ему в лицо.

                -- Вы всем такое предлагаете?

                -- Нет, только вам. Сегодня, во всяком случае… А что? Поехали, а? У меня на Урале большой дом, природа у нас отличная… Вам будет хорошо.

                -- Не обнаружив в его взгляде намёка на шутливость, Нина вздохнула:

                -- Ой, да какая с меня жена! Вот собралась ехать на постоянное место жительства к детям. Тоже, знаете, одиночество надоело. Дом продала…

                -- И что дальше?

                -- А то, что дети, услышав, что мать обокрали в дороге, прогнали её прочь. И теперь вот еду, сама не ведая куда…

                Слушатель смотрел на неё несколько минут изучающим взглядом, после чего решительно произнёс:

                -- Послушайте, Нина. Не сочтите за нескромность: вы пенсию получаете?

                -- Получаю, конечно… Но какая там пенсия? Так, крохи… Лишь бы с голоду не помереть…

                -- Это хорошо. Я тоже получаю пенсию. Я бывший военный, полковник в отставке. А потом работал в охране. Ваши крохи, мои крохи, вот и получится настоящий пир. Забудьте об украденных деньгах, как будто их не было никогда. Не мучайте себя воспоминаниями об отношении детей. На то они и дети, чтобы не испытывать благодарности к родителям. Начните новую жизнь. А я вас обижать не буду, поверьте…

                Он говорил, говорил, говорил. Постепенно мозг Нины вновь обретал способность трезво мыслить. Она смотрела на него и не хотела верить своим ушам. Как такое может быть?!

                -- Ну, подумали? – наконец, закончил мужчина. – Так каков будет ваш положительный ответ?

                -- Может, для начала познакомимся? – улыбнулась она…

Взирая на меня, словно слон на моську, женщина открыла сумочку и извлекла из неё пачку сигарет.

   --Здесь не курят, -- вкладывая в тон как можно больше извинения, пресёк её намерение я.

   Она мне не понравилась с первой минуты. С дамочками, подобными ей, я бы не стал разговаривать даже в метро или в магазине, предпочитая обходить их двадцатой дорогой. Есть категория людей, полагающих, будто мир должен вертеться вокруг их амбиций и капризов. Да у них, собственно, всё и упирается в это словечко: «Он должен». Если бы за неё не просила моя давняя знакомая, я бы и не знал о существовании этой… как её… «Никитина Маргарита Васильевна, домохозяйка» --прочёл я в карточке. Я всегда заводил отдельные карточки на каждую клиентку. У многих людей возникают проблемы в семье или вообще на личном фронте. Не сошлись характерами, муж обижает, кто-то третирует, кто-то оказывает давление на личность… Сколько подобных проблем бывает в наше время! Но я отдаю предпочтение женщинам. Видите ли, ещё в студенческие времена я сделал вывод: индикатором состояния общества является женщина. Она звено слабое, хоть и от природы более одарённое,чем мужчина. Если приходится лечить отношения или семью, надо начинать с женщины. Да в её воле и самой всё вылечить, только не мешало бы направить, помочь ей собраться с мыслями. Как правило, так и получается. Но иногда попадаются вот такие – вроде Никитиной, -- самоуверенные, «самодостаточные» (за чужой счёт, конечно),наглые, в чём-то даже мужеподобные.

   Прежде,чем анализировать её проблемы, мы говорили о любви как таковой.

     --Вы говорите о любви как о явлении обыденном, -- сказал я после того, как она изложила собственную точку зрения на сей счёт. – Складывается впечатление,будто речь идёт о покупке сковородки или килограмма курятины. И это – о великом чувстве, которое вдохновляло людей на сумасбродные поступки!

     Я умею вкладывать в свои слова нужный смысл, но, вместе с тем, могу и обмануть,облекая их в тон шутливый или доверительный. Обычно это сбивает с толку. Вот и сейчас, полагая, будто я шучу, Маргарита раскрепостилась.

    --Почему же? Это жизнь. Я ничего не имею против чувственности, но не следует забывать, что всегда во всех отношениях превалирует личный интерес. Романтика романтикой, а правда жизни – это… словом, это и есть жизнь. Я считаю, что если муж любит меня, если он хочет…ну… спать со мной… он должен создать условия. Ему хочется, чтобы я дарила ему счастье. По мнению мужчин, счастье заключается именно в обладании. Это как в коммерции – интерес за интерес. Мне ведь тоже хочется что-то получать с его интереса. Мне нужна квартира, и не какая-нибудь,а в центре столицы, удобная, с приличным ремонтом и удобствами цивилизации. Я нуждаюсь в автомобиле, и не в «Запорожце», конечно. Чем я хуже людей? А вдруг появится ребёнок – неужели прикажете кормить его обыкновенным борщом и отдавать в обыкновенную школу? Вот если мужчина создаёт для женщины приличные условия,тогда она и чувствует себя по-настоящему счастливой.

    Ничуть не сомневаясь в своей правоте, дама удостоила меня взгляда оскорблённого величия, она потянулась за сигаретой, полагая, что ей всё позволено. «Я – центр планеты», «я – воплощение совершенства», «я – венец творения» -- красноречиво говорили её карие глаза. С её слов, у них с мужем когда-то была любовь. Но за10 лет совместной жизни она прошла, поскольку он оказался неудачником. А каким ещё словом можно назвать существо, неспособное «создать условия для этакого«совершенства» и «венца»? У подруг мужья как мужья – и шубки дорогие покупают,и спа-салоны оплачивают, и по две машины имеют, да ещё и денег в семью приносят столько, что у них нет необходимости ковыряться в посуде, чтобы собственноручно готовить ужин. А вот ей, бедняжке, попалось полное ничтожество. Конечно, в определённой степени она к нему привязана, но ведь всему на свете существует предел…

    Пока я наблюдал за этим чудом в юбке, в моей голове вертелись давно позабытые истории о женщинах, описанные задолго до нашего поколения. Пассук Джека Лондона отдала мужу последний сухарь, конечно, не предполагая, что он ей что-то«должен»… И вдруг из глубин моей памяти вынырнул, как из пучины морской,эпизод, связанный с моими юношескими похождениями.

   Блаженное то было время: работаешь до изнурения, потом принимаешь душ – и силы восстановились. И ты занимаешься сверх работы ещё и учёбой, политикой,женщинами. А когда надоест рутина – путешествуешь, сколько душе угодно. Просто идёшь на вокзал, покупаешь билет на первый же попавшийся поезд и едешь, куда глаза глядят. Благодаря этой особенности характера мне посчастливилось объездить почти весь Советский Союз. Однажды обстоятельства забросили меня в Хабаровский край, где много дикой природы и слишком мало всего того, что мы называем «цивилизацией». Тамошнее население ещё не утратило способности оценивать человека по его внутренним качествам, а не по материальному положению.

     Побродив по тайге около двух недель в компании старого геолога Ильича и молодого проводника-бурята Ивана, я, наконец, обнаружил в себе то приятное чувство,которое означает для врождённых одиночек подлинное счастье. Это чувство ни с чем не сравнимо; его невозможно описать с той же лёгкостью и методичностью, с какими мы можем описать впечатления от посещения магазина. Нет, невозможно,поскольку оно включает в себя слишком многое – свободу духа, наслаждение от единства с природой, осознание себя неотъемлемой частицей вселенского бытия, микро- и макрокосмосом…

    --Сейчас перейдём Кирилку, -- сказал Иван, указывая в неопределённом направлении,-- потом свернём направо, а там и Буреинский хребет…

   --Я помню, -- прервал его геолог. – Ванюша, а зачем мне Буреинский хребет? Ты ведь ведёшь меня к Становому.

    --Веду. Только вряд ли наш гость пойдёт так далеко. Мне хотелось показать ему Буреинский, поскольку он – как Становой, только в миниатюре. Кроме того, там для него есть кое-что интересное.

   --Что именно? – насторожился Ильич. – Может, руды какие?..

   --Э, паря, -- засмеялся бурят. – Тебе бы только о камнях разговаривать. Нет, там когда-то находился староверческий скит, вот я и подумал…

   Но старик его уже не слушал, ибо всё, что не касалось камней, не представляло для него интереса.

   Река Кирилка, названная так в честь давно канувшего в Лету охотника, в эту августовскую пору представляла собой ручеёк шириной едва ли три метра; мы преодолели её легко, почти не замочив ног. Петляя между огромными соснами, мы вскоре вышли к небольшой долинке, за которой начинался подъём на Буреинский хребет -- довольно внушительную массу камня, достигающую в высоту двух и более тысяч метров.

  В левой части долины, поближе к лесу, можно было различить несколько избушек, о возрасте которых судить трудно.

    --Здесь мы и заночуем, -- сказал Иван.

   Когда речь заходит о староверах, в нашем обывательском понимании сразу возникают сюжеты из советских фильмов, в которых эти добровольные изгои живут общинами по образцу деревень, и всякого чужака встречают настороженно и даже недоброжелательно. Увы, здесь всё было по-другому. Из шести изб заселённой оказалась всего одна. Хозяева остальных пяти исчезли в пучине прошлых лет. Естественно, нам пришлось постучаться в дверь избушки, которая казалась обитаемой – надо же испросить позволения на ночёвку.

    --Эй, есть кто живой? – окликнул Иван, грохоча в дверь.

   Нам открыла женщина преклонных лет, показавшаяся удивительно чистоплотной как для обитательницы такого захолустья.

    --Здравствуйте! – нашёлся я. – Мы странники…

   --Наташенька, кто там? – прозвучал хриплый голос откуда-то из глубины дома.

   --Сейчас выясню, Петенька, -- с нежностью ответила женщина.

   Её взгляд, едва скользнув по нашим лицам, выхватил всё, что было нужно.

    --Вы, наверное, геолог, -- сказала она, обращаясь к Ильичу. – А этот молодой человек, скорее всего, горожанин. Он в наших краях совсем недавно. Ну, а об этом нехристе и говорить не хочется.

    Последние слова касались проводника.

     --Э, добрая женщина! – воскликнул Иван. – Почему сразу «нехристь»? Я православный…

    --Вас, леших, сколько ни крести, все равно язычниками остаётесь. Ладно, чего уж там… Входите… И ты, леший, тоже входи.

     Здороваясь с хозяином, я обратил внимание на его бороду, худощавое сложение и угрюмость.Пока мои спутники раскладывали на столе банки с тушёнкой и сгущенным  молоком, луковицы и чеснок, я вышел заготовить дровишек. Учитывая, что вокруг изб было полно валежника, это не представляло труда. В таёжных условиях на приготовление еды уходит немного времени. Здесь люди не страдают избалованностью и извращённым вкусом, в силу чего не портят себе печень и досуг. Бросив в кипяток банку тушёнки, несколько картофелин и кореньев, Наталья Дмитриевна объявила:

   --Ужин готов.

     Вопреки обычаю молчать во время еды, она первая заговорила:

    --Что нового в мире?

     --Ничего особенного, -- ответил Ильич, пережёвывая лук. – Разве что наш Союз скоро распадётся.

     --Что ж, давно пора бы…

     --А ещё у наших девок возникла новая мода, -- ввернул фразу Иван. – Они теперь ходят в коротеньких юбках.

    --Зачем? – удивилась женщина. – Срамота…

    --А хотят парням нравиться.

     --И как, нравятся? – спросила она, обращаясь ко мне.

    --Не очень, -- ответил я, невольно краснея. – Слишком уж доступны…

      После ужина мои друзья расположились на ночлег, а я, оставаясь верным своему обычаю,вышел покурить.

    За время, потраченное на ужин, вокруг потемнело -- ночь в тех местах наступает довольно быстро. Тишина, чистый воздух, загадочное мерцание звёзд – что ещё нужно молодому, романтически настроенному сердцу? Иногда тишина нарушалась шорохом мышей или отдалённым уханьем совы. Закурив, я присел на ступеньках и прислушался к этой завораживающей тишине.

    Внезапно скрипнула дверь. Оглянувшись, я увидел хозяйку.

    --Вы почему не спите? – спросила она.

   --Сон не идёт. Да и слишком уж красиво тут у вас, чтобы это пропустить. У нас в Виннице ничего подобного не увидишь.

   --В Виннице? – в её голосе мелькнули какие-то особенные нотки. – Вы сказали «в Виннице»?

    --Да. Вам знаком этот город?

      Прежде,чем она ответила, на пороге появился силуэт мужчины.

       --Талочка, ты не идёшь? – с нежностью спросил он.

      --Извини, Петенька, я тут немного поболтаю с мальчиком. А ты ступай, я скоро…

   Мужчина кивнул и, с нежностью погладив её руку, ретировался.

    --Да, мне знакома Винница, -- ответила она на мой вопрос. – А стоит ли ещё на месте Дом Офицеров?

   -- Да,конечно. Правда, его несколько раз ремонтировали, вокруг насадили цветов, но от этого он стал только красивее.

   --А улица Коцюбинского ещё на месте?

     --Ну да. Только аллеек давно нет. Их снесли, превратив улицу в проспект.

   --Жалко… А остров посреди Буга?

   --На месте. Там пляж.

  --А вы на какой улице проживаете?

     --Красного Казачества.

    --Не знаю такой… Это в каком районе?

    --Замостье. По-простонародному, «Варшава». Бывшая Ворошилова.

     --А… Знаю… А управление военным округом так и находится возле педагогического института?

    --Да, на Краснознамённой улице, -- с удивлением ответил я.

    --А может… Не знаете ли, кто там сейчас заместителем командира работает? Не Вурдалаков ли?

    Когда-то генерал Вурдалаков проживал по соседству с моим домом. Поговаривали, будто он старый хрыч, ворчун и деспот.

  --Нет, генерал давно умер. А его сын дослужился до полковника, отрастил огромный живот и ездит на «Волге».

 --А жена генерала? Что с ней?..

   Я взглянул на женщину с непониманием, но, заметив её волнение, не стал ничего доказывать.

  --Я не слышал, чтобы у него была жена…

   --Ну, конечно же, была! От первого брака у него остался сын. Первая жена умерла вскоре после родов. А уже в преклонном возрасте он женился на совсем молоденькой… Она была дочерью второго секретаря обкома партии.

 --Нет, я ничего не знаю об этом…

   --Как же так? Ведь та вторая жена – это я!..

   Удивлённый,поражённый, я взглянул ей в глаза. И вдруг вспомнил рассказы пожилых людей,напоминающие нечто среднее между легендами и сплетнями. В своё время эта история наделала очень много шума. Молодую жену важного генерала похитил совсем юный сержант срочной службы. Комический оттенок происшедшему придавало то обстоятельство, что солдат был подчинённым командира округа. Конечно, пропавших долго и тщательно разыскивали. Ещё бы! Достаточно вспомнить, кем была Наталья. Выросшая в достатке, взлелеянная среди роскоши и презрения к народу,воспитанная в амбициях и высокомерии, -- что она могла найти особенного в простом солдатике, заурядном выходце из крестьянских слоёв, чтобы бросить всевозможные блага и бежать, сломя голову, на свой страх и риск? Наверное, это она его нашла, это она подвигла его на бегство…Ну да, иначе и быть не могло, учитывая, что солдат – птица подневольная и бесправная. Но для того, чтобы договориться о бегстве, нужно, по крайней мере, узнать человека, встречаться с ним, заранее договариваться… О каких встречах могла вестись речь в её положении? В семьях профессионалов-военных царят особые традиции. Как правило,жёнам строго запрещается общаться с «простолюдинами», их контролируют… Каким образом ей удалось заговорить с этим солдатиком, как они встречались, как условились о бегстве – об этом можно было лишь догадываться. Как бы там ни было, солдат демобилизовался и уехал. В тот же вечер исчезла и генеральская жена. Её искали, но не нашли. Наконец, решив, что она пала жертвой бандитов,милиция закрыла дело.

    --Кажется, я вспомнил, -- произнёс я. – Вы – та самая пропавшая жена Вурдалакова-старшего?

    Она кивнула. Из глаз Натальи Дмитриевны покатились слёзы. Сделав жест в сторону двери, она сказала:

 --Это он… Мой муж…

    Когда она произносила эти слова, в её глазах отразилось столько нежности, что я не выдержал и, взяв её руки в свои, сказал:

  --Что вы! Всё хорошо… Вы, по крайней мере, счастливы?

  На это она заявила с гордостью и уверенностью:

  --О, да! Очень, очень счастлива! Петенька дал мне столько счастья!..Представляете: я ни разу не пожалела!..

    Расскажите,пожалуйста!

    Иона, не испытывая совершенно никаких угрызений совести или ложного стыда,поведала мне историю своей любви.

  Ей исполнилось девятнадцать лет, когда родители склонили её к браку с престарелым военным чиновником. Ей приходилось встречать его и раньше в качестве друга семьи, но он ей не нравился даже тогда. Это был клановый союз, в котором девушке пришлось сыграть роль залога, своеобразной разменной монеты. Совсем юная, она лелеяла мечты о каких-то маленьких успехах, но мужчин в них не было.И вдруг – замужество! Да ещё за старика!

    Он действительно оказался деспотом. Он даже с собственными родителями порвал отношения, поскольку знакомство одного из них с пресловутой 58-й статьёй уголовного кодекса могло повредить его карьере. Наталье пришлось прервать не только учёбу, но и контакты с подругами; даже прогуляться в магазин ей не позволялось, поскольку для подобных работ существовала прислуга.

  Пётр встретился на её пути месяцев через пять после начала семейной жизни, когда Наталье успело опостылеть не только замужество, но и сама жизнь. Как они познакомились? Случайно… Если в подлунном мире что-либо может происходить случайно. Однажды муж послал сержанта к себе на квартиру – отнести дефицитные продукты. Парень сразу пришёлся ей по сердцу. Это не было то лёгкое, ни к чему не обязывающее чувство, которое возникает у слабонервных дамочек, когда они решают «наставить мужу рога» ради самоутверждения. Нет, то было подобно разряду молнии. Ещё в тот миг Наталья поняла: это ОНО… Зная по опыту, что муж не придёт в течение ближайших двух часов, она угостила парня чаем. Пока он пил,застенчиво опуская глаза, она решила для себя: это – моя судьба. Её не интересовало ни его прошлое (да и какое могло быть прошлое у типичного советского парня), ни специальность, ни возможности. Просто знала: он – её судьба, и этого было вполне достаточно. Да и он понял то же самое.

Пока он пил чай, женщина уже знала, где состоится их следующая встреча: она успела выведать у него расписание его рабочего дня. Встречались они урывками, иногда спонтанно. Пять минут или сто – это не играло роли, потому что все равно казалось слишком малым отрезком времени для того, чтобы повторять «люблю», склонять его в разных падежах и временах, впитывать в себя взгляды друг друга. О чем-то большем не могло быть и речи.

Однажды Петя признался, что не сможет без неё жить. Ей и в голову не пришло заявить: мол, я замужем, как же быть?.. Не пришло, потому что в её существе этого замужества как будто не существовало. Но вот ему стало известно, что такого-то числа его должны уволить. «Я хочу поехать с тобой! – решительно заявила она. – Куда угодно…»  «Ты же понимаешь, что генерал будет тебя искать с помощью милиции и всего, что только угодно?» -- спросил он.«Ну и что? – улыбнулась она. – А мы уедем в такое место, где он и не подумает нас искать», -- заявила она.

Деньги на дорогу раздобыла Наталья. Она попросту украла их у Вурдалакова. Им пришлось довольно долго блуждать по Союзу, пока, наконец, не нашли это место. В те годы в посёлке жило самое малое сто человек. Все, как один, староверы – суровые и подозрительные.Но услышав, что молодые люди скрываются от органов власти, с радостью вызвались их укрыть. Тут их и повенчали.

Наталье пришлось осваивать все премудрости женского бытия, начиная с самого примитивного. Она плакала,стирая нежные пальчики во время стирки жёсткого сукна, она надрывала руки,нагружая телеги сеном, ей приходилось проходить многие километры пешком по пояс в снегу или рубить сучья для дров. Но как бы ни было трудно, она ни разу не пожалела о сделанном выборе.

-- Та мы и живём здесь, -- заключила она. – Уже, без малого, тридцать лет… Староверы все повымирали после того, как тут побывали пьяницы-железнодорожники. Наверное, принесли с собой какую-то болезнь, к которой организмы местных оказались непривычны. А тут ещё Петя прихворал…Видали, какой он угрюмый? Но это только видимость такая. У него слегка перекосилось лицо после инсульта. Потому и кажется, будто он угрюмый…

   Слушая эту женщину, я вдруг представил себе, сколько ей пришлось перенести трудностей.Ни о чём не жалея, она однажды сделала свой выбор, пойдя за крестьянином. Со временем она и сама превратилась в крестьянку. Но это не играло для неё никакой роли. Она до сих пор любила своего Петеньку. Тепличное создание превратилось в обыкновенную мужичку – с руками, огрубевшими от труда, в сапогах, уродующих ноги. Она спала на соломенном тюфяке или на помосте, устеленном хвоей, кушала из примитивной глиняной миски, довольствуясь щами или супом из дичи.

      И не было у неё никаких мыслей, кроме него. Ей не приходилось сожалеть ни о пышных уборах, ни о дорогих тканях, ни о машинах, -- во всём этом не было никакой надобности. Только ОН оставался её единственной потребностью. Только он представлял для неё венец желаний, всё то, о чём можно мечтать. И он сумел до краёв наполнить её жизнь счастьем.          Более счастливой она и быть не сумела бы…

    Эта история меня настолько поразила, что на рассвете, прощаясь с супругами, я поклонился им и пожелал оставаться счастливыми как можно дольше.

   И сейчас, глядя на Никитину, я думал о той удивительной женщине, которая бросила всё на свете ради любви. Уж она-то могла бы лучше меня объяснить этой напыщенной пустышке, что такое настоящее женское счастье…

      Порою мы не придаём никакого значения явлениям, происходящим в природе, воспринимая их как нечто само собой разумеющееся и обыденное. Нам, испорченным и развращённым цивилизацией, затуманившим свои умы математикой и технократическими её последствиями, напрочь лишённым воображения и чувствительности, даже в голову не приходит, что вокруг нас могут твориться удивительные вещи. Ведь ветер колышет кронами деревьев обязательно с каким-то смыслом, а осиновые листья, к примеру, трепещут не зря, а могут о чём-то рассказывать.

                                             ***

  Лет семьсот тому назад вдоль течения Чёрного Черемоша приютились два десятка невзрачных домишек. Места эти считались глухими и труднодоступными ещё с незапамятных времён. Жили себе там люди, поживали, скромного добра наживали, любили, как умели, деток рожали. Только просили у Горного Духа, чтобы он держал в послушании поток, рассекающий Шурин-гору и повсякчас напоминающий о себе угрожающим грохотом. Не зря прозвали его Шибеным (бешеным), поскольку творил он немало бед, в особенности весной, в период массового таяния снегов в горах, и в конце лета, когда лили проливные дожди. В такие дни потоку не хватало привычного русла и он, грохоча пуще обычного, стремительно рвался в долину, увлекая за собой камни и смереки. Его неистовая силища, казалось, сотрясала саму Шурин-гору, а место, где он сливался с Черемошем, превращалось в сущий Армагеддон. В далёкие времена сюда каким-то образом проник какой-то чужеземец. Завидев Шибеный в разгар его неистовства, он был настолько потрясён и испуган зрелищем, что не медля бросился бежать. Несколькими днями позже его изувеченное тело нашли охотники – горы не любят трусливых и слабых.

  Итак, немалое место в умах населения занимал вышеупомянутый поток. Об этом свидетельствует даже название, которым жители окрестили свою деревушку – Шибене. Чем жили эти люди, остаётся лишь догадываться. Впрочем, это само собой понятно: летом собирали грибы и ягоды, которых близлежащие горы дают в изобилии, собирали мёд, а на полонине, расположенной на вершине Шурин-горы, выпасали коров и овец. А ещё они охотились и ловили рыбу. Форель, главным поставщиком которой является Черемош, отличается неповторимым и неописуемым вкусом.

   Вся эта нехитрая, но здоровая снедь представляла большую часть угощений на свадебном столе, установленном просто на берегу реки, под открытым небом. И, наверное, не было среди сельчан ни одного человека, который отказался бы поздравить главных виновников торжества. Ещё бы! Ведь женихом был не кто иной, как Остап, известный даже за горами как лучший охотник. Крепкий, высокий, смелый, он в одиночку уходил далеко в горы и всегда возвращался с добычей, которую самолично делил между односельчанами с присущей ему справедливостью. Поговаривали, будто ему не раз случалось побеждать в рукопашный поединках медведей!

   Что касается невесты, юной Маричейки, о ней у сельчан были разные, довольно противоречивые мнения. Одни считали её красоту неестественной и непозволительной, другие считали её ведьмой, порождением злых сил, а другим попросту было всё равно. Она и вправду отличалась дивной красотой. Когда Маричейка распускала свои чёрные волосы, они спадали по её белым, как снег, плечам тяжёлыми волнами, переливающимися радужными оттенками. В её столь же чёрных глазах отражались неведомые глубины и какая-то древняя, первобытная тайна. Не было (да и не могло быть) в подлунном мире человека, который остался бы безразличным к этой красоте. Тем не менее, девушку боялись. Никто не знал её отца-матери.

    Лет за двадцать до описываемых событий, ранней весной, когда Чёрный Черемош, переполненный мутными водами, имеет обыкновение крушить на своём пути деревья, мосты и камни, жители Шибене, проснувшись, были несказанно озадачены, обнаружив странную корзину, застрявшую среди камней, торчащих посреди реки. Как её извлечь оттуда, если река утащит всякого, кто отважится ступить в её воды? Пока взрослые нерешительно переговаривались между собой, от толпы отделилась небольшая фигурка и бросилась в грозные волны. Это был Остап, которому в ту пору едва исполнилось двенадцать лет. Он успел схватиться рукой за корзину, как тотчас же был сметён напористым течением.

   -- Он безумец! – закричали старики. – Это смерть!

  -- Спасите его! – закричала бледная, как снег, женщина, не помня себя от ужаса.

     Это была мать Остапа. Всё решили считанные мгновения, даже доли мгновений. Видя, что толпа ничем не поможет, она, не долго думая, схватила первый же попавшийся шест и устремилась по берегу вслед за сыном. А течение несло мальчика вперёд, то увлекая его с головой в глубину, то переворачивая, как пёрышко. К тому же, существовала опасность быть разбитым о камни. Но парень, из последних сил сохраняя выдержку, старался удерживать драгоценную корзину над волнами.

    В какой-то миг парнишка зацепился за корень старой осины, застрявшей у берега; в тот же миг мать протянула ему шест.

    -- Спасён! – облегчённо вздохнула толпа, продолжавшая безучастно наблюдать этот безумный и, казалось, бессмысленный поединок.

      -- Мама, -- обессиленным голосом прохрипел Остап. – Теперь у меня будет братишка!

    С этими словами он упал на её руки, обнимая закоченевшими, обожжёнными холодом, скрюченными пальцами.

    В корзине оказался младенец. Правда, вместо брата, Остапу пришлось удовольствоваться сестрёнкой, ибо ребёнок оказался девочкой. Впрочем, как показала дальнейшая жизнь, он никогда об этом не пожалел.

    В те времена всё зависело от мнения старейшин. Их считали самыми мудрыми, к их мнению относились с благоговением. Следовало решить вопрос: как быть с ребёнком? Если бы отец Остапа был жив, право решать было бы предоставлено исключительно ему. Но поскольку он умер от какой-то хвори года за два до данного события, опеку над его семейством взял совет старейшин.

   -- Это дитя могло быть ниспослано нечистой силой, -- высказал предположение один беззубый старик.

    К этому мнению могли присоединиться остальные, поскольку этот старик имел решающий голос. Осознавая, что ребёнка могут выбросить в реку, Остап отчаянно закричал:

    -- Ты врёшь, трусливый дед, потому что дети не могут быть от нечистой силы!

      -- А если девочка – дар Черемоша? – боязливо произнёс другой, столь же беззубый старейшина.

    Чёрный Черемош – это сила. Черемош – бесспорный владыка. С ним ни в коем случае нельзя ссориться.

     -- Но с таким же успехом можно предположить, что она послана нам самим Духом Гор! – воскликнул Остап, поражаясь глупости этих почтенных старцев.

                Близость к природе способствовала раннему просвещению детей, в том числе и в столь щекотливых вопросах, как происхождение детей.

                Грубый щелчок по лбу заставил его замолчать – встревать в разговоры старших запрещалось.

                Тем не менее, его слова заставили присутствующих основательно призадуматься. Горный Дух – хозяин мира и судеб человеческих. Ему подвластно как прошлое, так и настоящее, в его руках находилось и будущее. Его дары – хорошие иль плохие – нельзя отвергать. Словом, девочку оставили в селении, но старейшины, на всякий случай, доверили её воспитание матери Остапа, перенеся, таким образом, всю ответственность на плечи слабой женщины. В случае, если дитя не выживет, её можно было бы обвинить во всех грехах и даже принести в качестве искупительной жертвы тому же Горному Духу.

                Но судьбе было угодно, чтобы Маричейка не только выжила, но и превратилась в существо невиданной красоты. По мере её взросления эта красота оказывала влияние на сердца и умы сельчан. Дочь Горного Духа, -- называли её за ум и понимание природы. Из её пухленьких коралловых уст можно было услышать ответ на любой вопрос. Откуда ей было известно, отваром из какой травы можно излечить ту или иную хворь, исцелять раны, ставить на ноги немощных? Загадка… Наиболее простым и приемлемым для всех ответом на неё служили три слова:

                -- Дочь Горного Духа…

                У всякой красоты, как и у всякой доблести во все эпохи бывали завистники. Так случилось и у Остапа с Маричейкой.

                Неподалёку от Шибене, отдельно от деревни, почти у самого подножия Шурин-горы находился скромный домик. В своё время построил его некий вуйко, рассорившийся со старейшинами по каким-то бытовым вопросам. Ему казалось, что он сумеет обойтись без помощи односельчан, с которыми приходилось постоянно делиться. Потому он взялся хозяйничать сам.

                -- Пусть! – посмеиваясь, говорили тогда старейшины. – Пусть живёт. Горы большие, места хватит для всех…

                У этого единоличника были жена и сын Влад – ровесник Остапа. Только, в отличие от нашего героя, этот мальчик рос довольно трусливым, капризным, завистливым и ленивым. К своим восемнадцати годам он успел осиротеть и вполне мог себе позволить вернуться в деревню, ведь даже в те времена люди понимали, что дети не могут и не должны отвечать за грехи родителей. Мог, но отказался и продолжал жить у Шурин-горы, ни с кем не водя дружбы, избегая ровесников. В одиночестве он охотился, в одиночестве ел, в одиночестве и спал.

Пришло время создавать семью. Молодых мужчин катастрофически не хватало, поскольку большая часть из них не доживали даже до совершеннолетия. Любая девушка охотно согласилась бы стать его женой, но он, казалось, не замечал никого, кроме Маричейки. Как следствие, она стала единственной из представительниц женского пола, на долю которой выпало счастье (или несчастье) услышать из уст этого странного парня предложение. Влад подстерёг её в день, когда Остапа не было дома.

 -- Я для тебя всё сделаю, -- запинаясь, горячо уверял парень, умоляюще глядя ей в глаза. Будь моей женой и матерью моих детей…

Она долго смотрела в его глаза, словно пытаясь извлечь из самых потаённых глубин его сердца какую-то важную тайну.

- Нет, Влад, -- наконец ответила девушка. – Не бывать этому никогда. Это так же невозможно, как восход солнца с запада или исчезновение луны.

Побагровев от стыда, молодой человек заявил:

-- Но я все равно буду тебя ждать!

В тот же миг Маричейка засмеялась ему в лицо:

-- Нет-нет, Влад. Это никак невозможно! Ну, разве что в Чёрном Черемоше высохнет вода…

Любил ли он её той страстной любовью, которая, как уверяют поэты, движет мирами, нам неизвестно. Но вот по горам разнёсся слух, будто состоялась помолвка и Маричейка вот-вот станет женой другого. Ах, если бы нашлась какая-то сила, которая убрала бы Остапа с пути Влада, смела его с лица земли! Он осознавал, что кроме него ни одному парню в округе не пришла бы в голову мысль взять в жёны эту ведьму, ибо только он, кроме Остапа, отваживался смотреть ей прямо в глаза, пытаясь прочесть в них намёк на немое обещание.

Выше мы заметили, что все жители Шибене праздновали свадьбу и пили за здравие молодых, но это не совсем верно. В числе гостей Влада не было. Его дом был заперт. Исчезнув за несколько дней перед свадьбой, он так и не появлялся.

…Вот разошлись гости, хозяйки убирают со стола. Со стороны родительского дома Остапа слышатся ритуальные песни, напеваемые женскими голосами – молодую жену готовят к приходу суженого. Огромный лунный диск взошёл над ближайшей вершиной – наступила ночь, полная тайн и непредсказуемых поворотов. И никому не пришло в голову прислушаться к тихим шорохам, едва уловимым человеческим ухом. В это время, скрываемый бесчисленными смереками, к селу спускался большой отряд вооружённых людей – это было племя, враждебное ко всем народам, ведущим оседлый образ жизни. Впереди крался человек, напоминающий Влада.

-- Скорее, скорее! Там моя невеста, -- шептал он, обращаясь к ближайшим попутчикам. – Не забудьте: вы обещали отдать её мне.

-- Иди, человек, -- послышался приглушенный голос позади. Разве ты позабыл о том, что предателей не любят нигде?

-- Да, повелитель, -- отвечал Влад. – Это правда. Но я был вынужден…

-- Ладно, получишь ты свою девушку…

Вот закончились деревья и отряд оказался в долине, в какой-нибудь сотне шагов от первых построек. Военачальник велел собраться всем своим подчинённым и тихо произнёс:

-- Мы давно искали способ выйти по эту сторону гор, но не ведали горных тропинок. Но вот мы достигли своей цели – не пройдёт и эта ночь, как всё, что находится здесь, станет нашим. Не знайте жалости к врагам, друзья мои, бейте мечами и старых и юных, не щадите и младенцев, ибо из них могут вырасти наши враги. Только не прикасайтесь к девушке, на которую укажет этот человек.

В следующую минуту небольшое войско рассредоточилось и заняло позиции. Влад оказался у дома Остапа, в окне которого всё ещё горели свечи и мелькали смутные тени. Вот послышался пронзительный свист, вслед за которым из сотен глоток вырвался победоносный крик на чужом языке.

Началось побоище…В дома врывались завоеватели и уничтожали всех подряд. Тут же происходил делёж награбленного и наложниц. Влад, успевший пырнуть Остапа ножом, склонился над его мертвеющим телом и произнёс:

-- Ну вот, теперь ты уже не хозяин положения. Теперь Маричейка будет моей. Она родит мне детей, она будет любить меня.

Собрав последние силы, лежащий открыл глаза и произнёс слабым голосом:

-- Будь ты проклят!..

Девушка, вышедшая на шум из соседний комнаты, обомлела от увиденного зрелища.

-- Остап, Остап! – закричала она, прижимаясь к мёртвому телу мужа. – Что с тобой?

Но в то же время ей было всё понятно.

-- Ты?.. – протянула она, обращаясь к предателю. – Ты это сделал?!

-- Маричейка, теперь ничто не помешает нам соединиться, -- сказал Влад, невольно дрожа. – Вот и Остапа больше нет между нами…

-- Но я же тебе сказала ясно, что это невозможно! – воскликнула она, рыдая.

Схватив её за волосы, он потащил её из дома. Первое, что бросилось ей в глаза, это был лунный диск, почему-то уменьшившийся в размерах. В те времена единицы подозревали о существовании лунных затмений.

-- Смотри, вот и луна исчезает, -- ухмыльнулся Влад.

-- Но пока горы стоят на месте, а Черемош полон воды, -- деланно засмеялась она.

Вместе с тем, она понимала: если откажет этому подлецу, её судьба окажется весьма плачевной. Крики умерщвляемых жертв и неистовый плач детей доносились до её слуха со всех сторон. Решение осенило её мгновенно.

Оглянувшись по сторонам, она крикнула, обращаясь к чужеземным воинам:

-- Эй вы, где ваш предводитель?

Несколько человек обступили смелую девушку и были сражены её красотой.

-- Наш начальник там, -- ответил один из них. – Да вот он и сам…

К ней подошёл человек, облачённый в латы. Смерив орлиным взглядом девицу, он почему-то взглянул на Влада.

-- Чего тебе, красавица? – спросил он. – Мне кажется, будто ты не очень-то рада новому претенденту на свою любовь…

-- Господин! – не проговорила, а, скорее, пропела она самым ласковым и нежным голосом, на который была способна. – Этот человек наврал тебе. Наверное, он уверял, будто я его люблю?

-- Ещё как! – засмеялись воины.

-- Наверняка, он говорил, что здесь вас ожидают несметные сокровища?

-- Верно, но что-то мы их не видим.

-- Так вот, господин, и вы, доблестные воины. Этот человек солгал. Единственное, чего он хотел – это вашими руками добыть себе чужую невесту. Вы видите перед собой мёртвого мужчину? Так вот, этого мужчину я любила и буду любить до последнего своего вздоха. Я покажу вам путь к богатству, если вы немедленно убъёте предателя.

Один взмах мечом и голова Влада покатилась прочь.

-- Веди нас, смелая девушка! – велел военачальник.

Остаток ночи был посвящен преданию Остапа земле и размышлениям. Естественно, Маричейка не сомкнула глаз, выстрадав за несколько часов столько, сколько не по силам многим. На рассвете, едва первые неуверенные солнечные лучи коснулись долины, девушка повела врагов на Шурин-гору. Шаг за шагом, невзирая на усталость, она поднималась всё выше и выше, не обращая внимания на ругательства воинов, нёсших тяжёлое оружие и поклажу. Прошло не менее полутора часов прежде, чем достигли вершины. Здесь Маричейка сделала привал, чтобы перевести дух.

-- Ничего, ещё немного, -- прошептала она, оборачиваясь назад. Увы, деревья скрыли место, которому она хотела подарить свой последний взгляд, место, где она чувствовала себя счастливой.

Спустя два-три часа отряд вышел к плато, называемом полониной и, завидев множество скота, солдаты бросились убивать овец и коров. Подавляя в себе чувство обиды, Маричейка улыбалась.

-- Ещё совсем недолго…

Продолжить путь люди сумели лишь после того, как вдоволь насытились мясом. Преодолев полонину, девушка вывела воинов к небольшой вершине.

Осмотревшись, она велела сопровождающим подождать, пока она совершит некий ритуал. Те побросали надоевшее оружие и разлеглись под ближайшими кустарниками.

Маричейка взобралась на вершину, зажгла костёр и произнесла диким голосом нечто вроде заклинания. В ту же минуту небо над горой потемнело, поднялся страшный ветер. Испуганные воины повскакивали со своих мест.

-- Хватайте её! – крикнул начальник. – Это ловушка!

Но не успели воины сделать шаг к ней, как вдруг раздался страшный вой, словно из-под земли. Почва под ногами солдат затряслась, вершина раскололась пополам, погребая под собой людей и их вещи. Огромный кусок горы, подпрыгнув в воздухе, покатился вниз, сметая на своём пути множество деревьев, пока, наконец, не упал в Черемош, совершенно преградив ему путь. Молния, ударившая ниоткуда, попала в дом, ранее принадлежавший Владу, и он вспыхнул, как сено, а ветер разметал искры по ближайшему склону, поросшему смереками.Так было угодно Горному Духу...

На следующее утро несколько уцелевших из Шибене попытались подняться на гору. Первое, что их поразило – это отсутствие воды в реке. И действительно, в течение нескольких месяцев Черемош нёс свои воды по другому руслу, пока морозы и следующее землетрясение не разрушили преграду на его привычном пути.

Преодолевая следы недавнего пожара, люди пробрались на вершину. По следам они определили, что здесь прошло множество чужаков.  Вот уже заканчивается полонина… И тут люди остолбенели: вершины не было! На её месте появилась небольшая впадина, доверху наполненная чистейшей водой. Обойдя озерцо со всех сторон, все поняли, что отряд дальше этого места не ушёл. Пожертвовав собственной жизнью Маричейка погубила врагов и отомстила предателю за своё поруганное счастье.

Это озеро существует в наше время и поражает своей красотой. Говорят, будто оно намного красивее знаменитого Синевира. Здесь чисто, тихо и спокойно. Присядешь отдохнуть и чувствуешь, как в тело вливаются новые силы. Зато поближе к вечеру, когда угомонится пернатый народец и прекращает свои дневные перебранки по поводу пищи и самок, если прислушаться, можно уловить едва слышное женское пение. Этот голос сродни голосу Лары Фабиан, только намного нежнее. Одни старожилы утверждают, что никто там не поёт и петь не может, а другие, наоборот, тихонько уверяют, будто это сама дочь Горного Духа исполняет свою ежедневную песнь по утраченной любви…

-- Привет, папа! – прозвучал в трубке родной голос.

-- Привет, сынок! – обрадовался мужчина, откладывая лопату в сторону. – Как твои дела?

-- Спасибо, нормально. Папа, поздравляю тебя с днём рождения.

-- Спасибо!

-- Я хочу тебе пожелать, кроме здоровья и иных стандартных вещей, ещё и творческого вдохновения, массы почитателей, благосклонности муз. И, главное, стойкости. Ты не должен ни на миг забывать, что подлинный смысл твоей жизни – в творчестве.

Обыкновенные люди, живущие жизнью обыкновенной, имеют и самые обыкновенные вкусы. Например, они обожают каждый праздник, готовятся к нему и торжественно отмечают. Особенно дни рождения. Ещё задолго до него подсчитывается количество затрат, формируется список гостей, сердце наполняется истомой ожидания…

Павел Мясковский вряд ли мог быть отнесён к упомянутой категории человеческих созданий хотя бы потому, что терпеть не мог не только собственного дня рождения, но и вообще праздничных и выходных дней. И такое отношение началось лет пятнадцать назад. Впервые он задумался над этим в разгар своего тридцатилетия. В то время у них с женой наметились первые признаки глубокой и широкой пропасти, которая разделяет их без малого уже семь лет и вылилась в развод. К вечеру сошлись её родственники, словесно поздравили, вручили символические подарки: пачку сигарет, зажигалку, а тёща – чайный сервис. «Зачем мне эта дрянь?» -- мысленно возмутился тогда Павел, но на лице изобразил благодарную улыбку. Гости выпили по первой и… заговорили о земле и политике: кто сколько урожая в районе собрал, куда возят в этом году сахарную свеклу и какие очередные подлости для фермеров готовит украинский парламент. После третьей, которую пришлось подталкивать изрядным количеством оливье и заливной рыбы (фу, какая гадость!) гостям захотелось петь. Инна взяла в руки баян и в течение часа наигрывала народные песни, а родственники невпопад подпевали, бессовестно фальшивя. И тогда, наблюдая за лицами, на которых отражались сытость и удовлетворение собой, Мясковский сказал себе:

-- Нет, больше я такого не желаю!

И вот уже пятнадцать лет он упрямо отказывается от гостей и торжеств, ограничиваясь лишь тортом и присутствием детей…

-- И ещё, папа, -- продолжал сын. – Я хочу сказать тебе огромное спасибо за то, что воспитал меня именно таким. Ты самый лучший отец на свете.

От этих слов в груди замерло сердце, а в глазах появилась предательская влажность.

-- Да ну, -- пытаясь сдерживать дрожание в голосе, возразил Павел. – Я же тебе несколько раз давал по мягкому месту…

-- Мало давал, -- засмеялся голос в трубке.

В этот день ещё с утра у него упало настроение. Не жизнь, а сплошная рутина – хозяйство, огороды, однообразие и бесперспективность. Частично он был виноват сам в том, что так получилось. В своё время, закончив литературный факультет в МГУ, он мог устроить карьеру и сделать бытие насыщенным и увлекательным. Но в те времена, когда мужчина склонен больше думать не головой, ему показалось, будто на Инне, с виду скромной и хорошенькой сельской девушке, сошёлся клином белый свет. Да она и впрямь была таковой! Даже дочь, не замедлившую появиться на белый свет, Павел назвал именем её мамы. Любила ли она его той великой и яркой любовью, о которой пишут поэты? Сейчас, частенько просеивая былое сквозь сито аналитической сферы ума, он в этом сомневался. Да, девочка, не видевшая к своим восемнадцати годам ничего, кроме своего райцентра, восхищалась молодым человеком с хорошо подвешенным языком, довольно симпатичным и, к тому же, умеющим писать стихи. А ещё блестящее образование, в котором для неё сосредотачивались едва ли не все мечты о будущем…

Но в городе устроиться вместе с молодой женой не получалось, потому, не долго думая, Павел уволился из института, в котором преподавал, и уехал на родину супруги.

-- Полагаю, что кандидата наук хотя бы в школу возьмут? – улыбался он оторопевшим Инниным родственникам, для которых бросить карьеру означало нечто вроде конца света.

А он был готов на всё ради того, чтобы быть с ней.

Увы, всё получилось не так, как он рассчитывал. Его расчёт базировался на логике, но он выбросил из головы, что в нашем государстве капитализм развивается, противореча здравой логике. Когда ему впервые намекнули, что для того, чтобы получить полную ставку в школе, следует вручить «кому надо» ни много, ни мало пятьсот американских рублей, он не хотел верить ушам: «Как! Школа должна быть счастлива, что получает на роль рядового учителя языка и литературы не какого-нибудь двоечника, закончившего уманский педвуз, а специалиста с учёной степенью!»

Как бы там ни было, пришлось Павлу работать грузчиком, а время, свободное от работы, посвящать огородничеству. И только в зимнее время, когда работы становилось меньше, он получал возможность иногда заниматься любимым делом – сочинять стихи. Он терпел все невзгоды, пока  существовала любовь. Но за годы сельской жизни жена изменилась. От той милой и искренней девочки, в которую он некогда был влюблён, не осталось практически ничего. Родная среда и общение с грубыми крестьянами превратили её в столь же грубое, мужланистое создание, в известной степени безалаберное и лишённое утончённости. Между ними всё чаще случались ссоры, которые подогревались её родителями. Он должен был жить исключительно для жены, детей, для традиций этой семьи, исполнять их желания, пахать в огородах, срывать руки ради денег. А если оных оказывалось не вполне достаточно для удовлетворения чужих прихотей, его не стеснялись называть неудачником. Мало того, склонность к стихотворству однозначно назвали чепухой и блажью, потому что они не приносили неких, загадочно шелестящих бумажек, на которые можно удовлетворять свои запросы. Потому он мог писать изредка, украдкой, чем, по всей вероятности, смешил не только муз, но и жену.

Сельская жизнь засасывала его всё сильнее, постепенно вытесняя из плоти собственное «я». Дети выросли и живут собственной жизнью, посещая папу с мамой лишь изредка. Что осталось в этом мире для самого Мясницкого? Уже более пяти лет, как он развёлся с женой, ибо однажды понял, что их ничего не связывает. Он уехал сразу же после развода и уже начал строить новую жизнь в далёком Заполярье, как вдруг однажды получил известие, что Инна тяжело заболела и ей грозит инвалидность. Уточнив эту информацию, он, недолго думая, вернулся. О какой-то любви говорить не приходится, с этим всё понятно. Однако он был так воспитан, что не мог оставить в беде мать своих детей. Она вроде и обрадовалась, но, в целом, отношение к нему не изменилось. Даже вынося горшки, стирая и готовя, он то и дело чувствовал на себе её презрительный взгляд. Он терпел, сжимал зубы, но продолжал своё дело. Иногда терпение достигало какого-то определённого предела, и он позволял себе выпить «для снятия стресса», чтобы, успокоившись, вести ту же рутинную жизнь.

После разговора с сыном Павел не сумел сдержать эмоций. Они выливались вначале скупой слезой, но уже спустя несколько мгновений переросли в беззвучное рыдание. Грудь в области сердца наполнилась пудовой тяжестью, дыхание забилось…

Жизнь загублена, прожита зря. Ради чего? Ради детей? Может, и так… Но можно было и жизнь не портить, и детей иметь. К тому же, дети – это вовсе не наше будущее, как учит наша высокопарная, слащаво-пошлая мораль; дети – это их будущее, и мы в этом будущем играем роль не более, чем ступеньки. Дети стали взрослыми. Жена давно перестала быть женой. Хуже всего то, что выветрилось взаимоуважение. Разве уважающий человек способен относиться к интересам другого человека свысока? Изменить жизнь, отважиться бросить Инну? За последние месяцы такая мысль не раз посещала Мясницкого, но всякий раз его останавливало нечто. Если бросать – куда ехать? В Заполярье его никто не ждёт, он проворонил свой шанс. Надеяться устроиться на Украине – напрасная иллюзия. Разве что на копеечную зарплату, которая даже не позволит выжить. Питать надежды на появление в его жизни сказочной принцессы, которая, влюбившись в него, заберёт к себе, не приходится. Так случается только в сказках, да и то простонародных.

-- Всё, это финал… -- промолвил он, обращая взор к небу. – Картина Репина «Приплыли»…

От этих горестных мыслей его отвлёк сосед.

-- Паша, иди-ка сюда! – вполголоса позвал он, подкрепляя слова заговорщическим взглядом. – Быстрее, у меня бутылка есть!

«А что, весьма кстати…!» – успел подумать Мясницкий.

Первая стопка, вторая, третья… В качестве закуски использовали яблоко. Павлу, непривычному к водке, ударило в голову. Сосед уже ушёл, а он остался сидеть на меже, разделяющей их территории. В хмелю родилось решение.

Пошатываясь, Павел зашёл в дом, переоделся и заявил:

-- Нам следует расстаться, Инна. В этом доме есть твои интересы, твоя болезнь, твои запросы, интересы детей. А скажи на милость, где во всём этом твоём раю находятся мои интересы? Что осталось от меня самого? Так что я ухожу.

Её лицо сделалось каменным. Зная из опыта, что дожидаться хотя бы слова бесполезно, он молча вышел из дома. Куда он пойдёт, если в кармане всего несколько гривен?

По мере удаления от дома он чувствовал, как грудь снова наливается странной тяжестью, ко всему начала затекать левая рука. Да ещё эта погода – уже месяц льют дожди, мрачно и холодно.

Оказавшись у магазина, он вошёл в помещение и потребовал сто граммов водки.

Спустя пятнадцать минут ноги неуверенно внесли его в лес. Ему с детства нравилось бывать в лесах. От таких прогулок всегда становилось легко и радостно.

Между тем, сгущались сумерки.

-- А что, если заночевать прямо в лесу? – пришла в голову сумасбродная идея.

Вспомнилось, как в двенадцатилетнем возрасте он впервые провёл ночь в лесу, заключив пари с ровесниками.

Минут пять Мясницкий ломал ветки, аккуратно укладывая их на землю. Мысли и чувство обиды за напрасно прожитую жизнь не давали покоя.  Почувствовав, что стало трудно дышать, он присел на импровизированное ложе. Рука потянулась к сердцу. Опьянение достигло своего апогея, Павла шатало и тошнило, да ещё было трудно дышать. Всякое движение вызывало боль в области сердца. Кое-как улёгшись, он прикрыл глаза и постарался отвлечься от навязчивых мыслей. Это не удавалось. Обида и горечь разрывали его существо на части. Внезапно он почувствовал, как сердце то колотится, как бешеное, то словно замирает, а дыхание забилось. Не понимая, в чём дело, он широко открыл глаза и приподнялся, стараясь вдохнуть поглубже.

Но это был конец…Спустя минуту его тело, неестественно вытянувшись на опавшей листве, неподвижно застыло. С осины на мёртвое лицо упал лист, словно дриада таким образом высказала своё почтение к таинству смерти… А может, это печальная, осиротевшая муза попрощалась с непризнанным талантом?..

                В некотором царстве, тридевятом государстве… Так я мог бы начать иную историю, так мог бы начать сказку. К сожалению, повествование, которое едва начинается, и идея которого ещё только сереет в моём воображении, словно предрассветные сумерки, целиком почерпнута из жестокой действительности и может служить ярким примером человеческой чёрствости и хамства.

                Буця… Правильнее было бы назвать его Сергеем Буцкевичем, но уж так повелось в деревне, что кличка, присвоенная в раннем детстве, прочно прирастает к человеку на всю оставшуюся жизнь. Так вот, Буця, известный на весь район предприниматель, не терпел всего, что могло бы помешать получать прибыль. Если к нему, к примеру, обращались представители детского садика за помощью, его массивное лицо приобретало высокомерную маску и произносило стандартные несколько слов:

                -- Я не вкладываю денег в то, чего не понимаю…

                Владея тремя киосками промтоваров и большим продовольственным магазином, он никогда не проводил акций по удешевлению залежавшихся товаров, а наоборот, старался содрать с покупателей как можно больше. И многие из сограждан мысленно посылали ему вслед проклятия за то, что по неведению купили у него просроченную рыбу или позеленевшее масло. Кто-то мстил ему, прокалывая шины, кто-то ночью разбивал витрины магазинов. Самые смелые пытались обращаться в комитет по защите прав потребителей или в суд, но, как известно, в тридевятой стране прав только тот, в чьих карманах шелестит множество купюр.

                Жаловаться на Буцю имели полное право не только чужие люди, но и члены семьи. Например, жена, которую он всячески третировал. Даже после того, как ему удалось захватить все междугородные маршруты и деньги посыпались в его карманы, как из ведра, он контролировал каждую копейку, истраченную женой на закупки самого необходимого. Он мог стучать по прилавку кулаком, требуя у молоденькой продавщицы пять копеек сдачи; точно также и дома он стучал кулаком по столу, выговаривая жену за то, что она истратила на масло лишние две гривны. Впрочем, это нисколько не мешало ему, закончив выговор, намазать это самое масло толстым слоем на кусок хлеба и медленно чавкать, не обращая внимания на присутствующих. Жена не смела ему противоречить, потому что от него можно было ожидать всего, что угодно. Однажды она выделила из своих собственных денег триста гривен на издание детских сказок. За это он упёк её в психиатрическую клинику. А чего там – разве «нормальному» человеку придёт в голову давать деньги на какую-то книжку? Сам Буця книг никогда не читал и даже считал такое пристрастие блажью, которая вредна и опасна для общества.

                Но всё это – ещё полбеды. Главным своим врагом он считал мать. О, Анастасия Фёдоровна представляла собой тот образчик женщины, которая создана для того, чтобы всё терпеть и для всех находить доброе слово. Именно она смягчала грубый нрав сына, а если он собирался кому-то из заказчиков или просителей ответить грубо, она умела передать эти слова таким образом, что люди не обижались. Словом, добрейшей души женщина. А чего удивляться? Анастасия Фёдоровна прошла трудную жизнь. Раннее детство совпало с голодно-кукурузными годами, когда в деревне люди помогали друг другу выжить, потом её третировали «вышестоящие» за то, что покойный дед был раскулачен в бурные тридцатые годы. Пыталась учиться после окончания школы, да «родословная» не позволила. Потому она была обречена работать физически, причём, на самых вредных производствах. В браке она родила двоих сыновей. Младший сын умер ещё в юном возрасте. Уже никто и не вспомнил бы, от чего. Поговаривали, будто он вернулся из армии уже больным. А вот Буця остался…

                Каждый из нас может себе позволить называть мать как-то по-своему: «мамулька», «маманька», «маман»… Буця называл Анастасию Фёдоровну не иначе, как собакой.

                -- Ладно, шут с тобой, -- говорил он кому-нибудь из знакомых. – Мне лень идти домой, потому сходи сам. Там собака всегда на месте. Скажи ей, чтоб дала то, что тебе нужно, только вернёшь с процентами.

                Знала ли мать о словечке, которым чадо наградило её? Несомненно, поскольку сынок обращался к ней таким образом в лицо, и даже в присутствии посторонних людей. Он не раз, находясь в компании собутыльников, говорил:

                -- Вот всё у меня хорошо. И бизнес ладится, и доходы возрастают. Только единственное меня беспокоит, единственная проблема, словно бельмо на глазу – куда девать собаку? Понимаете, пользы от неё никакой, но расходов требует.

                Не могла же мать упрекать сына в том, что она ради него, в своё время, отказалась от многих перспектив. Например, от продвижения по работе в семидесятые годы, когда за маленьким Буцей требовался уход ввиду болезненности. Уж никто не возьмётся подсчитывать количество бессонных ночек и каторжных дней… И вот она – сыновняя благодарность… «О вы, надменные потомки…»

                В какой-то период отношение сына к матери превратилось в сущий садизм. Он запретил ей есть и выходить во двор. Уходя из дому, он запирал её в комнате. Она любила читать, но он, как изощрённый садист, изъял книги из той самой комнаты, лелея надежду, что «собака» свихнётся и можно будет «сдать её в дурдом». Этот кошмар продолжался месяцев шесть. Однажды, в студёную декабрьскую пору, Серёжа выставил мать в одном лишь домашнем халатике на улицу. Дождавшись, когда морозец основательно пробрал старушку, он погрузил её закоченевшее тело в машину и вывез за город, где находился зоологический рынок.

                -- Мужик, купи собаку, -- приставал он то к одному, то к другому прохожему. Люди глядели на него удивлёнными глазами и, как правило, стремились обойти стороной.

                Впрочем, таки нашёлся один…

                Это были отец и сынок. В то утро они вышли прогуляться не просто так. Несмотря на то, что семья считалась многодетной и, само собой разумеется, доходы приходилось бережно растягивать от получки до получки, папа пообещал девятилетнему мальчонке купить ему попугая. За что, за какие заслуги? Да просто за то, что парень старался в учении, а на соревнованиях по шахматам занял первое место. Ходили-ходили, но говорящего попугая так и не нашли.

                -- Ничего, папа, -- утешал сын папу. – Ты не переживай. Обойдусь я без попугая. Мы лучше на эти денежки купим для младшей сестрёнки игрушку.

                У папы от этих слов едва не навернулись на глаза слёзы. «Чёртово государство! – думал он, незаметно сжимая кулаки. – Почему я не могу позволить себе купить ребёнку такой пустяк, как птичку?»

                Они уже собирались повернуться на сто восемьдесят градусов и покинуть рынок, да внимание ребёнка привлёк возглас:

                -- Продаётся собака! Послушная, много не жрёт, аккуратная…

                Естественно, мальчику захотелось посмотреть на такую собаку, и как же он был удивлён, увидев вместо «друга человека» обыкновенную, закоченевшёю женщину, по лицу которой струились страдальческие слёзы.

                -- Папа, что это? – остановился он, хватая отца за руку.

                Тот, в свою очередь, заинтересовался происходящим.

                -- Собака, собака! – невозмутимо призывал Буця, посматривая на людей свысока.

                Тогда отец подошёл к нему и, подыгрывая, спросил:

                -- Сколько ты хочешь за собаку, добрый человек?

                -- Да сколько дашь, столько и возьму, -- последовал ответ.

                Порывшись в карманах, мужчина извлёк всё, что у него было и протянул странному продавцу.

                -- Тут немного, гривен двести…

                -- Маловато, но… сойдёт и так. На, забирай её…

                Как муж объяснял жене свою необычную покупку, как они выхаживали несчастную женщину – об этом можно только догадываться. Во всяком случае, Анастасия Фёдоровна осталась в этой семье.

                Прошло время. В один из летних дней Буце подвернулся вариант выгодного приобретения недвижимости. Но он по каким-то причинам не мог оформить её на себя, а жене не доверял. И тогда он вспомнил о матери, которая «где-то есть». Дело было срочное, поэтому ему пришлось выложить некоторую сумму денег для того, чтобы подстегнуть знакомых милиционеров её разыскивать.

                Оказавшись перед дверью чужой квартиры, Буця позвонил – настойчиво, как человек, не привыкший ждать. Его сопровождали два служителя Фемиды – так, на всякий случай…

                В аккуратно одетой женщине, открывшей дверь, трудно было узнать когда-то замученную Анастасию Фёдоровну. Избавившись от вечных упрёков сына, она, как цветок, расцвела, о чём свидетельствовал румянец на полнокровных щеках.

                -- Слышь, -- обратился к неё сын, не утруждаясь приветствием или извинением. – Возвращайся-ка ты домой. А то люди болтают всякую чушь…

                По лицу женщины мелькнула мрачная тень, но это продолжалось всего лишь мгновение.

                -- Послушайте, гражданин, -- наконец произнесла она одними устами. – Это невозможно… Нет, никак невозможно…

                -- Почему? – не без грозы во взгляде резко спросил Буця.

                -- Насколько мне не изменяет память, вы изволили меня продать нынешней зимой в качестве собаки.

                Присутствующие милиционеры уставились на Буцю ошеломлёнными глазами. Заметив это, мать продолжала:

                -- Да, именно так и было. Это могут подтвердить многие люди.

                -- Да ну! – не выдержал молоденький лейтенант, отступая на шаг. – Так не бывает!

                -- Не бывает? Так я вам скажу, молодой человек, что у меня есть хозяин, который не пожалел на покупку двухсот гривен. Он меня обогрел, кормил, приодел. Меня в этой семье окружили заботой, пониманием, лаской. От этих, совершенно чужих людей, я получила столько добра, сколько никогда не получала от родного сына. Кстати, собакой здесь меня тоже, как вы понимаете, не называют.

                Обеспокоенный продолжительным отсутствием Анастасии Фёдоровны, вышел и хозяин квартиры. Увидев блюстителей порядка и Буцю, он всё понял.

                -- Слышь, мужик, -- обратился к нему Буця. – Сколько я тебе должен? Я не только верну твои деньги, но и доплачу ещё… ну, тысячу. Только возврати мне … мать.

                -- Так, я не могу больше это выслушивать, -- ухмыльнулся другой офицер. – Пойдём, лейтенант.

                -- А не арестовать ли этого прощелыгу? – предложил тот. – Торговля людьми и всё такое…

                -- Не стоит, -- вмешалась Анастасия Фёдоровна. – Пусть себе уйдёт с миром.

                -- Мать, но я же твой сын! – словно опомнившись, воскликнул Буця. – Как ты можешь?!

                Лицо женщины стало строгим, как грозовая туча.

                -- У меня нет сына, -- сухо произнесли её уста. – Такого сына. Мои дети – вот они, взгляните.

                С этими словами она приоткрыла дверь, из-за которой выглядывали несколько детских мордашек.

                -- Вот мои дети! – твёрдо сказала она. – И они никогда не назовут свою мать собакой…

       Ещё не доходя до вокзала, начинаешь осознавать, что здесь до тебя побывали люди. Их присутствие чувствуется повсюду – в шуме машин, назойливом голосе диспетчера, сверкающих рекламных щитах. Десятки скамеек, на поверхности которых угадываются прикосновения тысяч грязных рук, столики в забегаловке, залапанные неисчислимым множеством потных ладоней, плохо убранные полы, на которых никогда не просыхают плевки скучающих пассажиров…

До твоего поезда ещё слишком далеко, но, вместе с тем, не настолько, чтобы уйти отсюда. Шесть часов ожидания. Ты взял билет, надеешься на то, что тебя увезут в какое-то новое измерение, где ожидает новая жизнь или, по крайней мере, новый её виток. Как же до боли, до чёртиков надоело старое – въевшееся в кожные поры, в сердце, в самую душу! Хоть бы не перепутать платформы, а то будет обидно впоследствии. Идёшь к справочной.

-- Извините, кто последний сюда? – спрашиваешь у ближайшей спины, от которой исходит хлад безразличия.

Но спине нет до тебя никакого дела. Она проталкивается к своей непонятной цели, ей кажется, будто эта цель – важнее всего на свете.

Вокруг окошечка скопились десяток пустых, эгоистичных физиономий.

-- А вы не скажете, во сколько поезд на Мурманск? – исторгает из себя одна из них.

-- Сегодня этого поезда нет, -- кратко, чеканно, исторгает из себя окошечко.

Чеканно, как звук сапог, исторгаемый ротой солдат абвера. Неумолимо, как приговор трибунала…

-- Но как же так?! Мне продали билет на сегодня!..—не то восторгается, не то сумасшествует заблудшая душа и уходит в неизвестном направлении.

Словно в небытие…

-- А можно ли обменять билет до Москвы на завтра? – с надеждой интересуется дамочка неопределённого возраста.

-- Разве я похожа на волшебницу, чтобы изменять судьбы? – невозмутимо отвечает окошко.

-- Но вы поймите…

Дальнейшие объяснения нецелесообразны. Окошечко бездушно, хладнокровно, неумолимо. Поэтому очередная спина тоже уходит. В небытие…

В нескольких шагах от справочной стоят двое. По их виду можно сделать выводы: употребляют водку и перебиваются случайными заработками. Из одной изрядно примятой физиономии слышится:

-- Вот так, изо дня в день… То строительство, то уборка мусора…

-- А спишь где? – любопытствует другая, столь же примятая.

-- Где придётся… Не тратиться же на гостиницу. В Киеве, знаешь ли, дорого… Но, в основном, на вокзале…

-- От такой жизни можно и подохнуть…

-- Не спорю. Вот, взгляни…

С этими словами человекообразное существо беззастенчиво расстёгивает брюки, снимает их ниже таза и демонстрирует ужасную язву размером с чайное блюдце.

-- Ужас! – стонет собеседник. – Это что за гадость?

-- Как-то само по себе появилось…

-- Но там же такая дырища, что кость видна!..

-- Ничего, пока работать можно…

-- А сам-то откуда?

-- Из Донецка… Ради родных стараюсь… Давай выпьем!..

Понимая, что в этот час к окошечку не пробиться, отходишь в сторону.

-- Документы! – вдруг ударяет голос справа.

Мент как мент, только лицо слишком наглое. Одного ли пассажира здесь обчистили до нитки такие же «служители» Фемиды? Это ведомо лишь Господу Богу да вечно заплёванному полу…

Подходишь к автомату, берёшь чашку кофе. Эрзац, не настоящий, но таки кофе… Выходишь на улицу, потому что кофе лучше идёт с сигаретой. В сторонке разговаривают две женщины лет тридцати пяти.

-- Вчера я своего подловила…, -- говорит одна. -- Теперь никуда не денется.

-- Как? Что ты сделала? – спрашивает другая, пожирая подругу восхищённым взором.

-- Ты ведь помнишь, как я окрутила его?

-- Ну… в общем… Кажется, ты женила его на себе?

-- Сашка был юрист ещё тот, с ним надо было держать ухо востро. Но на всякую старуху, как ты знаешь, есть проруха.

-- Ну же, не томи!..

-- Он влюбился в меня. Представляешь: столичный щеголь, с высшим образованием, умненький – и втюрился в меня – простую сельскую девку!

-- Я это помню. Ну и…?

-- А дальше случилось то, до чего никто бы не додумался. Он из великой любви оформляет контракт… Слыхала о браках по контракту?

-- Приходилось…

-- Ну вот… Он сам сделал оговорку, что в случае своей измены оставляет всё имущество мне.

-- Честный он человек…

-- Да, конечно… Только неужели ты полагаешь, будто он сам был мне нужен? Квартира мне была нужна в Киеве, вот и всё.

-- Но, Лёля, всё-таки довести мужика до измены – вещь не шуточная. Особенно такого, как твой…

-- Да всё просто, милая Зиночка! Прожив с этим олухом три года, я поняла, что дольше не выдержу. И всё бы ничего, если бы я не залетела. От другого...

-- Да ты что?!

-- Да, я могла лишиться всего. Но вдруг мне пришла в голову идея… Ты ведь знаешь, что нам, женщинам, иногда приходит в головушки такое, что никаким юристам не снилось. Так вот, нам понадобилась прислуга. Я и наняла продувную бестию, которая могла бы и самого Дьявола соблазнить. Договорилась с ней о награде… А она, едва взглянув на мужа, сразу заявила, что всё произойдёт не позже, чем через неделю. Так оно и вышло!

-- Да ты что?!

-- Однажды девчонка заявила, что ЭТО состоится через час. Я и позвала друзей мужа, свою маму, соседей – якобы на банкет. И когда все сошлись, я просто повела их к спальне.

-- Да ты что?! И?..

-- Ну, там как раз шёл бой…в самом разгаре…

-- Да ты что?! А что же он?

-- Муж? Ни слова не говоря, собрал вещи и был таков. Таким образом я превратилась в полноценную хозяйку трёхкомнатной квартиры. Хоть будет куда принести малыша…

-- Вот это да!..

-- Ничего… Так ему и надо!

-- Да… Все мужики – сволочи!.. Так им и надо!..

Начинаешь понимать, что эта уже дождалась своего поезда… Или, во всяком случае, поворота в нужную сторону. Вместе с тем, я знаю: мне туда не надо…

Вот и кофе почти допит… Да и не хочется уже его пить. Не настоящий он, эрзац… как и всё в этой жизни. Любовь подменили прагматичностью, преданность – меркантильностью, мужество – грубостью, простоту – хамством… Всё сплошной эрзац…

Хочется изменить судьбу, сесть на другой поезд, который увёз бы тебя куда-то далеко-далеко, в неведомые страны, но не всегда повезёт с билетом. А бывает, что поезд следует по круговому маршруту. Сколько бы ты ни ехал, все равно окажешься в том же месте, откуда выехал. Но даже в случае, если успеваешь на нужный поезд, приходится претерпеть все мучения ада, пока пройдёшь по заплёванному полу, преодолеешь различные гадости. Прежде, чем достигнешь цели, невольно обнаруживаешь: я уже не тот, не такой… И нужна ли мне та цель? Ведь, в конечном итоге, там всё обстоит точно так же, как здесь…

Не жизнь, а сплошной вокзал… Общедоступный, замаранный, оплёванный…

        Начиналось  летнее  утро. Солнечные  лучи  слегка  позолотили  кроны  деревьев, тяжёлые  капли  росы  шелестели  по  листве, падая  на  кустарники. Эта  капель  и  разбудила  двуногое  существо, почивавшее  в  тяжёлом  сне  под  одним  из  кустов. Протерев  глаза, ОН  долго  не  мог  понять, что  происходит  и  как  он  очутился  в  незнакомом  месте. Вчера  он  пил, и  пил  много. Почему?  Зачем?  Обстоятельства  ему  было  трудно  припомнить, поскольку  мешало  то  состояние, при  котором  в  голове  вава, а  во  рту -- бяка. Тем  не  менее, ОН  попытался  это  сделать.     Опостылевшая  работа, надоевшее, беспросветное  существование, постоянные  ссоры  с  женой -- разве  это  не  может  служить  поводом  к  выпивке? Нет, потому  что  до  вчерашнего  дня  он  никогда  так  не  напивался. Было, значит, ещё  что - то.
С  высоты  упала  очередная  капля  росы. Ощущение  было  не  из  приятных, поскольку  она  упала  за  шиворот. Это  заставило  ЕГО  подняться, что  потребовало  значительных  усилий  воли. В  голове  шумело, в  животе  страдало, довольно  грузное  тело  пошатывалось.
Так  что  же  было  вчера? Пытаясь  вспомнить, ОН  осмотрелся. Сквозь  заросли  глаза  разглядели  лёгкий  просвет. Там  либо  просека, либо  поле. Наверное, там  находится  шоссе. Он  остановит  первую  же  попутку  и  доберётся  домой. Там  немедленно  примет  ванну  и  уляжется  спать. Блин, сегодня  же  на  работу!... Да  ну  её!...
Неуверенными  шагами  пробираясь  сквозь  кусты, ОН  вспоминал. Ага, утром  жена  занималась  привычным  делом -- пилила  мозги. "А  ты  знаешь, что  у  нас  нет  денег  для  того, чтобы  повезти  дочь  на  море?  А  тебе  известно, что  ей  нужны  модельные  туфельки? А  ты  не  хочешь  купить  мне  новую  стиральную  машинку?!" И  так  далее. Денег  всегда  не  хватало, хоть  ОН  и  зарабатывал  довольно  неплохо. Почему  их  не  хватало? Потому  что  жена  постоянно  чего - то  хочет. Блин, словно  матрац  из  "Золотого  телёнка"...
Потом  ОН  пошёл  на  работу. Там  начальник  тоже  пилил. "А  почему  вы  не  сдаёте  отчёт? А  вам  известно, что  на  ваше  место  есть  полсотни  желающих?  А  вы  знаете, что  никакого  повышения  для  вас  не  будет?!" Он  не  сдал  отчёт  только  потому, что  тот  же  шеф  не  предоставил  ЕМУ  статистические  данные...
Перед  обеденным  перерывом  ЕМУ  сделалось  плохо. Просто  как  будто  выключился. Пришёл  в  себя  в  медпункте. Медсестра  взирала  на  него  каким - то  странным  взглядом. "В  чём  дело? -- поинтересовался  ОН. -- Что  со  мной  произошло?" "Вы... Даже  не  знаю, как  вам  это  сказать..." -- замялась  дама.
"Да  говорите, как  есть!" -- нетерпеливо  воскликнул  он.
"Вы...  беременны!" -- ответила  служительница  Асклепия.

Известие  поразило  его, как  обухом. "Я  же  мужчина! Как  я  могу  быть  беременным?!" "Бывает..." -- пожала  плечами  сестра. Она  посоветовала  ЕМУ  стать  на  учёт  у  гинеколога.

ОН  долго  не  мог  поверить  в  это  известие. Потом  решил: "Медичка, наверное, нанюхалась  чего - то  или  просто  тупая. Пойду - ка  действительно  к  гинекологу.  Он  простоял  в  очереди  часа  два. Из  кабинета  женской  консультации  доносились  то  стоны, то  смех, а  то  и  вопли. Десятка  два  женщин, составляющие  очередь, посматривали  на  НЕГО  недвусмысленными  взглядами. Наконец  подошла  ЕГО  очередь.

-- Да, вы  действительно  беременны! -- воскликнул  эскулап, поправляя  очки  после  осмотра.

-- ????!!!!!

ЕМУ  сейчас  было  трудно  вспомнить, что  именно  и  в  какой  форме  он  ответил  врачу. Но  после  посещения  кабинета  женской  консультации  ему  вдруг  пришла  в  голову  примирительная  мысль: "А  что  в  этом  удивительного? Дома  сношают, на  работе  сношают, пойдёшь  в  магазин -- сношают... Так  и  вправду  можно  забеременеть..."

ОН  решил  напиться. Начал  с  пивка. Потом  ощущений  показалось  маловато. Встретил  старого  друга. Выпили  коньячку  с  шоколадкой. Потом  ОН  остался  в  одиночестве  и  заказал  водки... Как  очутился  в  незнакомом  лесу -- не  помнил...

Вот  и  лес  закончился. Куда  ни  взгляни, простиралось  русское  поле. Колосились  созравшие  хлеба, чирикали  жаворонки... Красота... Эта  красота  дополнялась  ещё  одним  важным  элементом: по  полю, утопая  выше  колен  в  пшенице, к  НЕМУ  приближалась  женская  фигура  в  белой  одежде. Её  длинные  волнистые  волосы  развевались  лёгким  ветерком, глаза -- поразительно  голубые  и  выразительные -- взирали  на  НЕГО  добродушно  и  почти  с  любовью.

-- Ты  кто? -- удивился  ОН.
Дышать  было  трудно, голова  гудела, ноги  подкашивались. Хотелось  по  лёгкой  нужде. Очень  хотелось, но  не  станешь  же  перед  этой  незнакомкой...

Между  тем  дама  приблизилась  к  нему  и, протянув  руку, коснулась  его  небритой  щеки.

-- Я -- фея  этого  поля, -- ответила  она  ласковым  голосом. -- Вижу, тебе  тяжело. Но  я  могу  исполнить  одно  твоё  желание..

Женщина  отличалась  той  неповторимой  красотой, о  какой  мечтают  художники. Ох, аж  сердце  сжалось!!!  Как  же  она  красива!!! Но  ЕМУ  в  эту  минуту  отнюдь  не  до  красоты. Как  болит  голова, как  хочется  в  туалет!...

-- Я  сейчас... -- подкрепляя  слова  неопределённым  жестом, промямлил  он, делая  шаг  к  кустам.

-- Нет, человек, -- властным  тоном  остановила  ЕГО  она. -- Нельзя, пока  не  произнесёшь  желание. Таков  закон...

А  в  эту  минуту  в  его  глазах  туманилось  от  навязчивого  желания  сходить  по  нужде. Голова  ничего  не  соображала. "Какая  фея? Что  за  чушь?!" -- ппронеслось  в  сознании.

-- Слушай, а  иди - ка  ты  в  Ж..у! -- проворчал  ОН.

... Утро. Над  полем  радостно  чирикают  жаворонки. В  воздухе  царит  аромат  лета  и  жизни, на  земле  колосятся  хлеба... Словно  море, они  колышутся  под  ласковыми  порывами  ветерка.

На  опушке  всё ещё стоял  мужик  с  вытаращенными  глазами. Спущенные  до  колен  брюки  были  совершенно  мокрыми. Из  его  Ж...ы  торчала  голова  бедной,  ошеломлённой феи...

                О Нине Пилявец никто в районе не мог сказать плохого слова. Райцентр – это, собственно, та же деревня, только побольше размерами, потому от глаз людских не утаить ни плохого, ни хорошего. Не успеешь сделать что-либо, на следующее утро об этом знают «добрые люди», взвалившие на себя непосильную роль блюстителей нравственности. Сходил «налево» Иван Сидоров – на следующий день рассказывают, будто он не только «сходил», но и троих деток прижил. Купила Манька Буркина новую юбку – блюстители уже обсуждают качество ткани, название фирмы и размер… не только юбки, но и всего того, что она скрывает.  Так что если кому-либо удаётся избежать суда беспощадных блюстителей, этого человека с полным правом можно назвать счастливым.

                Нина прожила нелёгкую жизнь. Нет, ей не пришлось испытать, что такое вручную выкапывать колхозную свеклу на пронизывающем ветре, не пришлось высапывать сорняки под палящим солнцем на пяти гектарах колхозного поля, -- бог миловал. Бог и какие-то собственные, довольно средние, дарования. Родилась она в тот день, когда всю страну принуждали проливать горькие слёзы – умер Сталин. Потому даже в искренней радости родители Нины оказались обделены. Пятидесятые – довольно нехорошие годы. Проводились разные эксперименты. Один руководитель ратовал за укрупнение колхозов до немыслимых размеров, вследствие чего вся страна превратилась в один огромный, грязный колхоз; другой помешался на мясозаготовках, вследствие чего почти всё поголовье крупного рогатого скота оказалось начисто вырезанным; третьему стукнуло в лысую голову кормить народ только кукурузой. Трудно жилось крестьянам, и эти трудности Нина помнила так, как будто они происходили вчера. Будучи ещё маленькой девочкой, она уже научилась экономить и делать запасы – соль, сахар, спички, свечки. Даже после двухтысячного года, когда, казалось бы, уже не денутся из магазинов ни пресловутые спички, ни соль, в её кладовой всегда можно было найти парочку лишних пачек соли или несколько упаковок спичек.

                Семидесятые годы подарили ей поступление в советский вуз, любовь, двух детей. А потом муж завербовался на БАМ и уехал за «длинным рублём». До сих пор о нём ни слуху, ни духу. Может, женился или сгинул где… Работая в бухгалтерии, Нина поднимала сына и дочку, стремясь дать им всё, что только возможно, чтобы не были хуже остальных детей. В районе мгновенно бросается в глаза разница, кто как одет, кто чем питается, кто что читает. Уже по этим признакам частенько можно судить не только о месте родителей под солнышком, но и о том, кем они работают, на какой должности состоят. Нине не хотелось, чтобы о её детях плохо думали. Напрягаясь из последних сил, перехватывая, где только возможно, ссуды и кредиты, экономя на всём для себя, она всё вкладывала в детей. Вроде и выросли они толковыми, выучились. Сын работает мастером на станции техобслуживания в большом городе, купил квартиру, да и дочь, став юрисконсультом, неплохо устроилась. Правда, несколько раз сын намекал, что было бы неплохо зарегистрировать собственную фирму, да не хватает денег, а дочь рассказывала, что её доходы возросли бы в несколько раз, если бы она имела возможность заняться адвокатской практикой. Ей тоже необходимы деньги.

                И вот, дожив до шестидесятилетнего возраста, Нина вдруг оказалась совершенно одинокой. Раньше этого как-то не чувствовалось. Пока дети учились, пока она трудилась и даже руководила отделом в банке, домой она приходила лишь для того, чтобы переночевать. Стены как стены, кухня как кухня, дом как дом… А вчера её спровадили на пенсию. Сердце то колотилось, то застывало, словно само не знало, чего хочет. Словно предчувствовало что-то тягостное… Придя домой, она взглянула в зеркало и вдруг ощутила себя одинокой и ненужной. Как списанный трактор, как перегоревшая лампочка, как выброшенная в утиль стиральная машинка.

                -- Это всё… -- прошептала она, обращаясь к своему отражению. – Конец…

                В памяти замелькали картины из прошлого. Пятидесятые, о которых и вспоминать не хотелось. Но именно в пятидесятые ей пришлось единственный раз в жизни попробовать самое вкусное блюдо на свете – жареную кишку свиньи. Собственно, это гадость гадостью, но тогда они были настолько голодными и худыми от постоянного недоедания, что один лишь запах, доносившийся из кухни соседского деда, который зарезал свинью тайно, посреди ночи, и жарил кишки, -- запах подействовал на маленькую Нину настолько сильно, что, позабыв обо всём, она, как загипнотизированная, устремилась к источнику аромата. Увидев её, сосед сжалился и вручил девочке кусок кишки. Нина до сих пор помнила, как хрустит на зубах местами пережаренная, местами недожаренная снедь…

                С детства Нина обожала фиалки. Сейчас они тоже растут, в лесу их полно весной. Аромат этих цветов то и дело доносится к окнам её дома. Но именно те, с детства – они особенные. Бывало, Нина заметит куст, полюбуется издали, а потом, чтобы не срывать ни одного цветочка, уляжется рядом и осторожно вдыхает в себя запах. И могла она так лежать часами, до умопомрачения…

                А ещё она помнила день, когда Стас объяснился ей в любви. О, это было неповторимо, сказочно. Сейчас так не бывает. Если и объясняются, то с показухой, с пафосом, который всё портит. А Стас читал стихи, а потом нежно поцеловал… Снова и снова переваривая это событие в памяти, Нина почувствовала, как щёки наливаются румянцем. Застенчивой она была в детстве, такой и осталась. Застенчивость… Странно было видеть, как хозяйки, не испытывая никакого стыда, развешивают нижнее бельё посреди двора, где всякий прохожий может видеть, какого цвета трусики носит женщина. Нет, Нина всегда стирала собственное бельё отдельно и сушила его таким образом, что никто даже не догадывался о подобных деталях. Дети – те совсем иными выросли. «Что естественно, то небезобразно», -- повторяли они, шутя. Или словно шутя…

                Что ей делать в большом доме? Когда-то, ещё в начале 80-х годов она вступила в кооператив, следствием чего стало вселение в новый четырёхкомнатный дом. Государственная программа была такая. В те времена она ещё надеялась на возвращение благоверного с БАМа. Ей удалось попасть в списки на мебель, за которую потом выплачивала деньги несколько лет. Дом добротный, мебель целая, балкончик торчит из стены так же нелепо и одиноко, как и сама Нина в круге бытия. Что делать с этим одиночеством? Если она останется здесь, ей суждено превратиться в старую грымзу, вечно недовольную жизнью и скучную. А спустя лет десять она умрёт, и о ней забудут.

                Вот дети зовут к себе.

                -- Продавала бы ты, мать, дом, -- упрашивал сын. – Около дома тридцать соток земли. Это райцентр, мама. Земля ценится нынче дорого. Пусть то даже не столица, но тысяч пятьдесят долларов ты сумеешь выторговать свободно. Да и газ есть, телефон, вода…

                -- Мамочка,  -- вторила дочь, -- братишка прав. Продавай и переезжай к нам. Здесь тебе будет лучше…

                -- Ой, да что я делать буду в городе? – краснея, восклицала Нина. – Здесь я никому не нужна. Буду у вас иждивенкой, притом невероятно скучной.

                -- Нет, мама, ты делай, как мы говорим…

                А что? Почему бы и нет? В районе её знали многие, но это благодаря работе. Помня судьбы знакомых, которых после выхода на пенсию никто и узнавать не хочет, Нина подумала, что завтра и с ней перестанут здороваться. Ни родственников, ни друзей… Что её ждёт?...

                -- Итогом этих размышлений было размещение объявления в местной газете о продаже дома. Прошло немного времени, и дом удалось продать по выгодной цене. Довольная тем, что отправится к детям не с пустыми руками, Нина начала собираться в дорогу. Хотелось взять то и это, но не нанимать же товарный вагон! Ограничившись самым необходимым и ценным, что у неё скопилось за всю жизнь и поместилось в одну-единственную дорожную сумку, Нина навсегда покинула дом…

                В поезде она была осторожной – ни с кем не вступала в разговоры, не покидала купе, терпя голод и неутолённую нужду. Потом последовала пересадка на автобус. Как ни странно, проехав полпути, он остался совершенно пустым.

                -- Что-то вам с пассажирами не повезло, -- улыбнулась Нина водителю.

                Это был весельчак лет пятидесяти.

                -- А вы бы пересели ко мне, -- предложил он, глядя на её изображение в зеркале заднего вида.  – Не бойтесь, я хороший. Меня Пашей зовут.

                Подумав, женщина уселась рядом с ним.

                -- Вы откуда путешествуете? – поинтересовался водитель.

                -- Да из города N-ска. Знаете такой?

                -- Как же не знать, -- улыбнулся мужчина. -- Именно в этом городе я впервые сел за руль автобуса. Правда, я там не задержался. Проработав меньше года, я уехал.

                -- Бывает…

                -- А вы, небось, к детям едете? – наугад предположил водитель. – По глазам вижу, что надоело жить одной…

                -- К детям…Приглашали…

                Некоторое время проехали в полном молчании. Нина слышала лишь шум двигателя и слабое жужжание мухи, упрямо пытающейся проникнуть сквозь стекло на волю.

                -- Послушайте… -- наконец заговорил Павел. – Мне приходилось видеть в жизни многих людей… Вы произвели на меня впечатление… Словом, честная, наивная и добрая вы женщина… Наверное, вы уже и дом успели продать, чтобы не ехать с пустыми руками?

                «Ага, скажи ему, ещё отнимет деньги!» -- пугливо взглянув на водителя, подумала женщина.

                Словно уловив её мысли, Павел улыбнулся.

                -- Да не бойтесь, не заберу я ваших денег. Я о другом хочу сказать.

                -- О чём же?

                -- Знаете, вы вот когда приедете на место, не признавайтесь детям, что продали дом и привезли деньги.

                Нина окинула его удивлённым взглядом.

                -- То есть?..

                -- Сделайте, как я советую, Нина, -- настаивал Паша. – Вот увидите, что не пожалеете!

                Вот и большой многоэтажный дом, где, хоть и в разных квартирах, обитают её детки. Правда, дома ли они в данный момент? Нина не предупредила их о своём приезде; ей так хотелось устроить для них большой сюрприз – мама не только приехала, но и подарит им все деньги. Пусть используют на счастье!..

прод. следует

 

        -- Да, не скрою, -- поразмыслив, ответила она. – Мне нравится твоё обаяние, твои глаза, слова… Твои прикосновения вызывают желание… Кстати, имей ввиду, что у тебя особенные руки…

   Эти слова, произносимые мягко, протяжно-ленивым, томным голосом, как будто мурлыканье, заставили меня покраснеть от удовольствия. Спустя много лет, услышав подобный голос по телефону, я отключался. Я знал наверняка, что Тамара – девственница, но не мог поверить, что в ней столько хладнокровия и опыта как для ничтожных двадцати двух лет. Это было очаровательное существо 168 сантиметров ростом, голубоглазое, с хорошей фигурой, интересным бюстом, стройными ножками и кругленькой попкой. Её голос, жест, которым она поправляла длинные, слегка подкрученные на кончиках, волосы, манера заглядывать в глаза с выражением невинного интереса, -- всё это, несомненно, не могло оставить равнодушным не только такого отпетого романтика, каким был я в свои 25 лет, но, пожалуй, любого, более зрелого, мужчину. Да ещё и в ту весеннюю пору, когда всё лишь начинает благоухать и распускаться…Наше знакомство началось за три часа до этих слов, мы гуляли по лесу, в голову лезло всё, что угодно, кроме здравомыслия – по крайней мере, так обстояли дела с вашим покорным слугой.

                -- Да, Геночка, -- продолжала она. – Но я спрашиваю себя: «Что ты будешь с этого всего иметь?» Ты, конечно, мальчик перспективный, интересный, страстный. Но ты – вечный искатель. Не в плане женщин, а вообще по жизни. Вот ты учишься, учишься… Сегодня ты здесь, завтра – в каких-нибудь горах, послезавтра – ещё невесть где. У тебя есть воля и знание. Думаешь, я тебя не раскусила? Мы с тобой находимся, так сказать, в разных весовых категориях…причём, я – в менее сильной. Мне нужен не такой мужчина.

                -- А какой? – заинтересовался я.

                -- Ну… Думаешь, если уж я девственница, то полная глупышка? Мой избранник должен быть обеспеченным, занимать высокое положение, без вопросов удовлетворять все мои капризы, которых, сам понимаешь, у меня много. И если мне захочется завести любовника, чтобы меня не мучила совесть.

                -- Ага… Стало быть, ты прониклась ко мне тем уважением, из-за которого ты в будущем не смогла бы мне изменять? – улыбнулся я.

                -- Да… приблизительно так…

                -- Зато мы могли бы оставаться хорошими друзьями, -- сделал вывод я.

                -- Да, конечно… Вот в качестве друга, даже самого близкого, ты меня устроил бы максимально.

                Время бежало, словно угорелое. Закончился апрель, распустился пёстрыми красками май. 1991 год был переломным не только в моих личных делах, но и к политике, к которой я имел кое-какое отношение. Будучи заместителем председателя Народного Руха по области и заместителя председателя «народного контроля», я совмещал свои обязанности с работой и учёбой: заканчивая пятый курс истфака, едва получив диплом философского; к тому же, я «тянул» ещё три факультета экстерном, не забывая отдавать должное, естественно, женскому полу. Насыщенные были времена, скажу вам честно…

                Вертясь в этом круговороте, я вскоре и думать позабыл о Тамаре, тем более, что её давно заменили Маши, Тани, Светы, Наташи из разных слоёв населения, из разных районов, из разных возрастных групп. В то время у меня получалось всё, что бы я ни задумал, независимо от сферы интересов. Я мог достичь любой поставленной цели, и для меня не существовало слова «невозможно». Захотел «прижать» хозяйку одного спецмагазина – прижал так, что двое её покровителей из обкома КПУ полетели с должностей; захотел «устроить ураган» в областном центре – устроил, понадобилось мне собрать митинг в тысяч пять человек – собрал двадцатитысячный, захотел «прижать» районный совет одного из регионов области – прижал так, что многие дрожали. Словом, энергии во мне было хоть отбавляй.

                Вот и июль наступил. Случилось мне как-то зайти в некое кафе в городке М* и выпить безобидную чашечку кофе. Это было глупостью, но во мне говорила та «безбашенность», которая движет мирами. Больше ничего не помню. Проснувшись наутро с очень тяжёлой головой, обнаружил себя за решёткой. Я пытался мысленно воспроизвести в памяти всё, что было со мной накануне, но ничего не получалось. Спустя час люди в погонах мне объяснили:

                -- О, вы такое натворили, что сидеть вам до гробовой доски! – победоносным тоном заявил заместитель начальника райотдела милиции. – Напились, избили пятерых сотрудников милиции, которые пытались вас угомонить, потом в отделении бушевали. Стёкла разбитые, пульт дежурки, двое людей оказались в больнице… Кстати, вы где научились так драться?

                «Что-то не то, -- заработала мысль. – Я ведь не употребляю спиртного. От одного кофе я уж никак не мог превратиться в невменяемую свинью. Пахнет клофелином....»

                -- В церковно-приходской школе, -- ответил я. – А как насчёт пройти медицинское освидетельствование на предмет наличия алкоголя в организме?

                -- Не положено, -- резко ответил он. – Всё, что нужно, мы сделали вчера ночью.

                Ага… Всё понятно. Сейчас мне инкриминируют статью, чтобы выбить из седла. А как раз накануне я в этом районе затеял пару уголовных дел на руководителей районного совета, директора общепита и первого секретаря райкома партии. Словом, мафиози местные… Всё понятно…

                Проведя трое суток в камере, я вышел на свободу под подписку о невыезде. Началось следствие. Наш руховский юрист отказался быть адвокатом, мотивируя ничтожными причинами. Аж становилось смешно… Меня вызывали на допросы, уточняя всевозможные детали. Особенно следователь нажимал на мои дела в этом районе, пытаясь выведать, что у меня «есть» на некоторых известных лиц. Недолго думая, я написал заявление с просьбой перевести следствие в другой район. Так и сделали. Теперь пришлось мне ездить в другой конец области. Но ничего, это не трудно. Да и новый следователь оказался человеком вполне сносным. Его не интересовали подобные дела, он сразу заявил: «Всё шито белыми нитками.» Мы пили кофе, разговаривали о всякой ерунде типа философии или путешествий. Но время шло, отведённые на следствие два месяца вот-вот завершатся. Меня могло спасти от статьи только чудо или хороший адвокат. А в то время ни один адвокат не отважился бы выступить против системы.

                Настал день, когда мой новый знакомый развёл руками, говоря:

                -- Дело забирает прокуратура области. Я вам не завидую, потому что ваше дело вызвался вести важняк Ж*. Это человек энкаведистского типа.

                -- Ладно, прорвёмся, -- улыбнулся я.

                Ж* действительно оказался человеком, склонным к жестокости. Умный, светлая голова, -- ничего не скажешь. Знал своё дело великолепно. А оратор-то какой! Создавалось впечатление, будто он мог бы внушить даже ангелу сомнение в его непорочности. Словом, зажал он меня. Конечно, в деле существовали некоторые моменты, в которых многое не клеилось, но в те времена подобные мелочи никого не интересовали. Он имел конкретное задание: «посадить» меня в течение недели. Такая спешка объяснялась тем, что дела на моих «подопечных» так и не закрылись, а продолжали расследоваться. А на дворе было уже шестнадцатое августа!

                Я пил кофе литрами или даже вёдрами, пытаясь напрячь мозг до максимума, чтобы он заработал в нужном мне направлении. Что из себя представляет этот Ж*? Служака хоть куда: за его плечами годы работы в прокуратуре, КГБ, даже в разведке некоторое время провёл. Богатая биография как для рядового следака, ничего не скажешь. Наверное, его ещё с молодости натренировали репетировать допросы, оттачивая каждое слово, каждую эмоцию, чтобы воздействовать на психику подследственных. Иногда даже музыку включал! Знал, каналья, что я обожаю классику… Знание дела чувствовалось в каждом его жесте, в тоне, манере резко изменять темы. М-да, с таким воевать сложно. Куда мне было в свои двадцать пять!.. Воображение живо представило меня в зековской робе где-то на Севере диком. Я обречён на то, чтобы лет, как минимум, девять, провкалывать на благо родины, а мои недруги будут, тем временем, вспоминать меня и ехидно посмеиваться над моей судьбой… причём, кое-кто из них будет проворно поглаживать пышные пейсы.

                И тут мне почему-то вспомнилась Тамара. Почему? Не скрою: если у меня случались «проколы» с молодыми женщинами, я заставлял себя полностью выжимать их из памяти. А эту запомнил… как великолепнейший гибрид красоты и цинизма. Её образ, да и вообще она вся – это нечто весьма яркое, любопытное. Такое не забывается.

                Так вот, Тома пришла мне в голову как-то спонтанно, непроизвольно, и не выходила из неё до тех пор, пока, наконец, я не уяснил великой цели Провидения, милостиво ниспославшего мне сей чудный образ. Для того, чтобы сбить с режима такую безотказную машину, робота, коим являлся Ж*, нужно было нечто сильное – раздражитель, стимул, рычаг, снайперская оптика -- нечто такое, что отвлекло бы его от тщательно продуманной схемы. Этим стимулом и раздражителем могла бы стать только Тамара. Впрочем, я особенно не надеялся, учитывая опыт и возраст своего противника.

                Как сейчас помню 17 августа 91 года. Сидим мы с Ж* в душном кабинете, воркуем… Он пытается «дожать» меня на «признание» в том, чего я не совершал. Уже часа полтора или два продолжается эта глупая игра, которая обоим надоела, но ей не видать ни конца, ни края. Я рассчитывал, что он, как обычно, оставит дверь приоткрытой, чтобы помещение проветривал слабый сквозняк, но на этот раз он закрыл её.

                -- Ты будешь сидеть, -- утвердительным тоном заявил он спустя час после начала беседы. – Это тебе говорю я!

                Представляю, как трепетали уголовники под нажимом его взгляда и этого тона!

                -- А что вы мне сделаете, если я откажусь подписать ваши инсинуации? – спокойно глядя ему в глаза, произнёс я. – А знаете ли вы, что спустя пару дней станете известным на всю Европу? Редакции известных радиостанций уже уведомлены об этом политическом деле.

                Ж* навострил усы. Он уже собирался ответить мне в своём духе, как вдруг щёлкнула защёлка двери и на пороге появилось небесное создание, воздушная апсара, нимфа, ангелочек невинного типа – понимайте, как хотите. Её невинные глазки скользнули по кабинету и столь же невинный голосок спросил:

                -- Простите… Вы не подскажете, где можно найти главного следователя?

                Вроде ничего особенного не произошло. Только глаза Ж* встретились с невинным взглядом… Но что это? Что случилось с Ж*? Он моментально позабыл о том, где находится! Он превратился в саму учтивость и услужливость! Его голос, до сих пор жёсткий и вкрадчивый, вдруг превратился в мурлыканье, усы взъерошились, он весь как-то особенно напрягся. Его глаза наполнились чем-то, похожим на муть и, словно находясь под гипнозом, он сбивчиво промолвил:

                -- Я… весь к вашим услугам…

                Забыв папку с моим делом на столе, как и обо мне самом, Ж* устремился прочь из кабинета, по пути взяв гостью под руку. Ну и Тамара! Она превзошла себя или это было её нормальным поведением? Странно, но иногда я, вспоминая об этом эпизоде, затрудняюсь с ответом… Ну и артистка!.. Следователь отсутствовал ни много ни мало – минут тридцать. За это время я мог уничтожить папку, сжечь кабинет и всю прокуратуру, произвести государственный переворот. Конечно, я так не поступил…

                Вернувшись в кабинет, следователь окинул меня удивлённым взглядом.

                -- Вы ещё здесь? Допрос продолжим завтра. Вот вам пропуск…

                С этими словами он вручил мне клочок бумаги и нетерпеливо махнул рукой, мысленно посылая меня куда подальше.

                Однако на следующий день я его не застал. Дежурный на мои вопросы ответил лишь красноречивым, ни к чему не обязывающим пожатием плечами.

                А 19 августа меня, как и большинство наших сограждан, шокировало всемирно известное заявление господина Янаева. ГКЧП – это было нечто странное, противоречащее законам истории и природы. Как впоследствии оказалось, всё было искусно разыграно теми, которые с пейсами…

                Все закопошились, как в гигантском муравейнике.

                -- Что будет? Нас всех повяжут! Сталинизм возрождается! – орали людишки во всю мощь своих ничтожных голосков.

                В штабе областного Руха, вопреки логике, я никого не застал. Тогда я вызвал нескольких, наиболее смелых людей, и провёл митинг в центре родного города. С сине-жёлтым знаменем… Это мероприятие длилось не менее часов четырёх. Большинство людей шарахались от нас, как от прокажённых, но многие принимали из наших рук листовки с воззванием не подчиняться ГКЧП и оставаться честными перед самими собой. Нас пытались разогнать представители власти, но я, сопротивляясь, кричал им в лицо:

-- А попытайтесь! Дорого же кому-то это обойдётся.

Мне было безразлично, я готовился дорого продать свою свободу. За пазухой у меня был пистолет Марголина.

Нас обступали десятки людей, потому не попытались…

К концу я остался вдвоём с молодым человеком четырнадцати лет. По ходу я посвящал его в историю этого народа. Уже прощаясь, парнишка заявил:

-- Геннадий Иванович, если понадобится умереть за свободную Украину, вы, пожалуйста, вспомните обо мне…

Его образ до сих пор приходит ко мне в бессонные ночи. Нам бы побольше таких ребят!..

А вечером, наконец, нашлось и руководство Руха. Собрались на экстренное заседание. Из пяти тысяч человек вспомнили о своей руховской приверженности всего десять…

-- Не исключено, что в ядре нашей организации есть коммуняцкие шпионы, -- заявил глава, мой непосредственный начальник. – Нам нужна контрразведка. Кого выберем начальником?

Многие знали о том, что я служил в розыске. На меня и пал выбор.

Я начал «копать» в ту же ночь, задействовав всевозможные источники, включив на полную мощность ту машину, которая у нормальных мужчин обычно бездействует – мозг.

-- «Рой» не столько вне Руха, как у себя за спиной, -- посоветовал, улыбаясь, один хороший знакомый, полковник КГБ.

И я начал «рыть», помня о том, что завтра или в любую минуту могу быть арестованным служаками от «КП и СС» (так я называл правящую партию на митингах, что вызывало смех у слушателей). И я «нарыл»… Такое нарыл, что стало стыдно не только за себя, но и за саму идею свободы и народного движения. О, у меня было бы что рассказать новым исследователям!.. Не далее, как в сентябре я начал работу, направленную на развал областного Руха, повторяя слова Тараса Бульбы: «Я тебя породил, я тебя и убью!»

Но дело не в этом. Как известно, Путч был кастрирован спустя несколько дней. Все уголовные дела (имевшие политическую подоплёку) были закрыты. Моё в том числе.

Но я-то помнил, что меня не упрятали за решётку накануне Путча исключительно благодаря Тамаре. Мне удалось увидеть её спустя год или около того. На её правой руке красовалось изысканное колечко с бриллиантом. Моя знакомая превратилась в цветущую даму, которую я узнал лишь по глазам. Она сверкала дорогими нарядами и взирала на окружающих свысока, словно богиня. Заметив меня, Тамара улыбнулась.

-- Благодаря тебе я нашла нужную партию, -- произнесла она.

-- В смысле?..—недоумённо ответил я.

-- Теперь я – госпожа Ж*.

-- Ты?! Ушам не верю!..

-- Он делает всё, что мне нужно. Это меня устраивает. Например, я только вчера вернулась из Гонолулу.

-- Ого… Молодец, -- засмеялся я. – Наверное, ты дорого ему обходишься?

-- Это его проблемы, -- загадочно улыбнулась Тамара.  – Вы, мужчины, вообще…глупы. Хотя бы потому, что видите в женских глазах лишь то, что хотите увидеть…

-- Ты права, -- ответил я, понимающе кивая головой. -- Наверное, дорогой муж скоро облагородит тебя наследничком...

-- Муж? -- чуть не поперхнулась собеседница. -- Разве я похожа на дуру, чтобы рожать от мужа?!

Пока мы пили кофе в дорогом ресторане, -- как старые друзья или, точнее, сообщники, -- в её очаровательных глазах вспыхнула искорка. Я уловил её, потому был готов к чему-то необыкновенному.

-- Гена, -- наконец, произнесла она, -- помнишь наш разговор в апреле прошлого года?

-- Когда ты мне отказала? – уточнил я.

-- Ну… ты понимаешь… Невинность женщины – понятие условное… Я не могла рисковать… Мне не хотелось, чтобы у будущего мужа возникали какие-либо претензии ко мне…

Я с понимающим видом кивнул.

-- Так вот…Мы могли бы продолжить тот разговор…Только мой ответ на сей раз был бы другим…

Да, я в те времена был бабником. Да, я влюбчив и склонен быстро привязываться к женщине, терять голову, совершать разнообразные глупости. Я мог в те времена взобраться ради одного взгляда по ржавой пожарной лестнице, в которой отсутствовали большинство ступенек, на пятый этаж, мог и жениться, мог последовать на край света. В моём обычае было и не спать по трое суток. Но… не в тот раз.

-- Тома, ты извини… Моё должно быть только моим, -- довольно твёрдо, даже жёстковато, ответил я, глядя этому «чуду природы» в глаза.

С тех пор мы больше никогда не встречались и, пожалуй, не встретимся... Прошло много лет, изменивших не только страну, но и меня. Сейчас для меня существует очень мало загадок, в частности, в женщинах. И порой я сожалею о времени, когда красивые глаза могли мне внушить веру и готовность на всё…

           Обида не позволяла ему спокойно спать. Мало того, что она оказалась неотомщённой (человеку, наверное, надо вымещать её на чём-то или на ком-то), так она касалась единственного существа, без которого он не мог жить – малыша, которого он ждал в течение всей Жанкиной беременности, носил на руках, любил и лелеял всем сердцем.

                Однажды, спасаясь от хандры, он зашёл в кафе.

                -- Что вам угодно? – поинтересовалась молодая барменша, одаривая его призывной улыбкой. – Вина, пива, водки? Или, быть может, угодно коктейль?

                -- Водки…пожалуйста… -- запинаясь, ответил Перепёлкин. – Сто граммов…

                Выпив, он почувствовал некоторое облегчение.

                -- Повторите, будьте добры, -- сказал он…

                Вот так, заходя ежедневно в это заведение, Вася находил развлечение в водке. С каждой неделей требовалось увеличивать дозу, потому вскоре он напивался в стельку, пытаясь достичь состояния, в котором никакие Жанны его уже не волновали. В итоге ему пришлось распрощаться с должностью заместителя прокурора. Это на некоторое время отрезвило его. Переквалифицировавшись на адвоката, он в течение какого-то времени вёл довольно умеренный образ жизни. Но воспоминания порою захлёстывали его с такой силой, что он не мог сдержаться и снова возвращался к чудодейственной рюмке. «Я вот так прозябаю, -- подумывал Перепёлкин, тупо уставившись на бутылку. – А она, небось, роскошествует вместе с Федькой и малым…»

                Где он нашёл Жанну, что заставило его жениться на ней, перечеркнув себе жизнь? Именно перечеркнув, ни больше, ни меньше. Анализируя прошлое, он приходил к выводу, что его и не повышали из-за аморального облика жены. «Все знали», -- говорила баба Сима. Как всегда… Знают все, кроме мужа… Знало, наверное, и начальство. А чего удивляться? Она беззастенчиво появлялась под руку с любовником в кафешках, в театре, в прочих людных местах, её видели многие знакомые…

                Заканчивая юридическую академию, он познакомился с хорошенькой сельской девушкой. Почему она, спустя несколько месяцев, согласилась выйти за него замуж? За что она его полюбила? Но он чувствовал себя невероятно счастливым…

                Прошло около двадцати лет. К тому времени Василия прогнали даже с адвокатской работы. Он нашёл скромное местечко юридического консультанта при какой-то фирме, что не обеспечивало высоких доходов, зато позволяло чаще оставаться наедине с собой и… пить. Теперь он представлял собою окончательно опущенного человека, едва взглянув на лицо которого, можно было сделать выводы не в его пользу. Но внешний вид его волновал намного меньше, нежели внутреннее состояние. У него появилась одышка, руки постоянно дрожали, покрасневшие глаза слезились. Выжить позволяло лишь случайное обстоятельство: на пятнадцатом году после развода умерла родственница-москвичка, и её квартира в центре города перешла, согласно завещанию, Перепёлкину. Выгодно её продав, он и жил на полученные деньги.

                Двадцать лет – это не просто отрезок времени. Это – целая жизнь. Многое изменилось. Старые раны зарубцевались, новые получать было не от кого. Живя в своё удовольствие, но довольно экономно, Василий лишь иногда возвращался к мыслям о Жанкиной измене. Она всё также живёт с Федькой и сыном в этом городе. Где, чем, как – об этом стоило лишь гадать. Новых друзей у Перепёлкина не завелось, даже в кафе он предпочитал держаться особняком. И только барменша в нём оставалась одной и той же. Из молоденькой длинноволосой девушки она превратилась в жену и мать, поправилась. Но Василий, не обращая на неё внимания, едва её узнавал. Буфетчики – народ особенный. Невольно они привязываются к постоянным клиентам, запоминают их, изучают их привычки. Вот заходит лысоватый мужчина лет сорока пяти. «Ага, этому сто граммов и стакан томатного сока», -- констатирует женщина и, прежде чем посетитель доходит до стойки, его уже дожидается его «доза». А вот, глядя друг другу в глаза, входит парочка. Барменша, опытная в таких делах, успевшая перевидать подобных парочек сотни и тысячи, знает: «Этим понадобится пара кофе, апельсиновый сок и шоколадка». Как правило, она не ошибается.

                Василий не интересовал её как мужчина. Да разве это мужчина  -- осунувшийся, пьющий?.. Но ей было его жаль. По осанке можно было безошибочно определить, что человек он довольно обеспеченный, когда-то блистал манерами и карьерой. Это бросается в глаза сразу, не отнять… Но вот его внутреннее состояние – дело другое. Жалко человека, пропадает ведь зря…

                Однажды, в один из майских дней, барменша не удержалась.

                -- Простите, а Вы не хотели бы поехать отдохнуть за город? – спросила она.

                От неожиданности он даже опешил: уже много лет с ним никто вот так запросто не заговаривал.

                -- Простите…Вы сказали «отдохнуть»? – переспросил он.

                -- Ну да, -- улыбнулась женщина. – Вы киснете в этом тусклом кафе по несколько часов в день, о чём-то себе думаете, грустите. А ведь кругом – весна. Поедьте за город, полюбуйтесь цветами, рекой, подышите чистым воздухом…

                Посмотрев ей в глаза, он, наконец, убедился, что это не шутка, а вполне искренний совет.

                -- Поехать? Даже не знаю. Видите ли, я очень давно никуда не выезжал…

                -- Ну вот. Пора бы…

                -- Да…Наверное, вы правы…

                В воскресный день Василий проснулся очень рано, чтобы успеть выбраться за город до наступления сутолоки в транспорте. К девяти уже находился в десяти километрах от города. На берегу реки он присмотрел уютное заведение, в котором можно было бы посидеть, не отвлекаясь от созерцания пейзажа. Заказав себе кофе, он медленно, маленькими глоточками попивал его и наслаждался. «Каким же я был дуралеем! -- подумал Перепёлкин. – И надо же было позабыть о природе? А ведь было бы неплохо поселиться где-то в этих местах – среди лугов, на берегу речки…»

                Пока он витал в облаках, крайний столик заняла компания. Судя по всему, это были мать, отец и взрослый сын. Юноша лет двадцати трёх сидел лицом к Василию и, не обращая внимания ни на природу, ни на родителей, пил кофе; мать и отец сидели к Василию боком, сосредоточившись на бутербродах с чаем. Утратив интерес к этим людям, он уже хотел было отвести взгляд в другую сторону, как вдруг его задержало нечто…нечто знакомое… до боли… Этот завиток волос за ухом, этот изгиб носа у женщины…

                «Это она! – словно электричеством пронзила его догадка. – Это они…Все вместе…»

                В этот момент к его столику подошла молоденькая юркая девочка в белом фартушке.

                -- Вам угодно ещё что-нибудь? – спросила она тихим голоском.

                -- Да, -- подумав, ответил Василий. – Водки, если можно… Двести граммов.

                -- Закуски?

                -- Не знаю… Чего-нибудь…

                Пока выполнялся заказ, он смотрел на троицу и, прикрыв глаза, думал о своей потерянной жизни, об разбитых иллюзиях, о растоптанном счастье. Выпив две рюмки, он закурил Снова принесли кофе. На сей раз, вдыхая его аромат, он не чувствовал обычного наслаждения. «Вот они, -- терзала его навязчивая мысль. – Живут в своё удовольствие, тешатся жизнью, радуются… А я?..»

                Спустя час, видя, что компания собирается покинуть заведение, Василий поднялся с места и, неуверенно переставляя ноги, приблизился к старым знакомым. Заметив появление незнакомого человека, муж посмотрел на него.

                -- Вы чего-то хотели? – спросил Фёдор.

                -- Да, Федька, я хотел… -- ответил Василий, беззастенчиво икнув.

                -- Простите… -- произнесла женщина, возводя на подошедшего взгляд, переполненный удивлением. – А вы не могли бы не курить? Знаете, я не переношу дым…

                -- А я это знаю, Жанночка, -- сказал Василий, наслаждаясь их замешательством.

                -- Эй, -- окликнул его юноша. – Не смейте хамить моей матери! Иначе будете иметь дело со мной.

                -- О, Аркашенька… -- кивнул Перепёлкин, делая новую затяжку. -- Красив, ничего не скажешь… Как и я в молодости… Впрочем, наверное, таки ты больше похож на Федьку…

                -- Гражданин, да кто вы такой? – возмутился парень, приближаясь к нему. – Вы ведь не хотите, чтобы вас выбросили отсюда? Родителей оскорбляете…

                -- Ой, не так резко, молодой человек. Во-первых, вы уверены в том, что это действительно ваши родители? Ну, о матери не спорю, а вот насчёт папеньки – это ещё вопросик…

                -- Что? Да как вы смеете!..

                -- Ты, Аркаша, наверное, позабыл, как я качал тебя маленьким, как готовил тебе кашку, как менял пелёночки, пока твоя маменька забавлялась с этим…другом семьи… Забыл, малыш… Конечно… Зато я не забыл…

                -- Что?! – только и сумел спросить парень, невольно опускаясь на место.

                -- Вот так будет куда лучше, поверьте, -- улыбаясь, кивнул Василий. – Да, знаете ли, в этой жизни порою случается такое, чего и предвидеть невозможно… Например, вдруг узнать, что ты – вовсе не любимый муж, а ребёнок зачат не тобой, а кем-то иным… Да, юноша…

                -- Василий! – воскликнула Жанна. – Я прошу тебя… Не надо…

                -- Надо, милая, надо… Ты мне испортила жизнь, я всё потерял из-за тебя. Я и жизни не хочу… Потому что ты убила во мне наивного юношу, растоптала честного человека… И пока я мучился, страдал, терзался, ты наслаждалась, жила в своё удовольствие на мои денежки… Да, те самые, которые отсудила у меня. Так неужели ты полагаешь, что я всё простил и забыл?

                -- Мама, мама! – крикнул молодой человек, касаясь её руки. – Что говорит этот человек? Как он смеет? Что это значит?!

                Федька, понурив голову, смотрел в пустую чашку, а Жанна, закрыв глаза, ухватилась за сердце. Но делала это скорее кокетливо, нежели искренне.

                -- Так вот, Аркадий, -- продолжал Перепёлкин. – Ваша мать была моей женой. Вышла она замуж не за меня, а за мою столичную прописку и положение. Она ложилась со мной в постель, ненавидя меня просто за то, что я есть. Я вас очень любил, потому что верил, что вы – мой ребёнок. Изменяла мне жена с моим другом. Вот он… Честный и верный друг… Она, понимаете ли, спала с нами обоими, потому ни один из нас не может сказать с уверенностью, что является вашим отцом.  А в целом… Жизнь прекрасна…Понимаете?

                С этими словами Перепёлкин одарил троицу взрывом саркастического смеха и, демонстративно поклонившись, направился к выходу. За ним уже закрылась дверь, а троица всё ещё оставалась в своём положении. Воспользовавшись отсутствием движений, на одну из перекладин тента, растянутого над головами посетителей, уселся воробышек. Чирикнув что-то бодренькое, он опорожнился в полупустую чашку, стоявшую перед Жанной, после чего, живо вспорхнув, улетел…