Вечером, сквозь сгустившиеся сумерки, можно было заметить шедшего вдоль улицы деда Прохора с тачкой в руках. В деревне всякий знал, что он развозит специальные пакеты еврейским семьям и парторгу. В каждом из них содержалась адресная помощь в виде продуктов...Тем временем мать, как всегда, растапливала печь, чтобы что-то приготовить детям и почти в бессознательном состоянии забыться в объятиях сна. Постели, несмотря на их простоту и неказистость, казались едва ли не вершиной блаженства. Но забытье приходило не сразу: прежде, чем уснуть, приходилось долго вслушиваться в угрожающее урчание в животах, вызывающее рези или тупую боль. Если ещё в декабре мать терзалась вопросом о том, как выжить, то ближе к весне даже это перестало её беспокоить. Прожили день -- и слава Богу...
      Однако перед тем, как лечь спать, мать всегда выполняла один и тот же ритуал: подходила к двери и тщательно проверяла, хорошо ли заперто. И даже днём...
       К концу зимы существовать стало вовсе невмоготу, поскольку всевозможные варианты добывания еды были исчерпаны. Её не удавалось отыскать вообще нигде. Лицо матери приобрело странное, как будто отрешённое выражение, как это бывает у людей, терзаемых одной и той же навязчивой мыслью. В таком состоянии она провела несколько дней. В одну из ночей Маше сквозь сон показалось, будто скрипнула дверь. Открыв глаза, она увидела мать с двумя увесистыми котомками. Заметив, что дочь проснулась, мать как будто стушевалась, но мгновенно овладела собой.
      -- Иди сюда, дочка, -- шепнула она. -- Есть разговор.
     С этими словами мать открыла подпечник, где обыкновенно хранилась посуда.
      -- Смотри, Маша, -- сказала она. -- В одном платке упакована ржаная мука, в другом -- пшеничные отруби.
       Во взгляде ребёнка загорелось предвкушение вкусной трапезы.
        -- Этого вам с Ваней должно хватить недели на три, а то и больше, -- продолжала мама. -- Только не увлекайтесь, не то будет плохо. На горшок воды бросай по две ложки того и другого.
    -- Мама, но откуда это?
    -- Не спрашивай. Я на время уйду... Так надо. Если кто станет спрашивать, отвечай, будто я подалась в соседнее село искать пропитание и работу.
      -- Мама, не уходи! -- пролепетала Маша, словно предчувствуя длительную разлуку.
    -- Девочка моя, так надо. Иначе мы вымрем с голоду.
     -- Но ведь есть эта мука... Да и весна уже...
     -- Этой еды для нас троих слишком мало, Машенька. А пока появится что-то съедобное, понадобится немало времени. Да и сеять-то нечего... Я должна идти.
      -- Куда ты пойдёшь? В областной центр не пустят -- там кордоны из вооружённых солдат. Да и без паспорта не пройти.
     -- Я не в область пойду, а на Западную Украину. Люди шепчутся, будто там можно обменять ценные вещи на хлебушек.
       -- Но это же так далеко!..
          -- А что остаётся делать? Выхода нет... Вы, главное, всегда запирайтесь, даже днём. Никому не открывайте, никому! И никогда не ходите порознь, а ещё лучше вообще не покидайте дом.
     Как только сгустились вечерние сумерки, мать отправилась в неизвестность, прихватив с собой кое-какие ценные вещи -- память о лучших временах. Ей предстояло доплестись до соседней деревни, где к ней должны были присоединиться ещё двое людей. Предполагалось продвигаться на запад перелесками и глухими дорогами.
       Мама их покидает! Эта мысль взбудоражила сознание детей и, казалось, придала им энергии. Вместо обыкновенных вялости и апатии, ощущаемых по вечерам, на сей раз они нашли в себе силы дышать на оконные стёкла, чтобы получить возможность хотя бы на минуту ещё раз увидеть согбенный мамин силуэт, быстро растворившийся во мраке ночи.
 Последующие дни проходили монотонно, поскольку были похожи друг на дружку. Начало марта ознаменовалось оттепелями. Преобладающая часть снежного покрова растаяла, отовсюду доносилось весёлое журчание ручейков, как-то по-особенному запели птички, совсем по-весеннему светило солнышко. Его лучи придавали сил и вызывали улыбку. Солнечные дни позволяли экономить на топливе, хотя на ночь мороз брал своё.
 Наверное, именно оттепели с обманчивым теплом и лёгкий, но пронизывающий ветерок свалили Ванечку. Он пожаловался на неимоверную слабость, налился странным румянцем и слёг. Помня былые мамины наставления, Маша заваривала чай из лекарственных растений, но улучшения не наступило. Обеспокоившись всерьёз, она обратилась к первому, кто пришёл в голову -- родному дяде.
      -- В город нужно везти, -- заключил он, бросив на больного как будто сочувственный взгляд. -- Мы ничем помочь не сумеем. А мать-то где?
      -- Да в городе, -- солгала девочка. -- На работе...
      -- Ты вот что... Ступай-ка к председателю, пусть выделит лошадь с телегой. А мы с женой пока заберём парня к себе.
       На ослабевших ногах далеко не пойдёшь. Председателя на месте не оказалось, поэтому пришлось искать его по всей деревне. В конце-концов, найдя его на тракторной бригаде, находившейся километрах в пяти от деревни, Маша услышала:
       -- Советская власть не обязана помогать врагам трудового народа. Пусть вам помогает буржуйская контра!
     Глотая слёзы обиды, Маша вернулась к дому дяди, когда уже стемнело.
  -- А мальчика уже увезли, -- как-то подозрительно отводя взор, заявила тётка. -- Ты ступай себе домой, горемычная, ступай...
   В дом её не пригласили...
      Уже растопив печь, она вспомнила, что надо бы расспросить родственников, не понадобятся ли братишке какие-то вещи, пока он будет находиться в больнице.
     Невзирая на позднее время, Маша набросила на худые плечи старый мамин платок и побрела к дядькиной избе.
      На первый взгляд могло показаться, будто хозяева мирно почивают: всё было заперто, а окна угрюмо и невозмутимо взирали на непрошеную гостью чёрными глазницами. Как ребёнок, воспитанный в лучших традициях, Маша понимала, что беспокоить хозяев в столь позднее время не стоит, и уже собиралась возвращаться, как вдруг ей показалось, будто на чёрном безжизненном фоне одного из окон мелькнул слабый отсвет пламени.
    "Там находится кладовая, -- вспомнила она. -- Странно... Всюду темно, а там горит лампа..."
       Тихонько подкравшись к окну, девочка осторожно потёрла стекло. Заглянув в образовавшийся "глазок", она увидела нечто такое, от чего волосы встали дыбом. На фоне неуверенного свечения лампы-керосинки был виден длинный дубовый стол, предназначенный для разделки свиных туш. На нём покоилось небольшое тело. Пока тётка придерживала конечности, дядя большим ножом срезал с них мясо. Под мигающим освещением картина казалась настолько жуткой и зловещей, что юная наблюдательница опешила и, вместо того, чтобы избавить себя от зрелища, как будто прилипла к окну. "Откуда у них мясо? -- невольно задалась она вопросом. -- Скотины у них давно нет..."
        Между тем мясники дрожащими руками отделили голову жертвы. В эту минуту Маша невольно задрожала, осознав, что на столе покоится человек. В тот же миг голова жертвы оказалась повёрнутой лицом к окну, вследствие чего Маша встретилась с взглядом потускневших глаз брата. При виде этого лица, выражение которого напоминало лик Иисуса накануне кончины, девочку охватил такой ужас, что, не помня себя, она побежала прочь, не разбирая дороги. Если бы нашёлся человек, отважившийся спросить о том, сколько времени она бежала, Маша не могла бы ответить. Во всех окнах давно погасли огоньки, когда девочка, наконец, опомнилась. Прежде всего, она ощутила странный озноб, который, собственно, и привёл её в себя. Увиденное не укладывалось в голове. Братик, братишка!.. Двое взрослых людей, которых весьма затруднительно назвать людьми, хладнокровно, с алчными взглядами, срезали с его ручек жалкие остатки мышечных тканей, а потом отрезали голову. Всё это проделывалось с таким невозмутимым видом, словно они занимались разделкой поросёнка или курицы. До сих пор о людоедах Маше приходилось слышать разве что в детских сказках или страшилках.
    Она не заметила, как в ходе своих размышлений остановилась.     Осмотревшись по сторонам, она обнаружила себя в центре деревенского кладбища. При свете луны и ночном ветре ей показалось, будто двигаются не только ветки оголенных деревьев, но и кресты на могилах. Мало того: всё это двигалось прямо к ней! Ощутив, как волосы становятся дыбом, Маша издала дикий крик и побежала, что было сил. Крик исходил не только из горла, но и из глубины существа. В нём сочетались страх, ужас, отчаяние и бессилие. Бессилие что-либо изменить, кого-то наказать, страх -- перед жизнью, людьми, матерью, страной, ужас -- перед обстоятельствами и обществом, поставившим её вне закона и узаконивающим поедание детей.
       Но зло таки должно быть наказано, -- это во-первых. Во-вторых, все эти взрослые дядьки, запросто решившие участь её семьи, наверняка обладают достаточной силой, чтобы наказать виновных... И вдруг они сумеют вернуть Ванечку к жизни?..
       -- Ой, лишь бы не оказалось слишком поздно! -- прохрипела она совсем по-взрослому, не обращая внимания на усиливающийся ветер, проникающий в самую глотку. -- Хоть бы успеть, успеть!.. Ведь я, наверное, так долго мешкала...
       Её шаги по промерзшей земле порождали зловещее эхо. В иные времена они вызвали бы повсеместный собачий лай, но только не сейчас, когда во всей деревне не осталось в живых ни одного животного, ибо все они были давно съедены. То было очень давно... в прошлой жизни...
 Наконец девочка добрела до дома, в котором жил председатель колхоза, и без зазрения совести громко забарабанила в окно. Спустя минуту из-за двери послышалось недовольное ворчание. С душераздирающим скрипом открылась дверь, из проёма послышался сонный мужской голос:
     (прод следует)

       То и дело опираясь о стену, судорожно цепляясь озябшими до костей, дрожащими пальцами за крючки, вбитые в глиняную штукатурку, Маше кое-как удалось добраться до двери. Перед глазами мелькали загадочные блики, ослабевшие вследствие продолжительного недоедания ноги подкашивались, едва выдерживая вес изнурённого тела.
      Ещё год назад знакомые восклицали, высказывая родителям девочки своё восхищение:
       -- Ой, как же ваша дочь выросла! Уже совсем взрослая!..
       Чего уж там!.. Маша Зайцева действительно казалась старше своих законных двенадцати лет: в течение какого-то года угловатое подростковое тело удивительным образом налилось жизненной силой, округлились бёдра, изменилась походка, во взгляде появилась женственность, придающая известное очарование лицу.На неё стали обращать внимание старшие парни, провожая её какими-то странными взглядами, почему-то принуждающими опускать взор и краснеть.
        Так было ещё осенью, когда правление колхоза устроило праздник в честь окончания уборочной страды. Урожай зерновых культур превысил ожидания во много раз, так что с уборкой едва справились.
         Праздник... Много людей сидели за грубыми столами, поедая нехитрую снедь, веселясь, кушая незамысловатую еду, с наслаждением попивая мутную водку. По всей округе разносились ароматы вареной картошки, огурцов, жаркого из телёнка; лица людей излучали удовлетворённость жизнью и надежды на лучшее. Сосед, дед Никон, участник Первой мировой войны, играл на старой гармошке, беззастенчиво подмигивая пляшущим бабёнкам. Со стороны могло бы показаться, что подлинный рай находится именно здесь и чего ещё можно требовать от жизни. Сколько человеку нужно для ощущения счастья? План первой пятилетки выполнен досрочно, земля находится, как уверяет председатель колхоза, в полной собственности народа, а товарищи Сталин и Каганович денно и нощно беспокоятся об интересах серого крестьянина-шапочника.
 Куда же рассеялись иллюзии, куда улетучилась радость, куда исчезли хлеб и коровы? Из сотни голов, которыми гордилась деревня, к концу зимы осталась всего одна, да и ту реквизировали какие-то плохие дядьки с "кирпичными" лицами, одетые в кожаные куртки, а её владельцев увезли в неизвестном направлении.
        Хлеб... При воспоминании об осеннем пиршестве Маша почувствовала, как нечто жестокое и неумолимое сжало внутренности, вызвав острую и тягучую боль, -- так давно ей не приходилось есть. В течение осени в деревню несколько раз приезжали продотряды. Какие-то "не наши" люди принуждали крестьян сдавать в фонд государства всё зерно, а впоследствии и картошку. Они обыскивали сараи, чердаки, срывали полы, полагая, что где-то там могут находиться припрятанные припасы. К сожалению, отец Маши считался единоличником. Имея своё поле, он трудился с раннего утра до глубокой ночи, владел собственной пасекой из полусотни ульев, содержал несколько коров, почти полсотни свиней; вся живность находилась в добротном помещении, а ещё в его распоряжении были маслобойка, круподёрка и кони.Его арестовали в ноябре по доносу одного из ретивых членов колхоза. Конечно, это мог быть один из многих завистников, но разве таких мало?..
      Следует сказать, что в колхозы народ вступал с неохотой. Почему, спрашивается, если власть обещала едва ли не золотые горы? Да всё объясняется просто. При советской власти было известно несколько видов коллективного хозяйства: общества совместного обрабатывания земель, кооперативы, общины и коммуны. Если в первых трёх видах каждый получал то, что заработал, независимо от размеров личного имущества, и мог в любое время расторгнуть договор с обществом, то при коммуне обобществлялось также личное имущество крестьянина, а за труды деньги не выплачивались. Вместо денег вёлся подсчёт трудодней, а в конце года каждый труженик получал определённый процент от общего количества совместно выработанной продукции, однако в зависимости от количества едоков в семье и имущества. При вступлении в колхоз заявитель практически дарил коллективу всё своё имущество. Часто случалось, что приезжали "плохие дядьки" и начинали разбирать крышу дома, если она была из жести, или уводили коров, увозили ульи -- в общественную собственность. Далеко не всегда всё отнятое должным образом содержалось; обычно коровы или пасеки хирели без досмотра и гибли. Зная эту практику, крестьяне редко вступали в колхозы по собственному желанию. В принципе, от вступления туда мог выиграть лишь нищий пролетарий, не имеющий ничего. А для власти коммуна была чрезвычайно выгодной, поскольку обеспечивала тотальный контроль над сельским населением и превращали его в раба.
         Вот почему родители Маши Зайцевой решительно отказывались писать заявление о вступлении в колхоз. Им угрожали, называя контрой, кулаками, тиранами. Да о какой тирании могла идти речь, если всё имущество было нажито тяжёлым трудом? Но, увы, ничего не попишешь... После того, как увезли отца, прибыла бригада комсомольцев и тщательно обчистила жалкие остатки продовольствия, которые ещё можно было отыскать.
         После этого жить становилось с каждым днём мрачнее и холоднее. И ещё голод... После конфискации коров, свиней, пасеки, зерна, пришли колхозные мужики, которые увели козу и переловили всех кур. Один из этих дядей не погнушался даже выдернуть грубой, грязной рукой красную ленточку из длинной Машиной косы. А потом, как раз в канун первого снегопада, разобрали крышу: ведь колхоз нуждался в качественной листовой стали...
        Голод...С утра просыпаться очень тяжело из-за головокружения. Спали в одежде. Во-первых, потому что простыней не осталось, как и подушек. Иногда матери удавалось обменивать их на ведро зерна или муки. Во-вторых, из-за вечного холода. Дрова находились в лесу, а привезти их оттуда нечем. Да и наказывали серьёзно, если поймают -- расхищение социалистического имущества. Если бы даже удалось добраться до леса пешком по снегу, чтобы набрать валежника, вернуться обратно было бы проблемой -- сил не хватало. Один из соседей однажды отправился в лес, набрал хвороста, но поле преодолеть не сумел. Так и замёрз...
       Головокружения и слабость -- вечные спутники голода. Иногда удавалось собрать хвороста и старой соломы в саду или огороде. Ещё попадались сухие, вымерзшие стебли кукурузы. Казалось, это же совсем рядом. Но и такой груз дотащить до дома был чреват одышкой и обмороками. Кое-как запихнув сие ненадёжное топливо в печь, мать осторожно разжигала огонь и вскоре хата наполнялась дымком. Как-то в подсознании человеческом едва ли не с пелёнок запечатлевается, что дым -- неотъемлемая часть огня, тепла, а значит и жизни. Поэтому при первом же запахе дыма Маша и её младший брат Ваня (которому в ту пору исполнилось семь лет) подбирались поближе к печке и вдыхали этот запах с превеликим наслаждением.В эти минуты в глазах детей отражалось подлинное блаженство. Если удавалось найти что-то съедобное, мать готовила похлёбку. Например, из картофельных очистков или мышей...
 К семье "врага народа" не проявляла сочувствия ни одна живая душа. Соответственно, никому и в голову не приходило незаметно подбросить пару сухарей вконец отощавшим деткам, которые своим видом напоминали мумии.
       Мать уже давно не плакала -- слёзы высохли. В её некогда красивых глазах поселилась мрачная, неутолимая тоска. И волосы стали белыми-белыми...
      Утром приходилось труднее всего. Главная сложность состояла в процессе подъёма, когда надо было принудить измученную плоть подняться с кровати. Тело, до того истощённое, что под его весом давно не скрипели ржавые пружины, напрочь отказывалось воспринимать повеления разума. Но вставать было необходимо, ибо подъём означал движение, а движение есть жизнь.
        Пошатываясь, даже не пытаясь подавлять хроническую зевоту, добирались до двери, чтобы начать поиски чего-нибудь съестного. От голодного взгляда не ускользали ни одинокие былинки со съедобными зёрнышками, ни мышь, ни кошка; он то и дело рыскал во все стороны. Вслед за сестрой плёлся Ваня, чьё тщедушное тело ёжилось в старенькой телогрейке, оставшейся после отца.
     -- Ванюша, ты двигайся, -- слабым, точно чужим голосом произносит мать, следуя сзади. -- Старайся, миленький, не то замёрзнешь.
       В процессе поисков собирались всевозможные горючие материалы -- соломинки, хворостинки, щепки. Но много ли этого добра возможно добыть из-под снега? Ещё в конце осени мать разобрала на дрова чердаки хлева и сарая. Как будто предчувствовала, что наступит необходимость. Расходовали эти запасы весьма экономно, но зима выдалась очень суровая, вследствие чего от дров не осталось ничего ещё до наступления февраля.
        Быть изгоями -- плохая судьба. Слова "враги народа" и "дети врагов народа" заставляют шарахаться даже родственников. В двухстах шагах от Зайцевых жил человек, приходившийся Маше родным дядей.Он вступил в колхоз ещё за два года до описываемых событий, и когда сестра пришла к нему за помощью, грубо вытолкал её прочь.
       -- И чтоб духу вашего здесь не было! -- вопил он на всю улицу. -- Ничего от меня не получите, контра проклятая!..
      После этого мать приказала детям навсегда забыть о существовании дяди.
       Неспеша, по крупицам, собирали на скудную баланду и растопку ненасытной печи. Спешить было некуда, поскольку этой несчастной семье колхоз объявил бойкот. Узнав, что всем, кто имеет отношение к колхозу, выдаётся паёк, состоящий из куска чёрного, как матушка-земля хлеба и какой-то крупы, мать хотела устроиться хотя бы уборщицей или разнорабочей, но её не приняли. Всё-таки "жена врага народа"... "Детей врага" отказались учить в школе.
       Пока печь отдавала остатки тепла, семья подкреплялась горячим наваром. Точнее, кипятком, в котором, при тщательном рассмотрении, можно было заметить несколько зёрнышек.
       -- Ма, а что, если сходить на колхозное поле? -- спросил как-то Ваня, мечтательно глядя в окно. -- Там ведь остались зёрна...
      --Не вздумай! -- жёстко прервала мать. -- Нельзя!
       Ей приходилось слышать о случаях, когда доведённые до отчаяния люди пытались выковырять из-под снега прошлогодние зёрнышки. Согласно закону об охране социалистической собственности, все они получали по десять лет лагерей. Но объяснить голодным детям глупость и бессмысленность сего закона -- занятие довольно сложное и трудоёмкое, если учесть, что от продолжительного недоедания голова почти не соображает, а язык ворочается с превеликим трудом.
       А ещё страх... Он поселился в сердце вместе с голодом и насилием. После ареста мужа женщине пришлось немало претерпеть от односельчан. У людей ведь как у кур: стоит лишь упасть -- заклюют, затопчут. Были и угрозы, и наглые приставания, и камнями бросались, и плевали. Была и попытка поджога. Поначалу даже били детей -- отпрыски тех, которым власть как бы дала на это "добро". Сложно представить, до какой степени мог бы дойти произвол нищих пролетариев-колхозников, если бы не массовый голод, отвлёкший эти не отягощённые интеллектом и совестью умы на более приземлённые темы. Как раз опасаясь за жизни детей, мать предпочитала молчать и оставлять политические темы далеко в стороне.
 После полуденного отдыха подниматься было сущей пыткой, но следовало снова отправляться на поиски еды и топлива. Принимая мучения детей близко к сердцу, мать постоянно терзала себя при виде их истощённых фигурок. А ещё боялась, как бы их не увезли в приют. Подобные факты имели место. Как правило, дети исчезали навсегда. Обыкновенно их помещали в трудовые колонии, в которых по системе "гениального" Макаренко из них "делали" послушных исполнителей-рабов.
          (прод. следует)

Новая статья в моем новом блоге "О цинизме и его роли в жизни"
Велкам.

        Начиналось  летнее  утро. Солнечные  лучи  слегка  позолотили  кроны  деревьев, тяжёлые  капли  росы  шелестели  по  листве, падая  на  кустарники. Эта  капель  и  разбудила  двуногое  существо, почивавшее  в  тяжёлом  сне  под  одним  из  кустов. Протерев  глаза, ОН  долго  не  мог  понять, что  происходит  и  как  он  очутился  в  незнакомом  месте. Вчера  он  пил, и  пил  много. Почему?  Зачем?  Обстоятельства  ему  было  трудно  припомнить, поскольку  мешало  то  состояние, при  котором  в  голове  вава, а  во  рту -- бяка. Тем  не  менее, ОН  попытался  это  сделать.     Опостылевшая  работа, надоевшее, беспросветное  существование, постоянные  ссоры  с  женой -- разве  это  не  может  служить  поводом  к  выпивке? Нет, потому  что  до  вчерашнего  дня  он  никогда  так  не  напивался. Было, значит, ещё  что - то.
С  высоты  упала  очередная  капля  росы. Ощущение  было  не  из  приятных, поскольку  она  упала  за  шиворот. Это  заставило  ЕГО  подняться, что  потребовало  значительных  усилий  воли. В  голове  шумело, в  животе  страдало, довольно  грузное  тело  пошатывалось.
Так  что  же  было  вчера? Пытаясь  вспомнить, ОН  осмотрелся. Сквозь  заросли  глаза  разглядели  лёгкий  просвет. Там  либо  просека, либо  поле. Наверное, там  находится  шоссе. Он  остановит  первую  же  попутку  и  доберётся  домой. Там  немедленно  примет  ванну  и  уляжется  спать. Блин, сегодня  же  на  работу!... Да  ну  её!...
Неуверенными  шагами  пробираясь  сквозь  кусты, ОН  вспоминал. Ага, утром  жена  занималась  привычным  делом -- пилила  мозги. "А  ты  знаешь, что  у  нас  нет  денег  для  того, чтобы  повезти  дочь  на  море?  А  тебе  известно, что  ей  нужны  модельные  туфельки? А  ты  не  хочешь  купить  мне  новую  стиральную  машинку?!" И  так  далее. Денег  всегда  не  хватало, хоть  ОН  и  зарабатывал  довольно  неплохо. Почему  их  не  хватало? Потому  что  жена  постоянно  чего - то  хочет. Блин, словно  матрац  из  "Золотого  телёнка"...
Потом  ОН  пошёл  на  работу. Там  начальник  тоже  пилил. "А  почему  вы  не  сдаёте  отчёт? А  вам  известно, что  на  ваше  место  есть  полсотни  желающих?  А  вы  знаете, что  никакого  повышения  для  вас  не  будет?!" Он  не  сдал  отчёт  только  потому, что  тот  же  шеф  не  предоставил  ЕМУ  статистические  данные...
Перед  обеденным  перерывом  ЕМУ  сделалось  плохо. Просто  как  будто  выключился. Пришёл  в  себя  в  медпункте. Медсестра  взирала  на  него  каким - то  странным  взглядом. "В  чём  дело? -- поинтересовался  ОН. -- Что  со  мной  произошло?" "Вы... Даже  не  знаю, как  вам  это  сказать..." -- замялась  дама.
"Да  говорите, как  есть!" -- нетерпеливо  воскликнул  он.
"Вы...  беременны!" -- ответила  служительница  Асклепия.

Известие  поразило  его, как  обухом. "Я  же  мужчина! Как  я  могу  быть  беременным?!" "Бывает..." -- пожала  плечами  сестра. Она  посоветовала  ЕМУ  стать  на  учёт  у  гинеколога.

ОН  долго  не  мог  поверить  в  это  известие. Потом  решил: "Медичка, наверное, нанюхалась  чего - то  или  просто  тупая. Пойду - ка  действительно  к  гинекологу.  Он  простоял  в  очереди  часа  два. Из  кабинета  женской  консультации  доносились  то  стоны, то  смех, а  то  и  вопли. Десятка  два  женщин, составляющие  очередь, посматривали  на  НЕГО  недвусмысленными  взглядами. Наконец  подошла  ЕГО  очередь.

-- Да, вы  действительно  беременны! -- воскликнул  эскулап, поправляя  очки  после  осмотра.

-- ????!!!!!

ЕМУ  сейчас  было  трудно  вспомнить, что  именно  и  в  какой  форме  он  ответил  врачу. Но  после  посещения  кабинета  женской  консультации  ему  вдруг  пришла  в  голову  примирительная  мысль: "А  что  в  этом  удивительного? Дома  сношают, на  работе  сношают, пойдёшь  в  магазин -- сношают... Так  и  вправду  можно  забеременеть..."

ОН  решил  напиться. Начал  с  пивка. Потом  ощущений  показалось  маловато. Встретил  старого  друга. Выпили  коньячку  с  шоколадкой. Потом  ОН  остался  в  одиночестве  и  заказал  водки... Как  очутился  в  незнакомом  лесу -- не  помнил...

Вот  и  лес  закончился. Куда  ни  взгляни, простиралось  русское  поле. Колосились  созравшие  хлеба, чирикали  жаворонки... Красота... Эта  красота  дополнялась  ещё  одним  важным  элементом: по  полю, утопая  выше  колен  в  пшенице, к  НЕМУ  приближалась  женская  фигура  в  белой  одежде. Её  длинные  волнистые  волосы  развевались  лёгким  ветерком, глаза -- поразительно  голубые  и  выразительные -- взирали  на  НЕГО  добродушно  и  почти  с  любовью.

-- Ты  кто? -- удивился  ОН.
Дышать  было  трудно, голова  гудела, ноги  подкашивались. Хотелось  по  лёгкой  нужде. Очень  хотелось, но  не  станешь  же  перед  этой  незнакомкой...

Между  тем  дама  приблизилась  к  нему  и, протянув  руку, коснулась  его  небритой  щеки.

-- Я -- фея  этого  поля, -- ответила  она  ласковым  голосом. -- Вижу, тебе  тяжело. Но  я  могу  исполнить  одно  твоё  желание..

Женщина  отличалась  той  неповторимой  красотой, о  какой  мечтают  художники. Ох, аж  сердце  сжалось!!!  Как  же  она  красива!!! Но  ЕМУ  в  эту  минуту  отнюдь  не  до  красоты. Как  болит  голова, как  хочется  в  туалет!...

-- Я  сейчас... -- подкрепляя  слова  неопределённым  жестом, промямлил  он, делая  шаг  к  кустам.

-- Нет, человек, -- властным  тоном  остановила  ЕГО  она. -- Нельзя, пока  не  произнесёшь  желание. Таков  закон...

А  в  эту  минуту  в  его  глазах  туманилось  от  навязчивого  желания  сходить  по  нужде. Голова  ничего  не  соображала. "Какая  фея? Что  за  чушь?!" -- ппронеслось  в  сознании.

-- Слушай, а  иди - ка  ты  в  Ж..у! -- проворчал  ОН.

... Утро. Над  полем  радостно  чирикают  жаворонки. В  воздухе  царит  аромат  лета  и  жизни, на  земле  колосятся  хлеба... Словно  море, они  колышутся  под  ласковыми  порывами  ветерка.

На  опушке  всё ещё стоял  мужик  с  вытаращенными  глазами. Спущенные  до  колен  брюки  были  совершенно  мокрыми. Из  его  Ж...ы  торчала  голова  бедной,  ошеломлённой феи...

            -- Ну, как говорится, сочувствую… -- произнесла женщина лет тридцати пяти, обращаясь к хозяйке дома, голова которой была покрыта чёрным платком. – Держись, Лена…

                -- Угу… Держусь… -- пролепетала та, делая вид, будто смахивает предательскую слезинку.

     При этом она опустила взор, словно стремясь спрятать от окружающих свои подлинные эмоции.

      В это время комната, в которой находился гроб с покойником, была почти пуста, если не считать вдовы, двух её сестёр и матери. Вопреки обычаю, бабка-молельница, вместо того, чтобы остаться с покойником на всю ночь, сослалась на проблемы со здоровьем и ушла. Каждое произнесённое слово звучало в этом обиталище смерти как-то кощунственно, ибо нарушало священную тишину, отражаясь молчаливыми стенами и зеркалами, спрятанными за плотными занавесями.

         -- Правда, я так понимаю, что смерть мужа – не слишком уж большое горе для тебя, -- с понимающим видом заметила одна из сестёр.

      -- Света, как ты можешь такое говорить! – прошептала Лена, украдкой оглядываясь по сторонам, инстинктивно остерегаясь посторонних ушей.

         -- А что? – деловито воскликнула сестра, принимая «оборонную» позу. – Ни для кого не секрет, что ты его не любила.

       -- Любила! – усердно замотала головой вдова. – Конечно, любила…

                -- Ага… -- не без иронии заметила Мария, другая сестра. – Ровно настолько, чтобы наставлять ему рога!

                Лена снова оглянулась на покойника, невольно краснея.

                -- Да ты не беспокойся, он уже ничего не услышит, -- улыбнулась Марья. – И мне кажется, что ему теперь даже всё равно.

                -- Так, девчонки, -- вмешалась мать. – Прикусите языки, нельзя так говорить.

                -- А что, мама? – воскликнула Светлана. – Была такая любовь, что аж позавидовать можно было. А потом оказалось, что наша Ленуся вышла за Ивана только ради выгоды.

      -- Ну да, -- подключилась Мария. – Дом в два этажа, дача, муж-предприниматель, да ещё довольно молодой, ублажал по-всякому…

      -- Только не любила его жена… -- не то задумчиво, не то сочувственно вставила Света. – Не любила… Зато как высоко задирала носик! Перестала с родственниками знаться…

                -- Девки, замолчите! – снова подала голос бывшая тёща. – Нельзя в такую минуту…

                -- Ма, а не ты ли выступала главной советчицей для Ленки?

                -- Это какой такой советчицей? – насторожилась старуха. – Что вы имеете ввиду?

                -- А в плане как забеременеть не от мужа, но устроить так, чтобы выглядело, будто от него? Или как примазываться к Ваньке, пытаясь выклянчить у него если не шубку, то новую меблишку…

                -- А вы обе – разве намного лучше? – строго заметила мать. – Тоже мне, моралистки нашлись… Да если бы не мои советы, вы все давно померли бы с голоду…дурочки!

                Разговор с каждой минутой становился всё более увлекательным. Первоначальные хлопоты, характерные для первых суток после успения человека, улеглись, обед был заказан в ближайшем кафе, потому родственницы покойного, страдая от безделия, придумали для себя занятие – словопрения.

                -- А ты, а ты! – воскликнула вдова, делая угрожающий шаг к Марии. – Разве не ты однажды залезла к нему в постель, изо всех сил стараясь соблазнить его, чтобы потом заставить развестись со мной и жениться на тебе?!

                -- Да тюфяк твой Ванька! – краснея, ответила сестра. – Импотент…

                -- Ага, импотент, -- кивнула Лена. – Просто не захотел он тебя…

                -- Ну да, -- обиженно ответила сестра. – Нежный он слишком…был. Нет, чтобы взять бабу, так ему ещё всякие тонкости подавай…

                -- Зато ребёнок у тебя чужой! – вставила Светка. – Это все знают. Твой Серёжка даже похож на Ваську, кума моего!

                -- Девки, прекратите! – приказала жёстким тоном мать.

                -- Ой, мама, хоть ты не строй из себя слишком правильную! – деланно хихикнула Светка.

                -- А я что? Я права…

                -- Мать, а помнишь, как два года назад ты подсунула Ваньке яду? Сразу после того, как он, исходя из высокой любви, оформил на Ленку дарственную…

                -- Я? Я?!

                Мать покраснела, как вареный рак, её руки задрожали, словно под воздействием высоковольтного напряжения. Заикаясь, задыхаясь, она пыталась возразить, но вид красноречиво выдавал её.

                -- Мама? – пролепетала Ленка, глядя на старуху удивлёнными глазами. – Ты?!

                -- Не верь, дочь, не верь!..

                -- Ай, мама!.. А я-то думала: и что это за непонятная болезнь приключилась с моим благоверным!..

                Осознавая, что дальнейшие споры бесполезны, мать собралась с духом и заявила:

                -- Что ж, Лена… Ты прости меня, и покойный пусть простит… Но мне было жалко тебя. Ты так страдала, поскольку была вынуждена жить с этим человеком… Один лишь его вид так изводил тебя!.. Видишь, я – честная, я чистосердечно каюсь перед тобой…

                -- Ой, не смеши меня! – саркастически рассмеялась Светка. – «Честная»… Но честность не помешала тебе дождаться, когда Ванька оформит документы на всё имущество…

                -- А вы, две дурочки, почто завидуете? – вскричала мать. – Кто мешал вам обзавестись такими мужьями? Сами выскочили замуж за голодранцев, нищенствуете, зато завидовать умеете…

                То ли от того, что возражать было нечего, то ли от утомления, женщины приумолкли. Сквозь тягостную паузу затишья можно было расслышать тиканье настенных часов и лёгкое потрескивание свечки, освещающей призрачным светом место у гроба. Мария, заняв место в громадном кресле, бросила мимолётный взгляд на покойника.

                -- Я слышала, будто у мертвецов быстро растёт борода, -- промолвила она задумчиво. – А у Ваньки не растёт…

                Присутствующие рефлекторно оглянулись на гроб.

                -- Какое это имеет значение? – вздохнула Ленка. – Я о другом думаю…

                -- Наверное, о том, как бы поскорее вступить в права? – улыбнулась Светка. – Ничего, скоро вступишь.

                -- Шесть месяцев нужно… -- предположила Мария.

                -- Нет, -- замотала головой мать. – Я слышала, будто если по дарственной, то сразу.

                -- А что, девчонки? – с озорством предложила Мария. – По такому случаю не мешало бы и выпить немного?

                -- Повремени, -- строго сказала мать. – Дождитесь обеда.

                -- Но повод-то хороший, -- не унималась старшая сестра. – Дом, дача, бизнес, какие-то счета в банках…

                -- Снова завидуешь? – уставилась на неё вдова.

                -- Если честно – да, завидую. Потому что ты теперь полноправная хозяйка жизни. Денег куры не клюют, можешь завести любовника или снова выйти замуж.

                -- А кто тебе мешает?

      -- Ну, подбрось мне этак тысчонок сто, чтобы я могла подкорректировать свой внешний вид, тогда и выйду… Сестричка, ты же поможешь? Да и Светке тоже, а то её благоверный уже износился вовсе…

         -- Какие же вы обе!... – краснея от негодования, произнесла Ленка. – Вы ещё со школьной скамьи мне надоедали!..

                -- Это чем же надоедали? – воскликнула Мария. – Родные-то сёстры?!

                -- Всё время чем-то шантажировали меня…

       -- Так было за что, -- снова ехидно хихикнула Светка. – То с парнями целовалась, то оставалась у них на ночь…

        -- Вот я и не удивляюсь, что Ваньке сына родила от другого мужика, -- вторила ей Мария.

        -- Ленка, так ты поделишься с нами денежками? – спросила Светка. – Или, быть может, обнародовать, как ты «любила» своего Ванечку? Или расскажем, почему это вдруг от тебя не потребовали, чтобы ты везла своего благоверного на вскрытие…

         Родственницы выясняли отношения, отвернувшись от гроба. Занятые словоблудием, они не могли слышать, как со стороны гроба донёсся лёгкий звук движения. Покойник вдруг шевельнул одной рукой, затем другой; Движениями, поначалу неуверенными и робкими, он осторожно освободился от аксессуаров, общепринятых для умерших, и медленно поднял голову над стенкой гроба.

                Тёща заметила его в тот миг, когда он, упираясь о стенки, занёс ногу, пытаясь вылезти наружу. Её взгляд наполнился неподдельным ужасом, губы задрожали; едва успев поднять руку, чтобы указать на Ваньку, старуха произвела несколько конвульсивных вдохов и беспомощно откинулась на спинку стула. Ничего не понимая, сёстры поднялись с мест и оглянулись назад.

                Между тем Иван сделал решительное движение и встал на ноги. Гроб пошатнулся и свалился на пол, издав звук настолько громогласный, что казалось, будто невидимые силы, пришедшие из самой преисподней, пытаются разворотить этот дом.

                Самое примечательное заключалось в глазах Ивана, воскресшего столь некстати. Широко раскрытые, сонные, почти ничего не видящие, они дико блуждали вокруг да около, словно в поисках жертвы. Сделав шаг в направлении женщин, он вытянул вперёд руки…

                Однако с каждым мигом в его глазах появлялось всё больше осознанности. Не обращая внимания на падающие за его спиной тела, он медленно приблизился к стене, сорвал занавеску и, глядя на собственное отражение, произнёс:

                -- Никогда бы не подумал, что можно за какой-то час узнать столько нового… Стоит лишь умереть…

         Вовка Грозный готовился к этому дню тщательно и скрупулёзно. Впрочем, нельзя сказать, что за год вперёд. Нет, решение этой задачи, самой важной из всех, которые возникали перед ним до сих пор, пришло ему в голову спонтанно, вчера. Тем не менее, ради воплощения замысла в жизнь он провёл насыщенный вечер и бессонную ночь.

       Как, чем, посредством каких таинственных рычагов можно обратить внимание дамы сердца, когда тебе всего 11 лет, а она учится в седьмом классе? Особенно, когда дама столь очаровательная, как Полина... О, Вовке это стоило многих усилий! Он перебрал в уме многие варианты. Можно сделать стойку на руках, взобравшись на самый край крыши девятиэтажки, что находится по соседству; можно броситься со скалы в реку... Но он понимал, что всё это -- совсем не то, что нужно. Необходимо совершить настоящий ПОСТУПОК, который запечатлелся бы в её памяти на всю жизнь, который сразил бы её наповал, смял, уничтожил её скептицизм и заставил смотреть на него серьёзно.

     Неприступная, но такая красивая!.. Вовка грезил о Полине уже больше года, её образ не выходил из головы, являясь ему в снах, тревожа всё существо. Но он так любил её!...

       Например, он терпеть не мог уроков литературы. Всякие стишки или душещипательные рассказы, рассчитанные на слабаков, отвращали его, пугали, вызывали настойчивое желание уснуть. Но вчера... Какая-то странная нежность переполнила всё его существо, заставила перелистать много книг. Он искал нужные слова, как и способ передать их любимой. Если бы только она захотела его выслушать! Увы, девочка всегда находилась в окружении многочисленных подружек и приятельниц. Неизменно насмешливая, она была способна уничтожить любого какой-нибудь шуткой или остроумным высказыванием. Даже некоторые учителя избегали споров с нею. Но, вместе с тем, насколько же она очаровательна! Не может быть, чтобы девушка, обладающая ТАКИМИ глазами, могла оказаться плохой и циничной!..

         И Вовка избрал способ -- единственный, который уж точно обратит её внимание и запомнится. Он, словно заядлый карточный игрок, поставил на кон судьбы всё -- своё достоинство, честь, имя, жизнь.

        Школьная линейка, о которой предупредили лишь вчера, не отличалась ничем особенным: директриса занудным, словно умышленно гипнотическим тоном, перечисляла огрехи в учёбе и ставила задания на будущее. Выступил физрук, вечно жалующийся на "слабаков" и "сачкистов". Дождавшись момента, когда наступил тот перелом, когда никому сказать уже было нечего и пора было "сворачивать удочки", Вовка, набравшись решительности, бросился к микрофону с листом бумаги и книгой в руке. Книга -- для уверенности... В этом ничтожном клочке бумаги заключались все его надежды, вся его судьба.

      Не обращая внимания на недоумённые взгляды педагогов и старшеклассников, Вовка произнёс срывающимся голосом:

        -- Полинка, это для тебя...

        В ушах зазвенело. Или в микрофоне... Вовке показалось, будто его слышит весь мир.

        Со стороны угла, в котором сгруппировались его ровесники, послышалось хихиканье, но Вовка уже ничего не слышал кроме усиленного биения своего сердца. Да и впервые оказавшись перед микрофоном, он не мог обращать внимание на такие мелочи.

       В первый миг его хотели прервать. Как же: хулиганистый парнишка, троечник, вредина, позволил себе немыслимое!..

      Но директриса сделала едва заметный знак и все застыли. Предчувствуя нечто из ряда вон выходящее, присутствующие ждали...

         --  Тебя одну я вспоминаю,

             Когда не спится мне...

 

       Накануне он долго думал, подбирая нужные слова. Он был несказанно удивлён, что  строки из стихотворения забытого арабского поэта, запыленный сборник которого он извлёк из недр маминой книжной полки,  отразили все его помыслы, все его чувства. Сейчас бедняга даже не заметил, как училка литературы удивлённо и с непередаваемым наслаждением вытаращила на него глаза.

       -- ... Когда под утро засыпаю,

         Приходишь ты во сне.

         Минута, словно бесконечность,

         Когда ты далека;

         Когда ты рядом, даже вечность --

         Быстра и коротка!..

 

         Завершив первый столбик, он оторвал взгляд от листа и перенёс его в ту сторону, где, по его расчётам, находилась Полина. Красный, как вареный рак, но с надеждой и любовью в глазах, он ждал какого-то неуловимого отзыва с её стороны: застенчивого потупления взора, сочувствия, понимания. В эти минуты даже старшеклассники взирали на него с уважением.

         Он оторвал взгляд от текста. Да, ещё накануне он предполагал, что может быть стыдно, но не настолько же! В этот миг он почувствовал на себе такое!... Создалось впечатление, будто на него взирает вся Вселенная... Ох, лучше бы он не смотрел на публику!..

        Однако что это? Полина, милая Полинушка, ради которой он всё это затеял, повела себя не так, как он предполагал. Где её девичья застенчивость, где её понимание?

         Глядя ему прямо в глаза, она широко улыбнулась и, торжествующе оглянувшись на подружек, произнесла:

          -- Гы-гы!..

        Ей всегда вторили многочисленные подхалимы и воздыхатели. Но она не могла подразумевать, что у неё много не только подружек, но и завистниц. Вместо того, чтобы подхватить её настроение, девочки как будто отстранились от неё и опустили глаза. Только один голос поддержал её "гы-гы" -- голос мальчика, которого Вовка до сих пор считал закадычным другом.

          "Это позор! Я уничтожен! -- возопил парень в глубине своего существа. -- Лучше умереть!"

         От отчаяния на его глазах выступили слёзы. Если бы речь шла о драке один на один или даже с двумя противниками, Вовка, не моргнув и глазом, принял бы вызов. Но сейчас всё обстояло не так. Противник был невидимым и подлым... И ОНА...

        Подчиняясь какому-то безотчётному инстинкту, Вовка взглянул на Полину другим взглядом. Не понимая, что делает, он отошёл от микрофона и, вертя книгу с листом в руках, подошёл к НЕЙ. Все присутствующие застыли, подразумевая, что сейчас должно состояться нечто особенное. Может, очередной акт объяснения?..

       Но, приблизившись к девочке, которая продолжала взирать на него с нескрываемой иронией, Вовка поднял книгу и, не обращая внимания на листок, унесённый ветром, выкрикнул:

         -- Ты дура!... ДУРА!!!!!!

        Голос сорвался, из глаз брызнули слёзы бессилия и отчаянья. Книга с силой опустилась на голову Полины...

         Публика, ошеломлённая и поражённая, безмолвствовала.

        И только учительница литературы, провожая убегающего и уничтоженного Вовку понимающим взглядом, незаметно вытерла платочком предательскую слезинку на своей щеке...

         

                                 

     -- Солнышко, ты, кажется, в плохом настроении,-- заботливым тоном произнёс Никита, отрывая голову от подушки.

     Несмотря на то, что они уже более года вместе, ему всегда доставляло удовольствие наблюдать, как Света просыпается, сбрасывает с себя одеяло, встаёт и, подходя к окну, на ходу набрасывает на себя голубенький пеньюар, обрамлённый по краям мелкими розовыми цветочками. После хорошей ночи и крепкого сна её движения чем-то напоминали кошачьи; вместе с тем, в её выразительных карих глазах отражалась едва уловимая, кокетливая застенчивость. Под тканью пеньюара при солнечном свете просматривались упругие холмики грудей, трепещущие, как два воробышка. Ей нравилось замечать, как он любуется ею.

                Поправив кудрявые чёрные волосы, которые тотчас же игривыми змейками растеклись по почти юношеским плечам, Света, не оглядываясь на мужа, ответила:

                -- Никита, тебе не кажется, что наши отношения исчерпали себя?

                Опешив от неожиданности, тот уселся на кровати, уставившись на жену непонимающим взглядом.

                -- Что?.. Ты... серьёзно?..

       -- Серьёзнее некуда. И лучшее, что тебе остаётся в данной ситуации, это поскорее собрать манатки и навсегда покинуть эту квартиру.

       С этими словами женщина повернулась к нему лицом и вперила в него пристальный, изучающий, колючий взгляд. "Она не шутит, -- заключил Никита, вставая. -- Странное дело: сегодня я впервые стесняюсь её..."

      Кое-как одевшись, он отважился снова встретиться с нею взглядом. Подойти бы к ней, обнять так, как ей всегда нравилось, пошептаться с нею, но... Её глаза продолжали сверлить его существо, не мигая, не оставляя никаких шансов.

       -- Светик, послушай... -- начал он, собравшись с мыслями. -- Кажется, до сих пор у нас всё было идеально. Мы понимали друг друга так, как это возможно только в едином целом. Даже наши интересы полностью совпадали -- музыка, йога, рыбалка... И в постели тебе всегда было хорошо со мной...

       -- Ты уверен? -- окидывая его насмешливым взором, отрезала она.

       Вот так, одним словом, она свела на нет все его аргументы.

      "Неужели она могла всё время притворяться? -- удивился Никита, съёживаясь, как человек, которого заподозрили в неполноценности. -- Но зачем?.."

        -- Так ты собираешь вещи или тебе помочь? -- нетерпеливо напомнила женщина, мельком взглянув на циферблат настенных часов.

      -- Я таки не могу понять... -- начал муж, но осёкся.

        -- Когда-нибудь да поймёшь, -- не без высокомерия прервала она. -- Пожили, подурачились и хватит. Вперёд! Или прикажешь мне вызывать милицию?

   Наверное, Никите прежде никогда не приходилось бывать в подобных ситуациях. Так ничего и не поняв, он молча собрал вещи в дорожную сумку и, вращая скулами от обиды, покинул это гнёздышко, в котором пережил немало счастливых часов.

 Подкравшись к двери, Светлана прислушалась к удаляющимся шагам, а когда дверь лифта закрылась и послышалось характерное гудение, уносящее этого человека из её жизни, вздохнула с облегчением:

                -- Наконец-то!..

      Улыбнувшись своему отражению в зеркале красивыми пухленькими губками, она подошла к телефону и набрала едва дрожащими пальчиками какой-то номер.

                -- Приветик, Анюточек! -- прочирикала она самым радушным тоном, на который была способна. -- У меня для тебя есть новость.

       -- Светка, у тебя совесть есть? -- ответил недовольный голос из трубки. -- Твоя новость могла подождать хотя бы часок? Я ещё сплю...

    -- Во-первых, ты уже не спишь, потому что я тебя разбудила; во-вторых, у меня с Никитой всё кончено.

-- Как?! Так, никуда не уходи. Я мигом буду у тебя!

       Положив трубку на место, Света снова взглянула в зеркало и, по-видимому, оставшись довольна собой, уселась в кресло. Наступила тишина, которую впору было бы назвать угрюмой или даже гробовой, если бы не тихое тиканье часов.

        Спустя несколько минут затрезвонил звонок.

        -- Что случилось? -- обеспокоенно воскликнула с порога сероглазая блондинка лет тридцати пяти.

-- Прогнала, вот и всё, -- отмахнулась Светлана, запирая за гостьей дверь.

-- Но за что? Ничего не понимаю... Такой мужчина!.. Подруга, что ты наделала?

-- Присаживайся, будем пить чай, -- предложила хозяйка. -- А пока вскипает вода, я всё расскажу.

-- Ну ты и чудишь! Ничего не понимаю! Вы же всего год, как поженились. И ты всегда его хвалила, восхищалась им...

-- Ну и что? Да, я влюбилась в этого поэта; да, я восхищалась... И было чем, если подумать...

-- Какие он стихи сочинял в твою честь!.. Господи, да уже хотя бы за это его следовало обожать до гробовой доски! А постель -- ты так восторгалась!...

-- Ну, да, Да... Аня, а теперь подумай, по сколько нам с тобой лет. По тридцать с чуточкой. Вокруг нас бурлит жизнь, мир расточает для нас яркие краски, нами восхищаются мужчины. Ты только обрати внимание, какое их великое множество!. Они испытывают ко мне неутолимое желание. Обязательно и неизменно! А что же я? Вместо того, чтобы принимать подарки от судьбы, я вынуждена сидеть взаперти, изображать верную жену, зацикливаться на Никите. А жизнь идёт! Даже не просто идёт, а летит! Нужно ловить мгновения счастья, чтобы в старости было о чём вспомнить.

-- Света, но что это тебе даёт? -- удивилась собеседница. -- Не лучше ли, как ты сказала, замкнуться в своей раковине и дорожить тем счастьем, которое выпало на твою долю? Света, неужели ты не знаешь о том, что каждый новый мужчина в нашем теле разлагает нас и вредит здоровью? Начнутся проблемы с яичниками, маткой… Я понимаю: соблазн велик, но…Ты ведь не любишь ни одного из них, влечёшь в свою постель ради спортивного интереса, а потом выбрасываешь вон. И после тебя каждый из них думает, что все бабы – сволочи.  М-да... Везёт же некоторым!..

-- Мне следовало уже давно порвать эти отношения, -- не обратив внимания на слова подруги, продолжала Света. -- Я даже несколько раз изменяла ему, но он ничего не понял. Знаешь, как это бывает? В один момент вдруг чувствуешь непреодолимое желание и отдаёшься... Отдаёшься скорее не конкретному мужчине, а той иллюзии, которая возникает в твоём воображении при встрече с ним. Или даже без желания, а просто ради того, чтобы ещё и ещё раз напомнить себе: «Я свободна»!

-- И ты продолжала встречаться с этими... мужчинами?

-- Нет, ни в коем случае. Я тут же забывала о них. С одними было хорошо, другие не вызывали вообще никаких физических ощущений. Да и не это важно... Ох, уж эти мужчины! Как же они глупы!.. А вот прошлой ночью я поняла, что привыкла к Никите, к его ласкам, к его поцелуям, что моё тело ждёт их, жаждет... Нет, так нельзя... И вот я решилась...

-- Ну и дела!.. -- задумчиво промолвила Анна. -- И куда же ты его спровадила? Насколько я помню, он давно развёлся с женой, дом остался для него недосягаемым. Куда он уехал?

-- Да кто его знает? -- с искренним безразличием пожала плечами Светлана. -- Скорее всего, к матери, в город В*.. А в данный момент, он, небось, подкатывает в троллейбусе к вокзалу.

Наступила пауза.

-- Света, а Никита знал  о том, что до него ты четыре раза была замужем? -- осторожно спросила Аня.

-- А зачем? Ему достаточно было знать об одном разе. Неужели ты полагаешь, что я должна была ему рассказать и обо всех своих любовниках и разовых партнёрах?!

Произнося эти слова, женщина смеялась каким-то неестественным, злостным смехом.

-- Ладно, Света, ты держись. Всё будет хорошо, -- сочувственным тоном сказала гостья. -- А я и забыла, что у меня стиральная машина включена. Я пойду, а?

Оказавшись на лестничной площадке, Анна вздохнула с облегчением: "Так, с этим покончено..."

Взглянув на часы, она задумалась: "Итак, она его выбросила, как использованную, ненужную вещь. Стало быть, он ей больше не нужен. Сейчас ровно десять часов. Поезд на В* уходит, насколько я помню, в одиннадцать с лишним. Если ехать троллейбусом, могу не успеть. А он не должен сегодня уехать!.."

Выйдя из подъезда решительным шагом, она завернула за угол дома и, выйдя на шоссе, подняла руку:

-- Такси, такси!...

        -- Да, не скрою, -- поразмыслив, ответила она. – Мне нравится твоё обаяние, твои глаза, слова… Твои прикосновения вызывают желание… Кстати, имей ввиду, что у тебя особенные руки…

   Эти слова, произносимые мягко, протяжно-ленивым, томным голосом, как будто мурлыканье, заставили меня покраснеть от удовольствия. Спустя много лет, услышав подобный голос по телефону, я отключался. Я знал наверняка, что Тамара – девственница, но не мог поверить, что в ней столько хладнокровия и опыта как для ничтожных двадцати двух лет. Это было очаровательное существо 168 сантиметров ростом, голубоглазое, с хорошей фигурой, интересным бюстом, стройными ножками и кругленькой попкой. Её голос, жест, которым она поправляла длинные, слегка подкрученные на кончиках, волосы, манера заглядывать в глаза с выражением невинного интереса, -- всё это, несомненно, не могло оставить равнодушным не только такого отпетого романтика, каким был я в свои 25 лет, но, пожалуй, любого, более зрелого, мужчину. Да ещё и в ту весеннюю пору, когда всё лишь начинает благоухать и распускаться…Наше знакомство началось за три часа до этих слов, мы гуляли по лесу, в голову лезло всё, что угодно, кроме здравомыслия – по крайней мере, так обстояли дела с вашим покорным слугой.

                -- Да, Геночка, -- продолжала она. – Но я спрашиваю себя: «Что ты будешь с этого всего иметь?» Ты, конечно, мальчик перспективный, интересный, страстный. Но ты – вечный искатель. Не в плане женщин, а вообще по жизни. Вот ты учишься, учишься… Сегодня ты здесь, завтра – в каких-нибудь горах, послезавтра – ещё невесть где. У тебя есть воля и знание. Думаешь, я тебя не раскусила? Мы с тобой находимся, так сказать, в разных весовых категориях…причём, я – в менее сильной. Мне нужен не такой мужчина.

                -- А какой? – заинтересовался я.

                -- Ну… Думаешь, если уж я девственница, то полная глупышка? Мой избранник должен быть обеспеченным, занимать высокое положение, без вопросов удовлетворять все мои капризы, которых, сам понимаешь, у меня много. И если мне захочется завести любовника, чтобы меня не мучила совесть.

                -- Ага… Стало быть, ты прониклась ко мне тем уважением, из-за которого ты в будущем не смогла бы мне изменять? – улыбнулся я.

                -- Да… приблизительно так…

                -- Зато мы могли бы оставаться хорошими друзьями, -- сделал вывод я.

                -- Да, конечно… Вот в качестве друга, даже самого близкого, ты меня устроил бы максимально.

                Время бежало, словно угорелое. Закончился апрель, распустился пёстрыми красками май. 1991 год был переломным не только в моих личных делах, но и к политике, к которой я имел кое-какое отношение. Будучи заместителем председателя Народного Руха по области и заместителя председателя «народного контроля», я совмещал свои обязанности с работой и учёбой: заканчивая пятый курс истфака, едва получив диплом философского; к тому же, я «тянул» ещё три факультета экстерном, не забывая отдавать должное, естественно, женскому полу. Насыщенные были времена, скажу вам честно…

                Вертясь в этом круговороте, я вскоре и думать позабыл о Тамаре, тем более, что её давно заменили Маши, Тани, Светы, Наташи из разных слоёв населения, из разных районов, из разных возрастных групп. В то время у меня получалось всё, что бы я ни задумал, независимо от сферы интересов. Я мог достичь любой поставленной цели, и для меня не существовало слова «невозможно». Захотел «прижать» хозяйку одного спецмагазина – прижал так, что двое её покровителей из обкома КПУ полетели с должностей; захотел «устроить ураган» в областном центре – устроил, понадобилось мне собрать митинг в тысяч пять человек – собрал двадцатитысячный, захотел «прижать» районный совет одного из регионов области – прижал так, что многие дрожали. Словом, энергии во мне было хоть отбавляй.

                Вот и июль наступил. Случилось мне как-то зайти в некое кафе в городке М* и выпить безобидную чашечку кофе. Это было глупостью, но во мне говорила та «безбашенность», которая движет мирами. Больше ничего не помню. Проснувшись наутро с очень тяжёлой головой, обнаружил себя за решёткой. Я пытался мысленно воспроизвести в памяти всё, что было со мной накануне, но ничего не получалось. Спустя час люди в погонах мне объяснили:

                -- О, вы такое натворили, что сидеть вам до гробовой доски! – победоносным тоном заявил заместитель начальника райотдела милиции. – Напились, избили пятерых сотрудников милиции, которые пытались вас угомонить, потом в отделении бушевали. Стёкла разбитые, пульт дежурки, двое людей оказались в больнице… Кстати, вы где научились так драться?

                «Что-то не то, -- заработала мысль. – Я ведь не употребляю спиртного. От одного кофе я уж никак не мог превратиться в невменяемую свинью. Пахнет клофелином....»

                -- В церковно-приходской школе, -- ответил я. – А как насчёт пройти медицинское освидетельствование на предмет наличия алкоголя в организме?

                -- Не положено, -- резко ответил он. – Всё, что нужно, мы сделали вчера ночью.

                Ага… Всё понятно. Сейчас мне инкриминируют статью, чтобы выбить из седла. А как раз накануне я в этом районе затеял пару уголовных дел на руководителей районного совета, директора общепита и первого секретаря райкома партии. Словом, мафиози местные… Всё понятно…

                Проведя трое суток в камере, я вышел на свободу под подписку о невыезде. Началось следствие. Наш руховский юрист отказался быть адвокатом, мотивируя ничтожными причинами. Аж становилось смешно… Меня вызывали на допросы, уточняя всевозможные детали. Особенно следователь нажимал на мои дела в этом районе, пытаясь выведать, что у меня «есть» на некоторых известных лиц. Недолго думая, я написал заявление с просьбой перевести следствие в другой район. Так и сделали. Теперь пришлось мне ездить в другой конец области. Но ничего, это не трудно. Да и новый следователь оказался человеком вполне сносным. Его не интересовали подобные дела, он сразу заявил: «Всё шито белыми нитками.» Мы пили кофе, разговаривали о всякой ерунде типа философии или путешествий. Но время шло, отведённые на следствие два месяца вот-вот завершатся. Меня могло спасти от статьи только чудо или хороший адвокат. А в то время ни один адвокат не отважился бы выступить против системы.

                Настал день, когда мой новый знакомый развёл руками, говоря:

                -- Дело забирает прокуратура области. Я вам не завидую, потому что ваше дело вызвался вести важняк Ж*. Это человек энкаведистского типа.

                -- Ладно, прорвёмся, -- улыбнулся я.

                Ж* действительно оказался человеком, склонным к жестокости. Умный, светлая голова, -- ничего не скажешь. Знал своё дело великолепно. А оратор-то какой! Создавалось впечатление, будто он мог бы внушить даже ангелу сомнение в его непорочности. Словом, зажал он меня. Конечно, в деле существовали некоторые моменты, в которых многое не клеилось, но в те времена подобные мелочи никого не интересовали. Он имел конкретное задание: «посадить» меня в течение недели. Такая спешка объяснялась тем, что дела на моих «подопечных» так и не закрылись, а продолжали расследоваться. А на дворе было уже шестнадцатое августа!

                Я пил кофе литрами или даже вёдрами, пытаясь напрячь мозг до максимума, чтобы он заработал в нужном мне направлении. Что из себя представляет этот Ж*? Служака хоть куда: за его плечами годы работы в прокуратуре, КГБ, даже в разведке некоторое время провёл. Богатая биография как для рядового следака, ничего не скажешь. Наверное, его ещё с молодости натренировали репетировать допросы, оттачивая каждое слово, каждую эмоцию, чтобы воздействовать на психику подследственных. Иногда даже музыку включал! Знал, каналья, что я обожаю классику… Знание дела чувствовалось в каждом его жесте, в тоне, манере резко изменять темы. М-да, с таким воевать сложно. Куда мне было в свои двадцать пять!.. Воображение живо представило меня в зековской робе где-то на Севере диком. Я обречён на то, чтобы лет, как минимум, девять, провкалывать на благо родины, а мои недруги будут, тем временем, вспоминать меня и ехидно посмеиваться над моей судьбой… причём, кое-кто из них будет проворно поглаживать пышные пейсы.

                И тут мне почему-то вспомнилась Тамара. Почему? Не скрою: если у меня случались «проколы» с молодыми женщинами, я заставлял себя полностью выжимать их из памяти. А эту запомнил… как великолепнейший гибрид красоты и цинизма. Её образ, да и вообще она вся – это нечто весьма яркое, любопытное. Такое не забывается.

                Так вот, Тома пришла мне в голову как-то спонтанно, непроизвольно, и не выходила из неё до тех пор, пока, наконец, я не уяснил великой цели Провидения, милостиво ниспославшего мне сей чудный образ. Для того, чтобы сбить с режима такую безотказную машину, робота, коим являлся Ж*, нужно было нечто сильное – раздражитель, стимул, рычаг, снайперская оптика -- нечто такое, что отвлекло бы его от тщательно продуманной схемы. Этим стимулом и раздражителем могла бы стать только Тамара. Впрочем, я особенно не надеялся, учитывая опыт и возраст своего противника.

                Как сейчас помню 17 августа 91 года. Сидим мы с Ж* в душном кабинете, воркуем… Он пытается «дожать» меня на «признание» в том, чего я не совершал. Уже часа полтора или два продолжается эта глупая игра, которая обоим надоела, но ей не видать ни конца, ни края. Я рассчитывал, что он, как обычно, оставит дверь приоткрытой, чтобы помещение проветривал слабый сквозняк, но на этот раз он закрыл её.

                -- Ты будешь сидеть, -- утвердительным тоном заявил он спустя час после начала беседы. – Это тебе говорю я!

                Представляю, как трепетали уголовники под нажимом его взгляда и этого тона!

                -- А что вы мне сделаете, если я откажусь подписать ваши инсинуации? – спокойно глядя ему в глаза, произнёс я. – А знаете ли вы, что спустя пару дней станете известным на всю Европу? Редакции известных радиостанций уже уведомлены об этом политическом деле.

                Ж* навострил усы. Он уже собирался ответить мне в своём духе, как вдруг щёлкнула защёлка двери и на пороге появилось небесное создание, воздушная апсара, нимфа, ангелочек невинного типа – понимайте, как хотите. Её невинные глазки скользнули по кабинету и столь же невинный голосок спросил:

                -- Простите… Вы не подскажете, где можно найти главного следователя?

                Вроде ничего особенного не произошло. Только глаза Ж* встретились с невинным взглядом… Но что это? Что случилось с Ж*? Он моментально позабыл о том, где находится! Он превратился в саму учтивость и услужливость! Его голос, до сих пор жёсткий и вкрадчивый, вдруг превратился в мурлыканье, усы взъерошились, он весь как-то особенно напрягся. Его глаза наполнились чем-то, похожим на муть и, словно находясь под гипнозом, он сбивчиво промолвил:

                -- Я… весь к вашим услугам…

                Забыв папку с моим делом на столе, как и обо мне самом, Ж* устремился прочь из кабинета, по пути взяв гостью под руку. Ну и Тамара! Она превзошла себя или это было её нормальным поведением? Странно, но иногда я, вспоминая об этом эпизоде, затрудняюсь с ответом… Ну и артистка!.. Следователь отсутствовал ни много ни мало – минут тридцать. За это время я мог уничтожить папку, сжечь кабинет и всю прокуратуру, произвести государственный переворот. Конечно, я так не поступил…

                Вернувшись в кабинет, следователь окинул меня удивлённым взглядом.

                -- Вы ещё здесь? Допрос продолжим завтра. Вот вам пропуск…

                С этими словами он вручил мне клочок бумаги и нетерпеливо махнул рукой, мысленно посылая меня куда подальше.

                Однако на следующий день я его не застал. Дежурный на мои вопросы ответил лишь красноречивым, ни к чему не обязывающим пожатием плечами.

                А 19 августа меня, как и большинство наших сограждан, шокировало всемирно известное заявление господина Янаева. ГКЧП – это было нечто странное, противоречащее законам истории и природы. Как впоследствии оказалось, всё было искусно разыграно теми, которые с пейсами…

                Все закопошились, как в гигантском муравейнике.

                -- Что будет? Нас всех повяжут! Сталинизм возрождается! – орали людишки во всю мощь своих ничтожных голосков.

                В штабе областного Руха, вопреки логике, я никого не застал. Тогда я вызвал нескольких, наиболее смелых людей, и провёл митинг в центре родного города. С сине-жёлтым знаменем… Это мероприятие длилось не менее часов четырёх. Большинство людей шарахались от нас, как от прокажённых, но многие принимали из наших рук листовки с воззванием не подчиняться ГКЧП и оставаться честными перед самими собой. Нас пытались разогнать представители власти, но я, сопротивляясь, кричал им в лицо:

-- А попытайтесь! Дорого же кому-то это обойдётся.

Мне было безразлично, я готовился дорого продать свою свободу. За пазухой у меня был пистолет Марголина.

Нас обступали десятки людей, потому не попытались…

К концу я остался вдвоём с молодым человеком четырнадцати лет. По ходу я посвящал его в историю этого народа. Уже прощаясь, парнишка заявил:

-- Геннадий Иванович, если понадобится умереть за свободную Украину, вы, пожалуйста, вспомните обо мне…

Его образ до сих пор приходит ко мне в бессонные ночи. Нам бы побольше таких ребят!..

А вечером, наконец, нашлось и руководство Руха. Собрались на экстренное заседание. Из пяти тысяч человек вспомнили о своей руховской приверженности всего десять…

-- Не исключено, что в ядре нашей организации есть коммуняцкие шпионы, -- заявил глава, мой непосредственный начальник. – Нам нужна контрразведка. Кого выберем начальником?

Многие знали о том, что я служил в розыске. На меня и пал выбор.

Я начал «копать» в ту же ночь, задействовав всевозможные источники, включив на полную мощность ту машину, которая у нормальных мужчин обычно бездействует – мозг.

-- «Рой» не столько вне Руха, как у себя за спиной, -- посоветовал, улыбаясь, один хороший знакомый, полковник КГБ.

И я начал «рыть», помня о том, что завтра или в любую минуту могу быть арестованным служаками от «КП и СС» (так я называл правящую партию на митингах, что вызывало смех у слушателей). И я «нарыл»… Такое нарыл, что стало стыдно не только за себя, но и за саму идею свободы и народного движения. О, у меня было бы что рассказать новым исследователям!.. Не далее, как в сентябре я начал работу, направленную на развал областного Руха, повторяя слова Тараса Бульбы: «Я тебя породил, я тебя и убью!»

Но дело не в этом. Как известно, Путч был кастрирован спустя несколько дней. Все уголовные дела (имевшие политическую подоплёку) были закрыты. Моё в том числе.

Но я-то помнил, что меня не упрятали за решётку накануне Путча исключительно благодаря Тамаре. Мне удалось увидеть её спустя год или около того. На её правой руке красовалось изысканное колечко с бриллиантом. Моя знакомая превратилась в цветущую даму, которую я узнал лишь по глазам. Она сверкала дорогими нарядами и взирала на окружающих свысока, словно богиня. Заметив меня, Тамара улыбнулась.

-- Благодаря тебе я нашла нужную партию, -- произнесла она.

-- В смысле?..—недоумённо ответил я.

-- Теперь я – госпожа Ж*.

-- Ты?! Ушам не верю!..

-- Он делает всё, что мне нужно. Это меня устраивает. Например, я только вчера вернулась из Гонолулу.

-- Ого… Молодец, -- засмеялся я. – Наверное, ты дорого ему обходишься?

-- Это его проблемы, -- загадочно улыбнулась Тамара.  – Вы, мужчины, вообще…глупы. Хотя бы потому, что видите в женских глазах лишь то, что хотите увидеть…

-- Ты права, -- ответил я, понимающе кивая головой. -- Наверное, дорогой муж скоро облагородит тебя наследничком...

-- Муж? -- чуть не поперхнулась собеседница. -- Разве я похожа на дуру, чтобы рожать от мужа?!

Пока мы пили кофе в дорогом ресторане, -- как старые друзья или, точнее, сообщники, -- в её очаровательных глазах вспыхнула искорка. Я уловил её, потому был готов к чему-то необыкновенному.

-- Гена, -- наконец, произнесла она, -- помнишь наш разговор в апреле прошлого года?

-- Когда ты мне отказала? – уточнил я.

-- Ну… ты понимаешь… Невинность женщины – понятие условное… Я не могла рисковать… Мне не хотелось, чтобы у будущего мужа возникали какие-либо претензии ко мне…

Я с понимающим видом кивнул.

-- Так вот…Мы могли бы продолжить тот разговор…Только мой ответ на сей раз был бы другим…

Да, я в те времена был бабником. Да, я влюбчив и склонен быстро привязываться к женщине, терять голову, совершать разнообразные глупости. Я мог в те времена взобраться ради одного взгляда по ржавой пожарной лестнице, в которой отсутствовали большинство ступенек, на пятый этаж, мог и жениться, мог последовать на край света. В моём обычае было и не спать по трое суток. Но… не в тот раз.

-- Тома, ты извини… Моё должно быть только моим, -- довольно твёрдо, даже жёстковато, ответил я, глядя этому «чуду природы» в глаза.

С тех пор мы больше никогда не встречались и, пожалуй, не встретимся... Прошло много лет, изменивших не только страну, но и меня. Сейчас для меня существует очень мало загадок, в частности, в женщинах. И порой я сожалею о времени, когда красивые глаза могли мне внушить веру и готовность на всё…

              Ей пришлось прождать их почти до вечера. Сидя на лавочке под чахлой ивой, она мечтала о безмятежном будущем, как станет нянчить внуков и играть с ними на этой детской площадке.

                -- Мама, ну ты бы предупредила! – воскликнул обиженно сын, подхватывая её сумку.

                -- Ой, мамочка, я так рада! – уверяла дочь, открывая перед ней дверь подъезда.

                Вошли в квартиру дочери, где было чем угостить дорогую гостью. Она ждала друзей, которые должны её поздравлять в честь дня рождения.

                Пока закипал чайник, дочь сообразила что-то на стол, а сын поспешил за бутылкой вина.

                -- Мама! – то и дело восклицала дочь. – Я так по тебе соскучилась!

                Плача от счастья, Нина обнимала её.

                -- Ма, -- вдруг лицо дочери стало серьёзным. – Так ты что – дом продала?

                Понимая, что наступает самая ответственная минута, Нина кивнула.

                -- Ну да… Продала…

                -- И как, выгодно?

                -- Не беспокойся…

                -- Мамочка, я так тебя люблю! – снова замурлыкала девушка.

                Вернулся сын, держа в руке бутылку «Каберне».

                -- Ник, -- обратилась к нему сестра. – Мама дом продала!

                Лицо парня посветлело.

                -- Правильно, мама. Чего тебе делать в той дыре. А тут всё-таки город, какие-то перспективы. Я вот поговорю с шефом, пристроим тебя на работу. Или будешь у меня бухгалтером, когда свою фирму создам. Ирка, правда это классная идея?

                -- Конечно, -- ответила та. – Наша мама – хоть куда!.. Ма, ты, конечно, извини, что интересуюсь о таких вещах сию минуту, но просто хочется знать, на что стоит рассчитывать. Сколько у тебя денег?

                Нина замялась. Чашка с только что налитым чаем, которую она несла ко рту, так и застыла на весу в её руке. «Как сказать? Как сказать? – мелькало в голове. – Боже, а может, не надо?»

                -- Понимаете, детки мои… У меня было больше пятидесяти тысяч…

                -- Было? – в один голос вскричали они. – Было?!

                -- Дело в том, что в поезде у меня стащили деньги…

                Брат и сестра, словно по команде, посмотрели друг другу в глаза.

                -- Мать, -- заговорили они в один голос. – В таком случае, какого чёрта ты сюда приехала?

                -- Как?... Что?... – задрожал её голос.

                Чашка едва не выпала из её руки. Отвернувшись от мамы, дети разошлись по углам и теперь исподлобья наблюдали за ней. На лице сына нервно заходили скулы, дочь отстукивала пальцами какой-то нервический марш.

                А Нина продолжала сидеть на табурете. На неё накатили самые разнообразные мысли, слёзы текли по лицу, оставляя прискорбные пятна на юбке.

                -- Мать, ты долго собираешься так сидеть? – наконец спросила дочь. – Конечно, никто тебя не прогоняет, но сейчас сюда придут гости…

                Словно опомнившись, Нина подняла взор на детей.

                -- Коля, а у тебя переночевать можно? – робко спросила она.

                -- Понимаешь, мама, -- замялся он, не зная, куда девать бегающие глазки. --  У меня не убрано, да и не один я буду сегодня…

                От этих ответов лицо матери стало как будто высеченным из камня. Ни слова не говоря, она поднялась с табурета и прошла к выходу, на ходу подхватывая сумку.

                Оказавшись на улице, она несколько раз с жадностью вдохнула свежего воздуха и пошла в направлении остановки.

                Она понятия не имела, на какой рейс купила билет. Не было ей дела и к направлению, в котором движется поезд. «Жуткая штука жизнь, -- подумала она, прикрывая глаза. – Я всегда была уверена в том, что дети меня обожают, а они… Что теперь делать? У меня нет ни дома, ни даже своего города, даже своей страны. Куда податься? Или, может, лучше сразу умереть?»

                -- Девушка, -- привёл её в чувство мужской голос. – А сидя спать нехорошо – шея будет болеть.

                Открыв глаза, она увидела перед собой человека лет шестидесяти. Улыбаясь как-то по-отечески, он продолжал:

                -- Знаете, когда был помоложе, я не обращал внимания на такие мелочи. А теперь вот, когда кости постарели, стал осторожным…

                -- Простите, я…я сейчас…

                -- О, вы, быть может, стесняетесь переодеваться? – высказал он догадку. – Так я выйду из купе.

                Прошло несколько минут, прежде чем попутчик постучался в дверь. К этому времени Нина успела не только переодеться, но и улечься.

                -- У вас хорошие глаза, -- заметил он. – Как будто не способны на нехорошие поступки…

                -- Вы так думаете? – удивилась она. – А что вы ещё видите в моих глазах?

                -- Что вижу? – переспросил он. В эту минуту в его взгляде промелькнула хитринка. – А вижу, к примеру, что вы голодны.

                Вспыхнув румянцем, Нина улыбнулась:

                -- А ведь и правда… Но поесть-то в такое время, наверное, негде…

                -- А я – парень запасливый, -- с демонстративной горделивостью произнёс мужчина. – У меня есть сумка, а в сумке есть пироги и курица.

                -- О, заботливая у вас жена, наверное, -- наугад сказала Нина . – Заботливая…

                -- А вот и никакая она не заботливая, -- отрицательно покачал головой попутчик. – Потому что нет никакой жены. Вдовец я. Уже пятнадцать годочков, как умерла моя Маша.

                -- Извините…

                -- Да ничего…Дело прошлое… А я вот смотрю на вас и думаю: это же какая хорошая могла бы получиться из вас жена! Послушайте, а будьте моей женой!

                Нина рассмеялась ему в лицо.

                -- Вы всем такое предлагаете?

                -- Нет, только вам. Сегодня, во всяком случае… А что? Поехали, а? У меня на Урале большой дом, природа у нас отличная… Вам будет хорошо.

                -- Не обнаружив в его взгляде намёка на шутливость, Нина вздохнула:

                -- Ой, да какая с меня жена! Вот собралась ехать на постоянное место жительства к детям. Тоже, знаете, одиночество надоело. Дом продала…

                -- И что дальше?

                -- А то, что дети, услышав, что мать обокрали в дороге, прогнали её прочь. И теперь вот еду, сама не ведая куда…

                Слушатель смотрел на неё несколько минут изучающим взглядом, после чего решительно произнёс:

                -- Послушайте, Нина. Не сочтите за нескромность: вы пенсию получаете?

                -- Получаю, конечно… Но какая там пенсия? Так, крохи… Лишь бы с голоду не помереть…

                -- Это хорошо. Я тоже получаю пенсию. Я бывший военный, полковник в отставке. А потом работал в охране. Ваши крохи, мои крохи, вот и получится настоящий пир. Забудьте об украденных деньгах, как будто их не было никогда. Не мучайте себя воспоминаниями об отношении детей. На то они и дети, чтобы не испытывать благодарности к родителям. Начните новую жизнь. А я вас обижать не буду, поверьте…

                Он говорил, говорил, говорил. Постепенно мозг Нины вновь обретал способность трезво мыслить. Она смотрела на него и не хотела верить своим ушам. Как такое может быть?!

                -- Ну, подумали? – наконец, закончил мужчина. – Так каков будет ваш положительный ответ?

                -- Может, для начала познакомимся? – улыбнулась она…

                О Нине Пилявец никто в районе не мог сказать плохого слова. Райцентр – это, собственно, та же деревня, только побольше размерами, потому от глаз людских не утаить ни плохого, ни хорошего. Не успеешь сделать что-либо, на следующее утро об этом знают «добрые люди», взвалившие на себя непосильную роль блюстителей нравственности. Сходил «налево» Иван Сидоров – на следующий день рассказывают, будто он не только «сходил», но и троих деток прижил. Купила Манька Буркина новую юбку – блюстители уже обсуждают качество ткани, название фирмы и размер… не только юбки, но и всего того, что она скрывает.  Так что если кому-либо удаётся избежать суда беспощадных блюстителей, этого человека с полным правом можно назвать счастливым.

                Нина прожила нелёгкую жизнь. Нет, ей не пришлось испытать, что такое вручную выкапывать колхозную свеклу на пронизывающем ветре, не пришлось высапывать сорняки под палящим солнцем на пяти гектарах колхозного поля, -- бог миловал. Бог и какие-то собственные, довольно средние, дарования. Родилась она в тот день, когда всю страну принуждали проливать горькие слёзы – умер Сталин. Потому даже в искренней радости родители Нины оказались обделены. Пятидесятые – довольно нехорошие годы. Проводились разные эксперименты. Один руководитель ратовал за укрупнение колхозов до немыслимых размеров, вследствие чего вся страна превратилась в один огромный, грязный колхоз; другой помешался на мясозаготовках, вследствие чего почти всё поголовье крупного рогатого скота оказалось начисто вырезанным; третьему стукнуло в лысую голову кормить народ только кукурузой. Трудно жилось крестьянам, и эти трудности Нина помнила так, как будто они происходили вчера. Будучи ещё маленькой девочкой, она уже научилась экономить и делать запасы – соль, сахар, спички, свечки. Даже после двухтысячного года, когда, казалось бы, уже не денутся из магазинов ни пресловутые спички, ни соль, в её кладовой всегда можно было найти парочку лишних пачек соли или несколько упаковок спичек.

                Семидесятые годы подарили ей поступление в советский вуз, любовь, двух детей. А потом муж завербовался на БАМ и уехал за «длинным рублём». До сих пор о нём ни слуху, ни духу. Может, женился или сгинул где… Работая в бухгалтерии, Нина поднимала сына и дочку, стремясь дать им всё, что только возможно, чтобы не были хуже остальных детей. В районе мгновенно бросается в глаза разница, кто как одет, кто чем питается, кто что читает. Уже по этим признакам частенько можно судить не только о месте родителей под солнышком, но и о том, кем они работают, на какой должности состоят. Нине не хотелось, чтобы о её детях плохо думали. Напрягаясь из последних сил, перехватывая, где только возможно, ссуды и кредиты, экономя на всём для себя, она всё вкладывала в детей. Вроде и выросли они толковыми, выучились. Сын работает мастером на станции техобслуживания в большом городе, купил квартиру, да и дочь, став юрисконсультом, неплохо устроилась. Правда, несколько раз сын намекал, что было бы неплохо зарегистрировать собственную фирму, да не хватает денег, а дочь рассказывала, что её доходы возросли бы в несколько раз, если бы она имела возможность заняться адвокатской практикой. Ей тоже необходимы деньги.

                И вот, дожив до шестидесятилетнего возраста, Нина вдруг оказалась совершенно одинокой. Раньше этого как-то не чувствовалось. Пока дети учились, пока она трудилась и даже руководила отделом в банке, домой она приходила лишь для того, чтобы переночевать. Стены как стены, кухня как кухня, дом как дом… А вчера её спровадили на пенсию. Сердце то колотилось, то застывало, словно само не знало, чего хочет. Словно предчувствовало что-то тягостное… Придя домой, она взглянула в зеркало и вдруг ощутила себя одинокой и ненужной. Как списанный трактор, как перегоревшая лампочка, как выброшенная в утиль стиральная машинка.

                -- Это всё… -- прошептала она, обращаясь к своему отражению. – Конец…

                В памяти замелькали картины из прошлого. Пятидесятые, о которых и вспоминать не хотелось. Но именно в пятидесятые ей пришлось единственный раз в жизни попробовать самое вкусное блюдо на свете – жареную кишку свиньи. Собственно, это гадость гадостью, но тогда они были настолько голодными и худыми от постоянного недоедания, что один лишь запах, доносившийся из кухни соседского деда, который зарезал свинью тайно, посреди ночи, и жарил кишки, -- запах подействовал на маленькую Нину настолько сильно, что, позабыв обо всём, она, как загипнотизированная, устремилась к источнику аромата. Увидев её, сосед сжалился и вручил девочке кусок кишки. Нина до сих пор помнила, как хрустит на зубах местами пережаренная, местами недожаренная снедь…

                С детства Нина обожала фиалки. Сейчас они тоже растут, в лесу их полно весной. Аромат этих цветов то и дело доносится к окнам её дома. Но именно те, с детства – они особенные. Бывало, Нина заметит куст, полюбуется издали, а потом, чтобы не срывать ни одного цветочка, уляжется рядом и осторожно вдыхает в себя запах. И могла она так лежать часами, до умопомрачения…

                А ещё она помнила день, когда Стас объяснился ей в любви. О, это было неповторимо, сказочно. Сейчас так не бывает. Если и объясняются, то с показухой, с пафосом, который всё портит. А Стас читал стихи, а потом нежно поцеловал… Снова и снова переваривая это событие в памяти, Нина почувствовала, как щёки наливаются румянцем. Застенчивой она была в детстве, такой и осталась. Застенчивость… Странно было видеть, как хозяйки, не испытывая никакого стыда, развешивают нижнее бельё посреди двора, где всякий прохожий может видеть, какого цвета трусики носит женщина. Нет, Нина всегда стирала собственное бельё отдельно и сушила его таким образом, что никто даже не догадывался о подобных деталях. Дети – те совсем иными выросли. «Что естественно, то небезобразно», -- повторяли они, шутя. Или словно шутя…

                Что ей делать в большом доме? Когда-то, ещё в начале 80-х годов она вступила в кооператив, следствием чего стало вселение в новый четырёхкомнатный дом. Государственная программа была такая. В те времена она ещё надеялась на возвращение благоверного с БАМа. Ей удалось попасть в списки на мебель, за которую потом выплачивала деньги несколько лет. Дом добротный, мебель целая, балкончик торчит из стены так же нелепо и одиноко, как и сама Нина в круге бытия. Что делать с этим одиночеством? Если она останется здесь, ей суждено превратиться в старую грымзу, вечно недовольную жизнью и скучную. А спустя лет десять она умрёт, и о ней забудут.

                Вот дети зовут к себе.

                -- Продавала бы ты, мать, дом, -- упрашивал сын. – Около дома тридцать соток земли. Это райцентр, мама. Земля ценится нынче дорого. Пусть то даже не столица, но тысяч пятьдесят долларов ты сумеешь выторговать свободно. Да и газ есть, телефон, вода…

                -- Мамочка,  -- вторила дочь, -- братишка прав. Продавай и переезжай к нам. Здесь тебе будет лучше…

                -- Ой, да что я делать буду в городе? – краснея, восклицала Нина. – Здесь я никому не нужна. Буду у вас иждивенкой, притом невероятно скучной.

                -- Нет, мама, ты делай, как мы говорим…

                А что? Почему бы и нет? В районе её знали многие, но это благодаря работе. Помня судьбы знакомых, которых после выхода на пенсию никто и узнавать не хочет, Нина подумала, что завтра и с ней перестанут здороваться. Ни родственников, ни друзей… Что её ждёт?...

                -- Итогом этих размышлений было размещение объявления в местной газете о продаже дома. Прошло немного времени, и дом удалось продать по выгодной цене. Довольная тем, что отправится к детям не с пустыми руками, Нина начала собираться в дорогу. Хотелось взять то и это, но не нанимать же товарный вагон! Ограничившись самым необходимым и ценным, что у неё скопилось за всю жизнь и поместилось в одну-единственную дорожную сумку, Нина навсегда покинула дом…

                В поезде она была осторожной – ни с кем не вступала в разговоры, не покидала купе, терпя голод и неутолённую нужду. Потом последовала пересадка на автобус. Как ни странно, проехав полпути, он остался совершенно пустым.

                -- Что-то вам с пассажирами не повезло, -- улыбнулась Нина водителю.

                Это был весельчак лет пятидесяти.

                -- А вы бы пересели ко мне, -- предложил он, глядя на её изображение в зеркале заднего вида.  – Не бойтесь, я хороший. Меня Пашей зовут.

                Подумав, женщина уселась рядом с ним.

                -- Вы откуда путешествуете? – поинтересовался водитель.

                -- Да из города N-ска. Знаете такой?

                -- Как же не знать, -- улыбнулся мужчина. -- Именно в этом городе я впервые сел за руль автобуса. Правда, я там не задержался. Проработав меньше года, я уехал.

                -- Бывает…

                -- А вы, небось, к детям едете? – наугад предположил водитель. – По глазам вижу, что надоело жить одной…

                -- К детям…Приглашали…

                Некоторое время проехали в полном молчании. Нина слышала лишь шум двигателя и слабое жужжание мухи, упрямо пытающейся проникнуть сквозь стекло на волю.

                -- Послушайте… -- наконец заговорил Павел. – Мне приходилось видеть в жизни многих людей… Вы произвели на меня впечатление… Словом, честная, наивная и добрая вы женщина… Наверное, вы уже и дом успели продать, чтобы не ехать с пустыми руками?

                «Ага, скажи ему, ещё отнимет деньги!» -- пугливо взглянув на водителя, подумала женщина.

                Словно уловив её мысли, Павел улыбнулся.

                -- Да не бойтесь, не заберу я ваших денег. Я о другом хочу сказать.

                -- О чём же?

                -- Знаете, вы вот когда приедете на место, не признавайтесь детям, что продали дом и привезли деньги.

                Нина окинула его удивлённым взглядом.

                -- То есть?..

                -- Сделайте, как я советую, Нина, -- настаивал Паша. – Вот увидите, что не пожалеете!

                Вот и большой многоэтажный дом, где, хоть и в разных квартирах, обитают её детки. Правда, дома ли они в данный момент? Нина не предупредила их о своём приезде; ей так хотелось устроить для них большой сюрприз – мама не только приехала, но и подарит им все деньги. Пусть используют на счастье!..

прод. следует