Ты говоришь, что нет любви во мне.
Но разве я, ведя войну с тобою,
Не на твоей воюю стороне
И не сдаю оружия без боя?
Вступал ли я в союз с твоим врагом,
Люблю ли тех, кого ты ненавидишь?
И разве не виню себя кругом,
Когда меня напрасно ты обидишь?
Какой заслугой я горжусь своей,
Чтобы считать позором униженье?
Твой грех мне добродетели милей,
Мой приговор - ресниц твоих движенье.

В твоей вражде понятно мне одно:
Ты любишь зрячих, - я ослеп давно.

Слышишь: полночь в колокол забила.
Кончен стрелок кругооборот.
Значит, с богом!.. Время наступило!
Стражники толпятся у ворот.
Жизнь, прощай! Любовь мою возьми ты,
Слезы, чувства, сны, последний взгляд.
Мир весенний, мы с тобою квиты.
Бесконечно сладок был твой яд.

Луч горячий солнца золотого,
В мрак могилы не проникнешь ты.
Никогда не встретимся, мы снова,
Радужные девичьи мечты.
Я прощаюсь с вами в час печали,
Дети рая — грёзы юных- лет.
Не успев родиться, вы увяли
И вовек не явитесь на свет.

А давно ли девушкой невинной
Я была, и пурпур алых роз
Оттенял наряд мой лебединый,
Вились розы в золоте волос?
Я сегодня в том же белом платье,
Жертва ада, здесь стою, нема.
Только вместо роз — как знак проклятья
Смерти чёрная тесьма.

Плачьте ж надо мной, кто непорочно
Лилию невинности хранит,
Девы, сочетающие прочно
Твёрдость воли с нежностью ланит.
Моему позору оправданье —
Это сердце, полное огня,
Злого искусителя лобзанья,
Усыпившие меня.

Ах, быть может, со змеиной лаской
Он к другой красавице прильнёт
В страшный миг, когда дорогой тряской
Повезут меня на эшафот.
И когда в глухой предсмертной муке
Вскрикну я и ливнем хлынет кровь,
Будет он, другой целуя руки,
Пить блаженство и любовь.

Нет, Иосиф! Где б ты ни скрывался,
Знай — тебя найдёт Луизы стон.
Слышишь: гул колоколов раздался.
Пусть в твой слух ворвётся этот звон,
Пусть твоё спокойствие отравит,
В час, когда «люблю» шепнёт она,
Пусть мой голос рану пробуравит
В голубых картинах сна.

О изменник! Иль тебе нет дела,
Как страдала молодая мать.
Это горе — горе без предела —
Тигра бы заставило дрожать!
Парус поднят — ты ушёл надменно.
Вслед тебе смотрела я в слезах.
Девушкам на побережье Сены
Ты скулишь фальшивейшее — «ах!»

А ребёнок, милый мой ребёнок,
Мирно спал, не зная ни о чём;
Улыбался ласково спросонок,
Пробуждённый утренним лучом.
И душа на части разрывалась,
Глядя на святое существо,
И любовь отчаяньем сменялась
В сердце матери его.

«Женщина! Где мой отец?» — безмолвный
Лепет сына громом грохотал.
«Женщина! Где муж твой?» — боли полный,
Каждый угол сердца вопрошал.
Нет, мой мальчик! Звать отца не время, —
Он других голубит сыновей.
Проклянёшь ты, презираем всеми,
Наслажденья матери своей.

Адский жар в груди моей пылает,
В целом мире я теперь одна.
Так зачем твой взор напоминает
Канувшие в бездну времена?
Детский смех твой воскрешает снова
Счастья дни, огонь любви былой,
Входит в душу, разорвав покровы,
Горькою, смертельною стрелой.

Ад мне, ад жить без тебя на свете!
Быть с тобою рядом трижды ад!
Поцелуи ласковые эти
Об иных лобзаниях твердят.
Вопиют они о ложной клятве мужа.
Каждый звук той клятвы не забыт.
Сердце сжалось, и петля всё туже…
Так был мною сын убит…

Но, Иосиф! Где б ты ни был, помни:
Гневный призрак за тобой придёт,
Сладкий сон развеет ночью тёмной,
Хладными руками обовьёт.
Будь в раю, но и в пределы рая,
В звёздную, полуночную тишь,
Явится — провижу, умирая, —
Матерью удавленный малыш.

Здесь он, здесь, сынок мой бездыханный.
Я его сквозь сумрак узнаю.
Кровь струится из открытой раны
И с собой уносит жизнь мою…
Вот палач стучит. Бьёт в сердце молот.
Радостно на казнь спеши!
Пусть скорей погасит смерти холод
Пламень мук истерзанной души.

Знай, Иосиф! Я тебя простила.
Да простит тебя господь!
Ты свободен: письма поглотило
Пламя, что ничем не побороть.
Ложные пылают обещанья,
Поцелуи корчатся в огне,
Всё, что столько сладкого страданья
Принесло в минуты счастья мне.

Сёстры! Розам юности не верьте,
Не поддайтесь лжи мужских речей!
На пороге неизбежной смерти
Шлю проклятья юности своей!
Слёзы? Слёзы палача?! Не надо!
Жалость не нужна мне. Так не плачь!
Лилию ломая без пощады,
Не бледней, руби, палач!

Счастливой жизни, Марциал,
Теперь нашел секрет я древний.
Без огорчения сменял
Дворец свой пышный на деревню.

Здесь все равны, и нет обид,
Нет жесткой власти, четких правил.
Приобретя здоровый вид,
Хозяйство быстро я поправил.

В еде умеренность блюду,
Мудрее стал и много проще.
Вином я ныне не пойду
Томить свой разум перед нощью.

В постели - честная жена,
Приятным сном не обездолен.
И даже смерть мне не страшна,
Так этой жизнью я доволен!

P.S. Как раз в тему к женскому дню. Чтобы Вы, дорогие мои, могли уловить разницу между вашим отношением к женщине и отношением к женщине немецкого мужчины. И попробуйте сказать, что хоть строка из этого стихотворения не правдива.

Всё в обители Приама
  Возвещало брачный час:
Запах роз и фимиама,
  Гимны дев и лирный глас.
Спит гроза минувшей брани,
  Щит, и меч, и конь забыт,
Облечен в пурпурны ткани
  С Поликсеною Пелид.

Девы, юноши четами
  По узорчатым коврам,
Украшенные венками,
  Идут веселы во храм;
Стогны дышат фимиамом;
  В злато царский дом одет;
Снова счастье над Пергамом…
  Для Кассандры счастья нет.

Уклонясь от лирных звонов,
  Нелюдима и одна,
Дочь Приама в Аполлонов
  Древний лес удалена.
Сводом лавров осененна,
  Сбросив жреческий покров,
Провозвестница священна
  Так роптала на богов:

«Там шумят веселья волны;
  Всем душа оживлена;
Мать, отец надеждой полны;
  В храм сестра приведена.
Я одна мечты лишенна;
  Ужас мне – что радость там;
Вижу, вижу: окрыленна
  Мчится Гибель на Пергам.

Вижу факел – он светлеет
  Не в Гименовых руках;
И не жертвы пламя рдеет
  На сгущенных облаках;
Зрю пиров уготовленье…
  Но… горе, по небесам,
Слышно бога приближенье,
  Предлетящего бедам.

И вотще моё стенанье,
  И печаль моя мне стыд:
Лишь с пустынями страданье
  Сердце сирое делит.
От счастливых отчужденна,
  Веселящимся позор,
Я тобой всех благ лишенна,
  О предведения взор!

Что Кассандре дар вещанья
  В сем жилище скромных чад
Безмятежного незнанья,
  И блаженных им стократ?
Ах! почто она предвидит
  То, чего не отвратит?..
Неизбежное приидет,
  И грозящее сразит.

И спасу ль их, открывая
  Близкий ужас их очам?
Лишь незнанье – жизнь прямая;
  Знанье – смерть прямая нам.
Феб, возьми твой дар опасный,
  Очи мне спеши затмить;
Тяжко истины ужасной
  Смертною скуделью быть…

Я забыла славить радость,
  Став пророчицей твоей.
Слепоты погибшей сладость
  Мирный мрак минувших дней,
С вами скрылись наслажденья!
  Он мне будущее дал,
Но веселие мгновенья
  Настоящего отнял.

Никогда покров венчальный
  Мне главы не осенит:
Вижу факел погребальный;
  Вижу: ранний гроб открыт.
Я с родными скучну младость
  Всю утратила в тоске –
Ах, могла ль делить их радость,
  Видя скорбь их вдалеке?

Их ласкает ожиданье;
  Жизнь, любовь передо мной;
Всё окрест – очарованье –
  Я одна мертва душой.
Для меня весна напрасна;
  Мир цветущий пуст и дик…
Ах! сколь жизнь тому ужасна,
  Кто во глубь её проник!

Сладкий жребий Поликсены!
  С женихом рука с рукой,
Взор, любовью распаленный,
  И, гордясь сама собой,
Благ своих не постигает:
  В сновидениях златых
И бессмертья не желает
  За один с Пелидом миг.

И моей любви открылся
  Тот, кого мы ждём душой:
Милый взор ко мне стремился,
  Полный страстною тоской…
Но – для нас перед богами
  Брачный гимн не возгремит;
Вижу: грозно между нами
  Тень стигийская стоит.

Духи, бледною толпою
  Покидая мрачный ад,
Вслед за мной и предо мною,
  Неотступные, летят;
В резвы юношески лики
  Вносят ужас за собой;
Внемля радостные клики,
  Внемлю их надгробный вой.

Там сокрытый блеск кинжала;
  Там убийцы взор горит;
Там невидимого жала
  Яд погибелью грозит.
Всё предчувствуя и зная,
  В страшный путь сама иду:
Ты падёшь, страна родная;
  Я в чужбине гроб найду…»

И слова ещё звучали…
  Вдруг… шумит священный лес…
И эфиры глас примчали:
  «Пал великий Ахиллес!»
Машут Фурии змиями,
  Боги мчатся к небесам…
И карающий громами
  Грозно смотрит на Пергам.