ІІ

— А, — открыл было рот Корнейчук, в очередной раз измерив глубину лужи. 

— Почему мы идём пешком? — не дал договорить шериф, ловко обходя лужу по выщербленному бордюру.

— Угу, — подтвердил тот, выливая воду из туфли.

— Во-первых, каждый сверчок обеспечен транспортом только в кино, — остановился Комаров, ожидая, когда практикант обуется. — Во-вторых, мы уже пришли.

Дом, в котором проживали граждане с насекомыми фамилиями, новизною не блистал. Неизвестно когда крашенное здание, в два этажа и два подъезда, призывало убраться отсюда как можно скорее, даже детская площадка, давно забывшая что такое дети, не скрашивала картину.

Толкнув ногой дверь в подъезд, Комаров уверенно повёл Корнейчука сразу на второй этаж.

— На первом Мухина и Пчёлкина живут, — пояснил он, не дожидаясь вопроса.

— Ага, — кивнул практикант, изучая образцы настенного творчества.

Приличные и не очень, они были щедро раскиданы от ступеней до потолка, уступая по красоте и размерам только одной фразе: “Мухина — дура’’.

— Читай-читай, — заметил интерес Корнейчука лейтенант. — Это, между прочим, глас народа, а народ у нас практически не ошибается.

Они остановились возле ядовито-зелёного цвета двери с дырками от когда-то висевшего номера квартиры.

— Козявкин, открывай! — забарабанил в дверь участковый, пытаясь не задеть провод для так и не поставленной кнопки звонка.

Ответ был как в песне — тишина.

— Либо запил, либо дома нет, — заключил Комаров и переключился на соседнюю дверь.

Результат тот же.

— Что-то непохоже на Паучкова, — хмыкнул шериф, увлекая Корнейчука к выходу. — Он редко из дома вылезает.

Из-за не находящих себе место туч на улице темнело не по-летнему быстро.

— Что ты всё строчишь? — поинтересовался шериф у ушедшего по уши в блокнот Корнейчука.

— Да так, — ответил тот, неотрываясь. — Ход следствия записываю.

— Ну, пиши, Ватсон, Конан-Дойлем станешь, — потянуло на зубоскаление звонившего в дверь лейтенанта. 

Бабочкина действительно оказалась “той ещё фифой’’. Без определённого возраста и занятий, всегда разодетая и наштукатуренная, она являла собой типичный образчик человекопаразита, не знавшего что значит “вставать на работу’’. 

— А, это вы, — разочарованно протянула она, ожидавшая увидеть очередного ухажёра, нуждающегося в её связях.

— Что, Бабочкина, всё принца ждёшь? — спросил Комаров, помахивая планшетом.

— Ой, скажете тоже, — фыркнула Бабочкина, теснимая без приглашения ввалившимися в квартиру визитёрам. —Я в Золушки не записывалась.

“Оно тебе надо? Ты побогаче Золушкиного жениха будешь,’’ — подумал участковый, некогда тщетно пытавшийся определить источник доходов “фифы’’. — Ты мне вот что скажи, Бабочкина. В гостях у Мухиной была?

— А Вам-то что с того?

— Ты не крути, ты прямо отвечай, — поднял голос лейтенант, не намеренный ходить по квартирам до полуночи.

— Ну, была, — обиделась Бабочкина, привыкшая к комплиментам. 

— Что видела, что знаешь, выкладывай.

— Это что, допрос? — скривилась “фифа’’, застёгивая верхнюю пуговицу на халате.

— Нет, викторина! — разозлился Комаров, уткнув руки в бока.

— Ничего я не знаю, — огрызнулась Бабочкина. — Мухина попросила меня деликатесов на оптовой базе достать, она их сама в жизни не видела. Посидела я у неё немного и домой ушла.

— Мухина? Деликатесов? — удивился участковый. — Откуда ж у неё деньги взялись? Ох, темнишь, Бабочкина.

— А я почём знаю? — распустила нюни Бабочкина. — Я у неё не спрашивала.

— Ну, смотри мне, — пригрозил собравшийся на выход Комаров. —  Верю тебе на слово. Но если чего утаила — пеняй на себя.

— Чего мне таить? — крикнула закрывавшейся двери Бабочкина. — Я, может, самый честный человек в этом доме!

Признание в честности шериф с практикантом не услышали, они уже занимались звонком Кузнецова.

Кузнецов, сама интеллигентность, пригласил к себе не спрашивая о цели визита, рассудив, что если участковый сам пришёл, значит ему что-то надо.

— Я Вас слушаю, — сказал Кузнецов, пододвигая к гостям поднос с кофе.

— Игорь Иваныч, — спросил довольный таким приёмом участковый, — Вы были в гостях у Мухиной 5 июня?

— У Веры? — удивился Кузнецов. — Был. Что-то случилось?

— Случилось, — уклончиво ответил участковый, выбирая печенье повкуснее на вид, чтобы практиканту не досталось. — Вы ничего подозрительного не заметили?

Игорь Иванович, не привыкший замечать происходящее вокруг, беспомощно развёл руками, как бы извиняясь за свою рассеянность.

— Увы, — ответил он, — Я спешил на концерт, —  мы тогда играли сороковую Моцарта, — побыл недолго, поздравил и ушёл.

Комаров скрипнул зубами. Столько народу было, и никто ничего не заметил.

— Хотя, — спохватился скрипач, — мне показалось, что один из гостей был не особенно желанным.

Корнейчук чуть не подавился выхваченным из-под носа лейтенанта пряником.

— Кто именно? — невозмутимо спросил участковый, что есть силы молотя ладонью по хлипким плечам практиканта.

Кузнецов молча указа глазами на потолок.

— Понятно, — Комаров поднялся с дивана и, толкая кашляющего до слёз практиканта к дверям, добавил. — Спасибо за угощение. Из дома не выходите, пока не разберёмся с Вашим соседом. 

— А я никуда и не собираюсь, — прошептал музыкант, подпирая дверь шваброй.

— Нечего начальство объедать, — бросил участковый Корнейчуку, поднимаясь по лестнице…

Букашкин, мелкий бизнесмен по документам и герой оперативных сводок, занимал весь этаж, поэтому выбор двери отпадал сам собой — она была одна на площадке.

 Сам Букашкин точно отвечал характеристике, данной Пчёлкиной — бандюга.

Развалясь в кресле, он меланхолично исполнял коровьи функции — жевал жвачку, отрыгивал, только молока не давал. 

— Ну, — лениво процедил он. — Чё надо?

— Ты, Букашкин, крутизну в 90° из себя не строй, как бы не разровняли, — манеры хозяина квартиры всегда раздражали шерифа.

— Ты чё, начальник, — вскинулся Букашкин, — мы люди мелкие.

— Блохи тоже мелкие, — заметил лейтенант, поигрывая наручниками, — только всё равно кусаются. За это их и давят. Что делал у Мухиной?!

— Как чё? — икнул “бизнесмен’’ со стажем в три ходки. —  Поздравить пришёл, чайку три чашки выпил. Мы что, нелюди какие, соседей не уважаем?

Участковый потихоньку начал закипать.

— Праздник, праздник, — раздражённо буркнул он. — Все говорят о празднике, а что праздновали — никто не знает.

— Ну, ты даёшь, начальник, — изобразил удивление Букашкин. — Все газеты об этом пишут.

— Ну? — заторопил шериф.

—В лотерею “Поле” сто кусков сорвали, — “бизнесмен” даже причмокнул, смакуя такую сумму.

— Мухина?

— Она самая, — подтвердил Букашкин. — Выиграла и конспирацию развела, думала, никто не догадается.

— А ты догадался.

— Ну конечно…

— Поэтому ты и приволокся к ней не зван, думал, что поделится, — заключил Комаров.

— Да ты чё обижаешь, начальник? — не убедительно сыграл возмущение Букашкин.

— Твоё счастье, что тебя опередили, иначе бы колол новую наколку, — закончил свою мысль лейтенант. — Пошли, студент. Здесь нам делать больше нечего.

Вышли во двор.

— Так кто же похитил Мухину? — спросил Корнейчук, догоняя вошедшего в азарт лейтенанта.

— А мы сейчас у этого типа спросим, — ответил тот, бросаясь в кое-как обчекрыженные кусты.

После недолгой возни из кустов был извлечён тот самый “тип’’ — потасканный мужичок.

— Ты чего прячешься, Козявкин? — встряхнул участковый мужичка.

Вися как старый костюм в большой пятерне Комарова, Козявкин заскулил:

— Не бейте меня, всё скажу.

— Что скажешь?

— Что надо, то и скажу, — ответил тот, готовый признаться во всех грехах человечества, лишь бы остаться целым.

— С кем ушла Мухина?

— С Паучковым вышла в коридор на минутку.

— Зачем?

— Не знаю, — заныл Козявкин, давая знать, что большего от него не добьёшься.

Лестничный пролёт был одолён с ходу.

— Открывай, Паучков! — затряс дверь участковый, настроенный выплеснуть свою энергию во что-нибудь разрушительное. — Я знаю, что ты дома!

— Откуда Вы знаете? — шепнул заинтригованный практикант.

— Ниоткуда, — так же шёпотом ответил Комаров. — Беру “на дурака’’.

Сработало. Дверь открыл маленький дедок.

— Куда Мухину дел? — начал брать быка за рога участковый, слепя деда фонариком.

— Чичас, — пообещал дедок, почёсывая волосатую руку.

Повернувшись было спиной к участковому, дедок вдруг отскочил в сторону и, размахивая подобранной табуреткой, ринулся на Комарова.

Пропустив мимо сверкающего выпученными глазами новоявленного рыцаря тапок и табуретки, лейтенант с маху рубанул резиновой палкой ему по шее, метя в сонную артерию.

Паучков качнулся, обмяк и рухнул на пол.

— Поищи в комнатах, — крикнул победитель Корнейчуку, пытаясь надеть наручники на неподатливую тушку.

Мухина была в спальне. Прикрученная капроновой верёвкой к стулу, она плакала, устав мычать в скотч, залепивший рот.

— Ничё бабец, а? — то ли спросил, то ли утвердил Комаров, когда Паучкова забросили в воронок.

— Угу, — согласился практикант, самозабвенно строчащий в блокноте. — Красивая.

— Красивая то красивая, но надпись на стене не врёт — дура.

— Зато при деньгах.

— Мне бы хоть половину её выигрыша, — завистливо вздохнул участковый.

— Так женитесь на ней, — предложил Корнейчук.

Комаров расцвёл:

— А это мысль, студент.

Обрадованный лейтенант начал прихорашиваться.

— В общем, я занят, а ты попрактикуйся в написании рапорта. Пока!

Глядя вслед скачущему по лестнице участковому, Корнейчук корил себя за неосторожность давать советы.

“Ну, погоди’’,— думал он, спеша на остановку. — “Рапорт будет на высшем уровне’’.

“Муха, муха-цокотуха…’’, — зароились в голове первые строчки. — Нет, кажется, это где-то уже было…

Младший лейтенант Комаров, участковый по старому стилю и шериф по новому, скучал, сидя в своём кабинете. Все эти краденые чайники, межсемейные войны  и пьяные дебоши камнями сидели в печёнках, хотя таковых последним вообще-то не полагалось по прихоти анатомии.

Хотелось грандиозных свершений, раскрытия какого-нибудь громкого дела, но, к превеликому сожалению лейтенанта, маявшегося от приставки “младший”, на вверенном ему участке ничего из ряда вон выходящего не происходило. Не было даже паршивых “лёгких телесных”, не говоря уже о “средних” и “тяжких”, которые Комаров воспринимал не иначе как фантастику.

Сейчас о усердно кряхтел, царапая ответ на жалобу о наведении порчи на плазменный примус, желая ему сгореть вместе со своею хозяйкой.

На улице шёл мелкий, противный дождичек и настроения не добавлял. Запоров очередной листок и прокляв умника, решившего, что писанина в век оргтехники станет хобби для шерифов, Комаров скомкал плоды получасового труда и бросил в кучку таких же листков, сгрудившихся возле корзины для бумаги, на дне которой сиротливо уединился первый экземпляр.

“Ну и денёк”,— пожалел себя лейтенант, — “даже гавкнуть не на кого”.

Словно в ответ не его мысли в дверь несмело постучали.

Комаров собирался уже было крикнуть что-то насчёт своей занятости, но в кабинет уже просунулась короткостриженная голова.

—Можно? — спросила она, не уточняя чего именно.

Не узрев в голове ни одного из своих подведомственных, Комаров великодушно махнул рукой:

—Валяй.

Голова вошла в кабинет со всем прилагающимся к ней и оказалась молодым человеком лет двадцати, одетого не ахти как особенно, но державшегося с достоинством.

—У меня…вот, — словно извиняясь произнёс юноша, протягивая лейтенанту какую-то бумажку. 

—Ну и? — не понял Комаров, решив, что над ним издеваются.

—Там написано…

—Вижу, что не нарисовано, — буркнул участковый, прикидывая, выйти из себя сейчас или чуть-чуть подождать.

—Так прочитайте, — не унимался молодой человек, не понимая причину ершистости собеседника.

Желая поскорее отделаться от визитёра, Комаров схватил бумажку.

—Так, так, так. Гм, студент Корнейчук, так, так, направлен, угу, на практику. О! Что ж ты раньше не сказал? — спросил Комаров, радый тому, что хоть немного не одному ему буде так тошно.

—Так я пытался, — развёл руками практикант.

—А, ладно, — перебил лейтенант, пододвигая стул.

Корнейчук опасливо присел на край неказистой четвероножки и чуть качнулся, проверяя его на рассыпчатость. Стул сухо скрипнул, обижаясь на такое недоверие к своей персоне, но устоял. 

—Когда начинаем? — деловито осведомился практикант, вытягивая из кармана блокнот и ручку.

—Не спеши, а то успеешь, — напомнил народную мудрость участковый, тайком загребая ногой неудачные образцы эпистолярного жанра под стол. — У нас не Чикаго, неотложных дел в ближайшей пятилетке не предвидится.

Корнейчук, явно настроенный с ходу поймать пару-другую бандитов, несколько скис.

—Да ты не боись, — успокоил его лейтенант, бесцельно уставившись в окно. — Вот кончится дождь, сходим на Тополиную, там кто-то новенькую таратайку, пятидесятилетней давности, непристойностями изукрасил. Потом махнём в Мунькин переулок, там, как пить дать, опять самогон гонят в бытовом реакторе, без работы не останемся.

Начитавшегося детективов о героической работе компетентных органов, практиканта такая перспектива не обрадовала.

Пытаясь хоть как-то развлечь Корнейчука, участковый лихорадочно искал ему занятие, кляня себя за невиданную открытость. Заметив решительно топавшую в строну отделения особу, Комаров поморщился, а потом оживился.

—Видишь вон ту бабку? — указал на фигуру шериф, щёлкая суставами пальцев.

—Ну, вижу, — пожал плечами практикант, не испытывая эйфории по этому поводу.

—Определи, чего она сюда под дождём мокнет.

—Ну, — задумался  Корнейчук, — у неё такой вид… Наверно что-то серьёзное.

Комаров загоготал. Разбрасывая огрызки яблок и карандашей в ящике стола, он вытянул папку и шлёпнул её на стол.

—Вот собрание её сочинений, — перелистал солидную пачку участковый. — Жалоба на соседку, косо глянувшую на любимую кошечку, отчего та приказала долго жить в свои неполные 26 лет. Жалоба на подростков, громко хлопающих дверьми в соседнем подъезде, отчего у бабки неоднократно открывается форточка. Донос на соседа, курящего сигареты потенциального противника. Читай, практикуйся.

Разошедшегося шерифа прервал объект насмешек.

—А я к Вам, Владислав Петрович, — заявила с порога бабулька, минуя традиционное “здрасте”.

—Дело о примусе еще не завершено, — скривился лейтенант в предчувствии долгого и бесполезного словоблудия.

Согнав практиканта со стула, бабка уверенно заняла его место, водрузив на стол мокрый зонт. 

—Я не по этому делу, — заговорщицки прошептала она, словно боясь чего-то.

Комаров удивлённо вскинул брови, не ожидая такого поворота, но, взяв себя в руки, сурово, как и подобает начальству, произнёс:

 —Не темните, гражданка Пчёлкина!

—Сейчас, сейчас, — засуетилась та, доставая очки и листок бумаги, исписанный безупречным почерком.

Лейтенант уныло проследил путь очередного сочинения и, не давая зачитать его Пчёлкиной вслух, торопливо бросил:

—Короче, суть дела!

Бабка подалась вперёд, не замечая собственного зонта, истекавшего водой, и всё так же глухо прошептала:

—А Мухину-то, того, украли.

Участковый откинулся на стуле и с минуту изучал Пчелкину на предмет невменяемости. Не найдя ничего особенного в поднадоевшей фигуре, подозрительно спросил:

—С чего Вы взяли?

Пчелкина обиженно засопела, словно её, солидного человека, обвинили в битье окон.

—Молодой человек! — возмутилась она, полная решимости и энергии настолько, что её бы хватило на запуск Эйфелевой башни в космос. — Если симпатичная особа исчезает прямо с праздника и не является домой третьи сутки, это что-нибудь таки значит!

“Накаркал’’, — вдруг испугался участковый. — “Ишь, подвигов захотелось, Джеймс Бонд паршивый. Разбирался бы с примусами и не морочил себе голову’’.

Комаров вскочил, опрокинув стул, и нервно заходил по кабинету.

“Впрочем, никто не мешает мне провести предварительный сбор информации’’,— рассуждал он, — “За спрос морду не бьют’’.

Стало веселее.

—Ну, выкладывайте подробнее, — затеребил бабульку шериф. — Кто, что, зачем. Следствию важно всё, — при этом Комаров подмигнул практиканту, мол, учись, студент.

 —Ага, да-да, — заторопилась Пчёлкина, одевая очки. — Вот: “5 июня, во время праздника в квартире Мухиной В.А. исчезла хозяйка оной, и третий день не является назад. Учитывая загадочность её исчезновения, отсутствие родственников, к которым та могла податься, можно предположить, что Мухину В.А. похитили с неизвестной целью’’.

Скрепя сердце, лейтенант вынужден был признать, что доля логики в заявлении Пчёлкиной наконец-то присутствует. Неясно только было несколько моментов.

—Что за праздник-то был? — спросил он у Шерлока Холмса в юбке. — Что праздновали?

—Ой, не знаю, — смутилась Пчёлкина. — Она мне сказала, чтобы я пришла, а что такое у неё было, может, именины какие или ещё чего — не знаю.

—Н-да, — почесал подбородок участковый, входящий в роль заправского следователя. — А кто ещё там был?

— Да почитай все соседи, — деловито заявила бабулька, почуяв родную стихию. — И скрипун этот, Кузнецов, и шаромыга Козявкин, и Бабочкина, та ещё фифа, и бандюга Букашкин, и Паучков, странная, заметьте, личность.  И я, грешная, была там, медку принесла. Очень девонька медок любила. Не досмотрели за ней, лапушкой, мается теперь где-то, и-и-и, — завыла Пчёлкина от сострадания, то ли к Мухиной, то ли к неоплаченному мёду.

— Ну, ладно, хватит, — неумело стал успокаивать участковый, привыкший больше разносы устраивать, — найдём мы вашу Мухину, найдём.

— А со злодеем что? — всхлипнула Пчёлкина, комкая отсыревший платок.

— А злодея мы покараем, —  уверенно соврал Комаров, чтобы поскорее избавиться от бабки. — По закону. У нас с этим строго.

Выставив за дверь рассыпающуюся в благодарностях Пчёлкину, лейтенант выудил из шкафа свой джентльменский набор: планшет, наручники, фонарик и веское доказательство своей правоты в виде резиновой палки.

— Ну, пошли, студент, — сказал он Корнейчуку. — Дождь уже кончился.

Продолжение следует (в одну заметку, блин, не влезает).