Женщина сидела на больничной кушетке и плакала. Ей бы пригодились оконные щётки, чтобы смахивать густевшие капли с лобового стекла. Когда она приехала на место трагедии, автомобиль превратился в гармошку, брошенную об дерево  рукой мастера по метанию гармошек. Её любимый был мёртв уже 20 минут.

Только щётки, растопыренные ударом, как пальцы, корчащиеся в полиартрите,  ездили по несуществующему стеклу - туда-сюда. Туда-сюда, пытаясь поймать несуществующие дождевые капли и отвести их в сторону – туда-сюда.

Экспертам удалось проникнуть в умиравший мозг кучи металлолома. Выяснилось, что металлолом,  долго думал, что предложить миру в качестве предсмертной  агонии: игру щёток или раскрывшиеся на двадцать минут позже подушки безопасности.

«А хули тут думать?» - подумал в итоге металлолом и скончался.

Мужчина отрезал себе кусочек мозга и принялся наблюдать. Перед ним лежала кипа белой бумаги, куда он записывал наблюдения. Мужчина был хирургом-экспериментатором. А ещё -  он был сумасшедшим.

Кусочек мозга теперь лежал в небольшой баночке для анализов. Когда-то он отвечал за оперативную память, память сиюмоментную, хватающуюся и обсасывающую каждую деталь только для того, чтобы, отдав её в архив, забыться и со щенячьим восторгом наброситься на новые детали по сути являющиеся повторением  повторений.

Ранее мужчина записал: «Предполагается, что мозг, теряя зону, отвечающую за оперативную память, перераспределяет эту функцию между другими зонами мозга» 

Спустя несколько минут, глядя на алый язычок собственной плоти через баночное стекло, мужчина хихикнул. Ему в голову постучалась гениальная мысль. Высунув от усердия язык, чего никогда ранее не делал,  он вывел под первой и пока единственной записью вторую и, как выяснилось, не последнюю.

«Предполагается, что мозг, теряя зону, отвечающую за оперативную память, перераспределяет эту функцию между другими зонами мозга». 

Все последующие записи ничем не отличались от первой.

У мозга нет памяти. Он вообще ни за что не отвечает.

- Он уехал в командировку. Ненадолго. Улетел на самолёте. Скоро вернётся.

Пожилая Женщина, стоявшая перед ней на коленях, была матерью.  Его матерью.

- Маргарита Вячеславовна, мне не 5 лет. Мне не нужно объяснять, что случилось с Колей.  Я была там. Я видела.

«Я тоже была в той машине», - сказала она про себя.

Когда ей было пять лет, мать сказала об отце: «Он уехал на Север». Потом мать помолчала, и слово «Север» вытекло у неё из глаз. Севером оказалось Проскуровское кладбище, в семи километрах от Кировограда. 

Пожилая Женщина никогда не видела пятилетнюю Катю и не была в курсе её детской трагедии. Тогда она усердно водила маленького Коленьку в первый класс средней школы и пыталась удержать в семье блудливого мужа. Безрезультатно – муж сбежал к другой шесть лет назад.

- Он…вернётся.

Не муж.  Сын. 

- Вернётся-вернётся… - как заклинание повторяла Пожилая Женщина. Она уже не стояла на коленях, она нависала над Катей. Убеждая её. Убеждая себя. 

- Вернётся - и что же он увидит? Тебя с другим!? Катя! Когда? Завтра? Послезавтра?

Да. Меня с другим. Нет, не завтра. Не послезавтра. Когда-нибудь. Я ещё не решила, когда. Если вернётся – не найдёт. 

Её оскорбили слова его матери, слова матери-режиссёра,  смонтировавшие жизнь в пошлый видеоролик, изобличающий её странное предательство, её странную неверность, её странную пустоту.  Она посмотрела на Пожилую Женщину, и поняла, чего та хочет.

- Кто вам сказал, что я жду ребёнка?

- Он… он сказал, - в глазах Пожилой Женщины оскалилась надежда, она заговорила быстрее - он говорил, что вы…вы не готовы, но…говорил, что никогда тебе не скажет, чувствовал себя виноватым, переживал страшно. И ещё он сказал, что надеется, он никогда бы сам не сказал, он надеялся, что ты решишь сохранить его. Его ребёнка. Вашего…

Вашего внука, Маргарита Вячеславовна. Вашего единственного возможного внука.

- Мы с Колей говорили… - тут голос отказал ей, шлёпнувшись о нёбо, будто сырая рыба о дно баркаса   – мы не хотели детей…сейчас.

 Пожилая Женщина отпрянула.

- Не делай этого… Ты ведь не хочешь? – ужасная догадка, мелькнув, снова уступила место отчаянному напору, -  Это память… память о нём. Его частичка. Сохрани!!!

Громко. Очень громко. Хочется тишины.

- СОХРАНИ! РАДИ БОГА! СОХРАНИ ПАМЯТЬ!

- Памяти нет, - тихо говорит Катя. -   Есть человек. Когда человека нет – нет и памяти.

- Ты должна... Господи… - выдохнула, -  что ты говоришь такое?

Я никому ничего не должна.

- Побойся Бога, Катя. Ты ведь любила его.

Молчать, Катька. Молчать, не говорить, ты ведь любишь его; продолжаешь рыдать по ночам, пусть часто для того, чтобы заполнить пустоту – и только;  вспоминаешь его руки; Катька, не смей! Что измениться, если ты  скажешь? Что изменится? Что изменится, если ты… солжёшь?

«Ты ведь любила его».

И Катя говорит.

Говорит:  - Не помню.

И ещё: Коля обманул вас. Я не беременна. Тест показал отрицательный результат.

5-6 минут в тёплой моче.

И - одна чёрточка.

Одну бесконечная чёрточка небьющегося сердца.

Человек после себя ничего не оставляет. Это правда. Ребёнок, вышедший из родительского лона, по сути, – лишь жалкая попытка зацепиться за вечность. В которой его, человека, никто не ждёт.