Для портала Мегахаос по просьбе редактора я написала о том, как книгу писала.
А донецкий писатель Владислав Русанов brend_archer прислал мне ссылку на умопомрачительное фото 

 Спасибо прекрасной Дельте за подарок, она стала первым покупателем моей первой настоящей книги. Я теперь просто, как большая...
В Харькове, в книжном магазине "Букс", она не только ее купила, но и сфотографировала!

..

(две штучки на верхней полке рядом с желтой книжкой)
Цена в магазине 44 грв.

А в киевском инет-магазине "Якабу" книги будут после 20 января.
Вот снова ссылка на книги издательства "Шико" в этом магазине, они и без моей очень хороши

http://www.yakaboo.ua/ru/catalog/value/496763 

Кстати, там есть чудесный роман Александра Грина "Джесси и Моргиана"



Постскриптум: в одном прибывает, в другом, соответственно... Я бы хотела, чтоб сегодняшний старо-новогодний вечер сложился по-другому. Еще раз спасибо Дельте за то, что он не полностью пропал, а даже стал радостным.

 Сегодня из издательства мне написали, что книга должна быть в книжном "Books" на Сумской (Харьков), в "Буклете"(Донецк).
В Киеве роман будет в инет-магазине "Якабу". А может и уже есть.
Еще можно заказать книгу почтой прямо в издательстве, по смешной цене 30 грв плюс пересылка.

О прочих магазинах потом расскажу, когда узнаю )

А лучшего на Новый Год я не получала...

На пороге темной кухни Витька затосковал снова руками, глазом. Даже прищурился - не видеть бы, но приструнил себя, куда уж деваться, разговор нужен. Но видеть кухню без возможности снять...
- Наверх пойдешь со мной? Недолго, проверю только. Чай заварил уже.
Витька закивал с облегчением. И шел потом за смотрителем по узкой крученой лесенке, пробуравившей яблочным червяком нутро маяка. Смотрел на толстые стены с прорезанными небольшими окошками, - лесенка вилась от одного, через поворот, к другому, что уже выше. Шли в полумраке от света к свету. Стены съедали шаги, будто вмазывали их в себя, для толщины. И, нагибаясь, чтоб не ушибить о низкую притолоку макушку, Витька выбрался за спиной Григорьича в стеклянное гнездо, где жил граненый фонарь маяка, его сердце.
Выпрямился и покачнулся, не зная, за что хвататься. Мир, не оставаясь за стеклами, просто лежал перед ним, раскинувшись, весь отдавался глазам. И от этой щедрости стало больно в легких. Туда-сюда перед глазами ходила серая фигура Григорьича, привычным ходом шестеренки, и потому не мешала смотреть.
- Нравится?
Витька не стал ловить глазами, откуда голос, только улыбнулся напряженно перед собой, растянул губы вежливо. Кажется и кивнул. Голос тоже был частью хода жизни здесь. Заменяя собой голубей, живущих под более привычными крышами, воркотал, сопровождая шаги:
- Сейчас, я быстро. Вот тут поверну, закрыть бы надо. А это - завтра, все вроде и нормально, все хорошо... А ты иди, иди ближе. Высоты не боишься?
Передвигая себя, ногами, оставшимися внизу, но вот понадобились, осторожно, не от страха, а просто некогда следить за шагами-то, Витька подошел к тонкому стеклу. Ближе, ближе. Пока перед лицом не появилось матовое облачко его дыхания. Стер ладонью, чувствуя, как холод пространства дался под пальцы. Плавно положил ладони на стекло и засмеялся.
- Вижу. Нравится. Наверно, из мастеров ты, Витек. Да.
- Дядя Коля... Я ведь в высотках был, смотрел. Так почему здесь - так? Сердце болит. Дышать трудно, колет.
- Плохо тебе?
- Мне хорошо...
- Не знаю, парень, - Григорьич подошел и встал рядом. Смотрел на плоское море свинца, смазанное широкими полосами нестерпимого света, на поставленные в кажущемся беспорядке на дикий металл воды игрушечные кораблики и далеко-далеко торчащий черным согнутым пальцем плавкран с двумя крошками буксиров, кажется, слетит сейчас чайка и склюет, даже голода не утолив.
- Не знаю. То ли место такое вот. То ли мы с тобой - такие. Летом сюда часто народ идет, на экскурсии. Наташка водила, человека по два, по три. Так думаешь, у многих сердце болит? Э-э-э... Но, правда, тихие уходят. Как знаешь, когда в море прыгать, один рекорды ставит, другой для смеха кувыркается, но воды-то все нахлебавшись. Я понятно говорю?
- Что? А, да. Понятно, конечно...
- Если бы я, Витек, был правителем Земли, такие маяки-башни построил бы везде, по всей степи и вдоль моря. Пусть стоят.

Дальше

  Чашка была дурацкая и удобная. На перламутровых толстеньких боках розовые и сиреневые блики. И неуместная среди переливов картинка - две красные клубники с листочками, как на детсадовском шкафчике.
Витька вертел в руках, наклонял осторожно, следя, как подступает к самому краю темная горячая жидкость. Собирался с мыслями. А на листочке зелененьком, вон, даже жучок нарисован. Крошечный такой, сразу и не заметишь.
- Я, Витя, жду...
Вздохнул, поставил чашку на чистый стол, даже скатерка свежая, крахмальная. С пола все убрано, выметено, блестит он в зимнем солнце, умытый радостной влажностью. Поднял глаза.
Дарья Вадимовна сидела напротив. Подкрашенные глаза и губы, уложенные тщательно волосы. Где-то там в них шпильки, работают, держа пышный начес. Одна из них все еще, наверное, валяется на камне двора. Только она и помнит, что было ночью.
По смуглой шее в вырезе блузки блестит тонкая золотая цепочка. "Чепочка", вспомнил Витька дедово, когда тот, посмеиваясь, глядел, как наряжается бабка ехать "у город". И "кохта", что надевала бабка, тогда еще не старая женщина, была похожа на эту, что застегнута позолоченными турецкими пуговками на крупном теле Дарьи Вадимовны. "У город"... А городом был райцентр, два десятка домов, магазины, парк с чахлыми деревьями вокруг гранитного обелиска со звездой.
Хозяйка поправила ворот, и Витька поспешно отвел глаза и стал смотреть на ее руки, держащие чашку. Поменьше, чем его с клубниками и - просто чашка.
Прокашлялся.
- Дарья Вадимовна... понимаете... Дело в том. В общем, пропали деньги у меня. Все. И - паспорт тоже. И фотоаппарат. Может вы подождете, я свяжусь с Москвой, мне вышлют сразу же.
- Так... - крепкие пальцы с кольцами морщин на суставах повертели простую чашечку. Солнце лизнуло вишневый маникюр. Интересно, вкусно ли, подумал Витька, солнцу вкусно ли пробовать цвет?

Дальше

Мягко ступая, Витька плыл по освещенному луной пространству. Руки, будто с привязанными к пальцам воздушными шариками, все хотели парить в воздухе, приподнималась голова и расправлялись плечи. Ноги внизу шли сами по себе, и далеко до них, как с крыши заглянуть на плоский асфальт двора.
"Вот уж счастье", усмехнулся, "борща поел горячего"... Но, видно, пришло время и этому, - тихой радости видеть плоские камни, залитые бледным светом, беленые стены с квадратами черных окон, и, - он задрал голову, рассмеявшись, - ночное небо волшебной черной синевы.
Обошел темный комочек сброшенного хозяйкой башмака. И остановился. Подумал кадр, что был здесь полчаса назад. Мужская склоненная фигура, из-под руки - согнутые ноги в светлеющих чулках с дырой на ступне, руки, черные, раскинутые по лунным камням. И - узлом снимка, дырой в другое пространство - пещера рта на белом кругляше лица. Справа внизу - равновесно - башмак, как поставленная в конце фразы точка. И, рамкой вокруг людей, смутно-белые на черной синеве неба - стены разной высоты.
Витька рассмеялся, оглядываясь на покинутую квартиру. Побаивался, что услышит хозяин, но удержаться не мог. Чужое горе, которое вцепилось уже и в него летним плющом, приклеило коготки побегов и стало ввинчиваться под кожу, это горе создало в пространстве луны - шедевр, совершенную картину, никем не увиденную. Но ведь было!
Он присмотрелся. На месте, где лежала Даша, валялась скомканная косынка, слетевшая с волос. Витька сделал шаг, встал на колени, приближая лицо так близко, будто хотел согреть дыханием тонкую ткань. Увидел кружевце по краю и под платком - резкий черный металл шпильки на круглой спине камня.
Чуть не ткнулся лбом, когда в голове стала расти скорость, и глаз придвигал картинку все ближе, одновременно пытаясь удержать в кадре вознесенные к небу белые стены с серыми и черными предметами, расчертившими их. Уперся руками и слушал, как покалывая кожу под серо-желтым брюхом своим, ворочается по плечу, бедру и пояснице змея.
- Наконец-то, проснулась, наконец-то!
И добавил, счастливый:
- Как же я, без тебя...
Встал, глазами приказывая предметам и свету, всему миру - ждать, вернусь, - и пошел к себе, вспоминая, где запасные батарейки для камеры, жалея, нет штатива, ну да ладно, сейчас вернется с табуретом, и пусть хоть уши отвалятся от зябкости ночной, попробует, да пусть и не выйдет - все равно снимет и будет снимать, снимать. И больше без камеры - никуда! Утром сразу же в кухню. Неважно, что Дарья Вадимовна, будет, наверно, стесняться после приступа. Ее сказочную кухню надо снять. И на маяк, к фонарю. Потом уедет. Куда угодно, но уже не прятаться, а - жить.
Распахивая дверь в темноту, прижал руку к груди:
- Ты больше не засыпай надолго, хорошо?
Включил свет и пошел к шкафу, куда сунул камеру ночью, отводя Наташу в ванную.
- Я тебе много покажу, много. Теперь - вместе...
Камеры не было. Меж двух стопок белья, где Витька устроил для кофра гнездо, - пустота.
Схватился за распахнутую дверцу. Сунул руку в шкаф, переворачивая аккуратные стопки наглаженных простыней и наволочек. Вывалил на пол и затоптался по белью, заглядывая на другие полки. На простыни полетели цветные салфетки.

Дальше

  Побледневшая уже луна, сидя на скате крыши, разглядывала просторный двор, смотрясь, как в зеркало, в запрокинутое белое лицо. И раскрытый черной пещерой рот. Николай Григорьич стоял на коленях, поддерживал жену под голову и ловил руки, не давая им биться по плоским камням. Поодаль валялся ботинок темным зверьком. Обернув к Витьке такое же белое, как у жены лицо, прохрипел:
  - Ноги, ноги придержи!
  Витька упал на колени, заныла ударенная кость, неловко взялся за холодную голень и вцепился, когда женщину выгнуло и ноги беспорядочно забились о камни.
  - Сейчас, сейчас, Дашенька...
  Николай обхватил жену и, надсадно выдохнув, приподнял подмышки, прижимая к себе, потащил, покачиваясь, к распахнутой двери, откуда мерцал синий свет телевизора.
  - Ноги держи, тяжело мне!..
  Витька поспевал следом, поддерживая свисающие ноги. Стукнулся оземь второй ботинок. Под рукой полз змеиной шкуркой тонкий чулок.
  Миновав крошечную прихожую, внесли стонущую женщину в комнату, увешанную коврами по стенам. Положили на широкий диван. Николай аккуратно уложил, чтоб не свисала, ногу в свернувшемся чулке и, неотрывно следя за движениями жены, попросил:
  - Там, наверх... побеги, второй этаж, где дверь - тумбочка. Коробка железная, неси... ах, черт!
  И навалился на жену, не давая скатиться с дивана. Витька отвернулся от распахнутого черного рта, из которого рвался вой и побежал по деревянным ступенькам. Вернулся, таща в руках громыхающую коробку, медицинскую, старенькую, с двумя проволочными ручками по бокам.
  - Раскрой, там шприцы. Один дай. Да скорее! Там готовое уже! Руку! Держи руку ей!
  Лунный свет облизал вытянутую струной руку, запрыгали по белой коже голубые и розовые блики из телевизора. На экране скакали рядами девицы в блестящих купальниках и махал микрофоном огромный мужчина в золотом пиджаке.
  Черная в голубоватом свете игла вошла под кожу. Витька тянул руку на себя, молясь, чтоб не вырвалась, а то сломается еще чего доброго иголка, и Дарья Вадимовна убежит снова в открытую дверь, разбивая локти и лоб о все, что по дороге...

дальше

  Солнце цветило узорчатый шелк задернутых штор, вело по завиткам теплыми пальцами, и вдруг отворачивалось, будто испугавшись, и тогда рисунок тускнел из голубого в серый. Звуки с просторного двора множились, складываясь в короткие разговоры, вот Григорьич покашлял, спрашивая что-то у жены, а вот Васькин отрывистый ответ на увещевания о завтраке, - и снова лишь шарканье шагов. Шаги смолкали, удаляясь, хлопали где-то двери. И опять бродили по занавесям солнечные теплые пальцы. Когда двое не падали в происходящее на постели, не отгораживались горячей кожей, пОтом в складках локтей и коленей, Витька слышал... После переставал. И снова слышал...
  Уже когда лежали тихо, рядом, смотрели в потолок, на дым сигаретки кольцами в маленькой паутинке у люстры, поскребся в наружную дверь Вася, спросил суровым голосом:
  - Наташка, спишь чтоль?
  Но ждать ответа и сильно шуметь не стал, и Витька слышал, как прошли по двору два голоса, хозяйкин, толкующий про гостинцы для Васькиной матери, и мальчика, односложными репликами - к зеленым воротам, выходящим на степную дорогу.
  Стихло все...
  - Теперь скажи, ах, Наташа, как все хорошо было, Наташа, ну пока, бывай, девочка...
  - Зачем ты так?
  - А вы все так говорите. Приехать, покупаться, погулять, бабу местную трахнуть и домой, к женам и девкам своим.
  - Нет у меня жены. И девки нет. И потом, думай же головой, я что тебе - летний гость? Я тут сижу... не для отдыха, в-общем
  Он хотел добавить, что ведь сама начала, но скривился от пошлости непроизнесенной еще фразы, махнул мысленно рукой.
  - А для чего сидишь? Прячешься, что ли? Вон и мобильника у тебя нет. Даже к компьютеру не хочешь, я ж звала. Интернет у Кольки свободно, ему по работе же надо.
  - А ты понимаешь, только если прячутся? Мне... с собой надо разобраться.
  - Скажите, какие умности.
  Она перевернулась на живот, потянулась за пачкой - закурить сигарету. Две сломала и просто смахнула на пол. Туда же скинула подушку и оперлась подбородком на ладонь. Витька смотрел на вздернутые лопатки и прогиб спины, на ягодицы светлей загара.
  - Голая летом - не загорала что ли?
  - А тебе какое дело?
  Сунул окурок в пустую рюмку, смял, убивая дымок.
  - Слушай, чего ты злишься? Хотела напиться - напилась. Секс... Неплохой такой, похоже. Никто нас не трогает. Какого ты меня кусаешь? Ну, расскажу я тебе и что? Подумаешь - чистый псих.
  - Я, Вить, с рыбами ныряла в закат. И кто тут псих? Только ты ж не расскажешь все равно. Всего не расскажешь.
  - Не надо тебе. Всего...

Дальше

  Двор, освещенный двумя тусклыми фонарями - на столбе и над дверью в дом, был пуст, как декорация. Плоские камни пили бледный свет луны, перемешанный с редеющей уже темнотой, а вверху не спал маяк.
  Наташа обмякла, шла тяжело и равнодушно, молчала. Витька порадовался, что не приходится шикать, обрывая хмельную болтовню. На цепком ночном воздухе он постепенно трезвел, глубоко внутри осознавая, что это временная трезвость, чуть поверни не так голову и снова свалишься в неясную плывущую муть.
 Дом смотрел черными окнами на сереющий воздух и на них, идущих к маленькой отдельной двери. Скоро встанет хозяйка, - подумал Витька и колебаться не стал, втолкнул девушку в свое жилище и накинул крючок.
  Пока возился, Наташа скинула, пошатываясь, кроссовки, хлопнула дверью ванной. Свет не зажгла и Витька, включая в комнате маленький свет и валясь криво на диван, услышал, как тошнит ее там, в темноте.
  - Наташ...
  - Уй-ди.
  - Да я не захожу, - сказал, но дверь подергал. Заперлась...
  - Тебе помочь, может?
  - Уйди. С-сама...
  После возни и кашля зашумела вода. Витька заволновался. Утонет еще, развезло. Собственный хмель, затолканный внутрь жирной рыбой, невнимательно съеденной едой и двумя чашками горячего кофе, ушел, только голова слегка кружилась. Выдернул из розетки включенный было обогреватель, чтоб лишним теплом не мучить, с треском распахнул форточку. И снова встал под дверь:
  - Нат, ну хоть полотенце принесу, нету же там.
  Сквозь шум воды зашлепали босые ноги. Дверь распахнулась, показывая изогнутую в попытке держать равновесие Наташу, с вытянувшихся волос, блестя, текли на пол струйки воды:
  - Давай с-свое...
  Уронила полотенце на кучу сброшенной одежды и, цепляясь руками, перевалилась в наполняющуюся ванну. Вскинула на бортик ногу в легком загаре. С ноги на пол капало.
  - Ох, Витя, паршиво...
  - Так не пила бы!
  - Пошшел ты, умник...
  Он подошел и, наклонившись, подсунул руку ей под шею, морщась от того, что руки до локтей мгновенно промокли, стал поднимать из воды мокрую голову, облепленную червями волос. Убирал их с лица, с глаз.
  - Дурочка, задохнешься. Воды вон смотри... сколько!
  - Ну и... Утону вот в ванной... Смех, да?

дальше

.