А отой безвиз – это шо такое? – Баба Валя крепко сжимала потрескавшиеся ручки добротной хозяйственной сумки. Вроде ни к кому конкретно и не обращалась. Морщины на ее руках повторяли рисунок морщин на лице. Смотрела в пыльное окно пригородной маршрутки вылинялыми голубыми глазами, цвета трусов соседа.
Она же ему их когда-то и пошила из завалявшегося в сундуке отреза байки на старой машинке Зингер. Той, которая на чугунной раме. И той, которая ни зигзаг не умеет, ни закрепки ставить. Потому баба Валя нитки вначале и в конце каждого шва завязывала вручную. Наслюнявив концы и нещадно щурясь.
Шила она трусы соседу с прицелом на будущее: она вдова, он вдовец, у обоих дети и внуки в городе. Приезжают редко.
Но будущего не получилось. Слишком привыкли жить поодиночке.
Тем не менее, помогали друг другу регулярно. То сосед газовый шланг бабе Вале поменяет, то она ему миску холодца на праздник принесет.

Так отой безвиз – это что? – снова повторила баба Валя.
На этот раз откликнулась почти городская девушка, по виду – учащаяся местного профтехучилища: туфли на платформе, смоки айс днём, колготки с большими цветами на голенях. На шее, неуместные летом, жаркие закрытые наушники.
– Безвиз, бабушка, это когда вы можете поехать в Вену в любой момент.
– Ох! – Всполошилась баба Валя, –  да куда ж я поеду? У меня две козы – Машка и Белая, кто их кормить будет? Соседу оставить боюсь. Забудет, старый, так они буду мекать-бекать с голодухи. И Жужа еще.

Жужей звали мохнатое недоразумение, которому природой было суждено стать собакой. Хотя, это неточно. Недоразумение не лаяло, не кусало, но каждое утро срало на крыльце. У бабы Вали вошло в привычку: утром, выходя из дому, посмотреть под ноги, проворчать что-то ругательное, взять веник и совок, смести кучку, выбросить в поганое ведро.
– Не поеду я ни в какую Вену. Я в город-то раз в месяц выбираюсь за пенсией. Почтальона-то у нас нет.

В маршрутке воняло бензином. Почти городская девушка совсем уже было надела наушники, дабы исключить последующий диалог, когда ее настиг второй вопрос:
– А вот машину в космос запульнули – это зачем?
Девушка, несмотря на внешность, была по-сельски вежлива:
– Это, бабушка, чтобы ваши внуки смогли к Марсу полететь.
– Ишь! – Опять заволновалась баба Валя, – зачем им к Марсу? Когда им? У них работа, занятые они.
– Ну, тогда правнуки.
– Правнуки, – ответ неожиданно успокоил бабу Валю. Она глубоко кивнула чему-то внутри себя, переведя взгляд выше верхушек деревьев.
– А машину жалко. Красивая.
Неожиданно написалось.

В своей детской зиме я болел по два раза за.

Лечили обычным для того времени способом: горчичники через много слоёв бумаги на всю ночь – чтобы прогрело. Иногда банки, которых я жутко боялся. К тому же, они ко мне не липли – не за что было присосаться. Почему-то после банок полагалось несколько дней не мыться. Я лежал в собственном соку поту, чесался и мучился.
Чай с малиной и калиной, сок черной-пречерной редьки с мёдом, горло в колючем шарфе, такие же носки. Носки на ногах.
Еще интересно менялся вкус знакомых продуктов: лимон – не лимон.

От высокой температуры ночью я рыгал. Поскольку меня укрывали пуховым одеялом, специально снятом с антресолей по болезни, мне снилось, что меня кормят кусками этого одеяла. И я рыгал.

Потом походы в поликлинику, где на жутких подставках стояли хлорофитумы и аспарагусы в горшках. Тогда я этих названий не знал.
Подставки выглядели так: вертикальная конструкция с основой из трубы и приваренными к ней кольцами из толстого прута, покрашенные белой краской. В кольца вставляли вазоны. На трубе, символом советского убожества, были разбросаны вялые горизонтальные мазки черной краской. Призванные изображать лояльную русскость – стволы берез.

В перерывах между ОРВИ я любил лыжи. Беговые, вестимо, на которых я неплохо бегал. Горные были для илиты.

На выходных часто с отцом выбирались побегать в Пущу-Водицу. Очень любили вот это всё: звенящую тишину, шуршание снега под лыжами, редкие вяканья птиц, чай из китайского термоса с колотым сахаром вприкуску. У чая из термоса совершенно особенный вкус, который так и остался вкусом детства.

Потом в тёплое домой, где есть печёная в духовке картошка, большая чашка узвара, иногда венгерская размороженная слива и редкие мультики.

Как пример человеческой подлости были камни в снежках. Вот бьешься ты во дворе в/вне снежной крепости. И тут тебе прилетает в лоб. Камень, облепленный снегом. И на снег красненьким. И славно, что в толстой шапке.

Хорошо было, потому что детство.

Дядяколя – это мой сосед. Он любит выпить и поспать. И Мазепу, потому что считает себя мазепиным потомком. Мазепиным потомком он себя считает между выпить и поспать.
У Дядиколи есть семья: жена, дочь, зять и внук. И семья очень не любит Дядиколиных увлечений. Особенно когда Дядяколя начинает считать мазепиным потомком еще и своего внука.
Оберегая чадо, семья просто не пускает Дядюколю домой.
Поэтому, когда наступает время поспать, Дядяколя спит на скамейке. Это если тепло. Если холодно – возле лифта, рядом с батареей.
Раньше Дядяколя, конечно, проявлял характер – скулил и вяло грыз дверную коробку до полуночи. Но это уже нервировало меня. А я нервировал Дядюколю.
Потому что двери наших квартир в конце коридора совсем рядом, перпендикулярно. Настолько рядом, что хриплый матерок и возня под дверью мне прекрасно слышны.

После проведенных мною воспитательных мероприятий, Дядяколя теперь совершает пару контрольных звонков и идет спать в нагретые места. На скамейку или под батарею.

И вот иду я как-то с работы. Вижу Дядюколю в неположенном месте. А именно на коврике между нашими дверями. Спящего. Рядом ключи валяются.
Я бы его так и оставил. Тепло, не замерзнет. Но он занимал всю мертвую зону моей входной двери. Попасть домой не было никакой возможности. Разбудить Дядюколю в таком состоянии было нереально. Разве что к лифту под батарею оттащить, но это уж совсем как-то негуманно.
И я решил поступить иначе. Позвонил, постучал, подобрал с пола ключи, открыл Дядиколину дверь, прокричал в щель стишок «Уронили мишку на пол, оторвали мишке лапу» и убедился в вопиющей пустоте квартиры. Втащил Дядюколю внутрь, заботливо прикрыл половичком, положил ключи на тумбочку и...
И совершил ошибку.
Подумав, что негоже оставлять дверь открытой (а вдруг Дядюколю украдут), я повозился с собачкой замка, вышел и захлопнул дверь снаружи.
И попал, наконец, домой. Но от привычных душ-ужин-кино-сон меня отвлек шум в коридоре.
Как потом оказалось, я захлопнул дверь каким-то не тем замком. Который снаружи не открывался в принципе, и ключ от него давно украл Буратино.
А, как я уже говорил, Дядюколю разбудить невозможно. Тем-более, когда он внутри и прикрыт для тепла половичком.
Драгоценной семье Дядиколи пришлось ломать дверь. Отдохнуть мне, конечно же, не дали. Зато справедливость восторжествовала.
Наверное впервые за всю совместную жизнь Дядяколя был пьяный внутри, а горячо любимая семья – снаружи.

Нет, это не флешмоб. Нет, это не конкурс. Просто с барином ипохондрия сделалась.
Вы в комментариях к этому посту оставляете ссылку на свои воспоминания. Я их прописываю в тело поста. И наоборот: вы ссылаетесь на меня. Акция бессрочная, хоть до лета. Попробуем?

Первое яркое воспоминание о зиме – детсадовское.
Ранее утро, все такое пастельно-синее. Отец ведет меня в садик. Холодно, под ногами скрипит голубой снег. Сверкает на сгибах россыпью звездочек. Отец большой, а я – маленький. Держу отца за руку. От отца пахнет кофе, одеколоном и прокуренной кожей перчаток. А воздух пахнет свежим огурцом.
Моя шапка-ушанка завязана под подбородком, воротник пальто замотан шарфом. Рот тоже замотан шарфом. Шарф колючий, сквозь него дышать влажно и нисколько не теплее.
Возле входа в детский сад растет маленькая елочка. Совсем новогодняя, вся в снегу. Сейчас это уже высокая ель.
Так и идем: отец, спешащий на работу, и я полусонный. Но идем. И варежки на резинке.

Второе воспоминание из начальной школы. Оболонской набережной еще не было, да и домов тоже. Зато были кучи намывного песка – прекрасные горки.
Меня туда, конечно же, не пускали. И я туда, конечно же, ходил с санками. Санки у меня были обычные советские. С цветными деревянными дощечками сиденья и алюминиевой спинкой на заклепках. За спинку мне было особенно стыдно. Сам я ее оторвать не мог, а отец категорически отказывался.
И вот, как-то съезжаю я с горки через самый большой трамплин. Санки подскакивает на трамплине, и спинка бьет меня в спину. Потом я не мог...
Что именно не мог, я не помню. То ли вдохнуть, то ли выдохнуть. Но чего-то точно не мог. Минут пять. Зато спинка отлетела сама в совершенно искореженном виде.
И с тех пор я мог спускаться с горки хоть лежа ногами вперед, хоть головой вперед на пузе. Как угодно. Как крутой.

Потом было еще много чего. Регулярные походы с отцом на лыжах в Пущу-Водицу. Изморозь на ресницах и бровях от дыхания и чай из термоса. А потом, уже дома, большая чашка фруктов из узвара и «Чип и Дейл спешат на помощь».
Был еще выигранный лыжный забег в школе. Было сражение с местными хулиганами, когда я действовал лыжной палкой, как копьем. Разное было.

Третье яркое воспоминание – уже из раннего студенчества. Катались мы на коньках на каком-то боженькой забытом озерце в бетонном обруче на Южной Борщаговке. Девушка у меня там жила. Меня вообще называли дальнобойщиком. Девушки то в конце Троещины, то на Виноградаре, то на Южной Борщаговке. Вечно в каких-то ебенях.
Так вот, договаривалось много человек прийти. А водку покупали на всех мы. А пришло только пятеро. А те, кто обещал чай в термосах, как раз и не пришли.
А на коньки я встал во второй раз в жизни. Первый раз в детстве еще. Это были двухполозные убожества, которые крепились прямо к зимним сапогам. То есть не считается. А это мне одолжили настоящие хоккейные.
До первой, пущенной по кругу, бутылки водки кататься я не мог. После второй дело пошло веселее. Я вполне прилично держался на ногах, пел песни  и прекрасно себя чувствовал. Периодически матерился, попадая коньком в замерзшие лунки. Местным мужиками кто-то сказал, что в это озере есть рыба. Хуже всего было, когда я зашел с мороза в тепло.
Удивительно, что выпито было много, а последствий никаких. Только ноги на следующий день болели. Аж гудели.
Спорт на свежем воздухе – наше все.

Как-то так.


http://blog.i.ua/user/21316/1984964/ Merovingian
http://blog.i.ua/user/8059363/1984978/, http://blog.i.ua/user/8059363/1985235/ kristin@****
http://blog.i.ua/user/1213068/1595631/ Syrena27
http://blog.i.ua/user/7047925/1984990/ Ми Ла
http://blog.i.ua/user/2108384/382696/, http://blog.i.ua/user/2108384/382233/, http://blog.i.ua/user/2108384/369795/, Вал-на
http://blog.i.ua/user/4332334/1985083/, Южный Соус
http://blog.i.ua/user/1679633/1985074/, Анна-Мария
http://blog.i.ua/user/3393173/1985072/, Гала
http://blog.i.ua/user/43572/1985251/, сказо4ник
http://blog.i.ua/user/5957939/1985468/, Апрель_ка
http://blog.i.ua/user/5347682/1985707, Утречко

Последний пивной заход был совершенно банален. Я уже тогда в КПИ учился. Первый курс окончен, сессия сдана. Начерталка-а-а-а-а! Гуляй, босота.

Решили компанией позагорать на Министерке. Это такое необычное озеро в черте города. Необычно оно своей голубой водой. На карте обзывается как оз. Редькино.

На том же пивзаводе «Оболонь» закупились пивом на большую компанию. А пришла участвовать совсем небольшая компания. Потому мы весь день только и делали, что отдувались за всех непришедших: купались и пили пиво. Лежа. Стоя и сидя уже не могли.
Где-то под вечер, на исходе процесса у меня закончились сигареты. И я стрельнул одну у какой-то пляжницы.
И эта сигарета оказалась ментоловой. Что с пивом вообще не канает. То есть я прекрасно облевал полпляжа. И с тех пор никогда не курил ментоловые сигареты.
Впрочем, пиво с тех пор я тоже не пью.
Только опохмеляюсь.
Так и не смог понять химию процесса, но бутылка пива с похмелья реально помогает жить.
Я кончил.

Это все дело на конкурс.

Второй серьезный пивной заход был, когда я собрался отметить свое шестнадцатилетие.
Предполагался выезд на природу, шашлыки, гитара, блэкджек, шлюхи, вот это все.
Я думал-подумал, и решил закупиться пивом прямо на пивзаводе. А жил я тогда с родителями на Оболони, и до пивзавода было три остановки трамваем.

Впрочем, я и сейчас тут живу, но в другом конце района.

На разлив пиво продавалось только в трехлитровые банки. И, да, оно было свежее и непастеризованное. Потому мы с неким Балу поставили восемь банок в большую дорожную сумку, взяли закаточные крышки, ключ и поехали. Про крышки опять же я придумал. Закатать банки, чтобы пиво не выдохлось.

А Балу... Полный, высокий, вальяжный одноклассник. Балу – он Балу и есть.

Приехали на пивзавод. Стали в очередь к окошку. Очередь состояла преимущественно из маргиналов. Один, самый любопытный, увидев количество банок, спросил: «Ребята, а вас сколько?». Мы такие:
– Двое.
– Нет, а там? – Характерный кивок за угол.
– Нас только двое.
– Ну вы сильны!
Даже зависть какая-то прозвучала.
Пиво в окошке наливалось тоже очень интересно. На подставку в окошке ставилась трехлитровая банка, сверху опускалась металлическая труба по диаметру банки, и эту трубу с банкой засасывало куда-то наверх. Спустя пару секунд труба возвращалась с уже полной банкой пива.

Дальше не очень интересно. Закатали мы это все дело, отвезли домой. Собрались гости, и мы поехали на природу. В Пущу-Водицу, если кто знает.
Только я не учел двух факторов – жара и тряска. То есть примерно раз в полчаса в одной из банок давление выбивало крышку с характерным хлопком. Банка пускалась по кругу и, довольно быстро, выпивалась. То есть до места мы добрались уже хорошие.
Напомню – шестнадцать лет, неокрепшие организмы.
Приехали и тупо отрубились. Шашлыки жарили уже ночью. А собственно праздник начался где-то перед рассветом.
Такие дела.

Это все дело на конкурс.

Интересно писать нет желания, потому напишу коротко, без соплей.
Серьезно выпить пива мне довелось в четырнадцать лет. Дело было в пионерлагере, в Евпатории. Уже не помню, как я, киевский, там оказался, но лагерь был от какого-то днепропетровского завода. И все дети поголовно – потомки рабочей интеллигенции. На таком фоне я без труда стал председателем совета дружины, что давало некоторую свободу.
Например, я мог на день съездить к знакомым в Ялту.
Но я отвлекся. Пиво в Евпатории продавали забавно. Представьте себе круглую тумбу, типа афишной. Снаружи встроены пять автоматов, что газировкой торговали. Вот эти вот, с мойкой стаканов по месту. Внутри тумбы сидел красный, потный, толстый дядька и брал деньги. Даешь ему деньги, обходишь тумбу, берешь стакан, моешь и громко кричишь номер автомата:
– Четвертый!
И тебе наливают стакан пива по мановению дядьки в тумбе.
Как-то так.

Это все дело на конкурс.

– У меня печаль – Серега последний раз затянулся, потушил сигарету в свежевымытой пепельнице и начал рассказывать:
– Был у меня любимый ресторанчик. Ну как ресторанчик, что-то среднее между кафе и пабом. Скромное уютное заведение. Там еще фишка была – небольшой огороженный дворик со старой липой. Приятно было наблюдать по ее листьям за сменой времен года. Пока тепло, под липу ставили пару столиков под зонтиками. Я часто туда заходил.
– А теперь?
– Понимаешь, я искренне полюбил это место. Там вкусно и недорого кормили, всегда посвистывал ненавязчивый джаз. И публика... В основном тихие пары. Разные: влюбленные, женатые, которые вырвались от маленьких детей, благообразные старички со старушками. Или холостяки обоих полов. Цены-то демократические.
Особенно здорово там было пить глинтвейн с гвоздикой поздней осенью под дождь и джаз. А, да, там еще камин есть. Был. Есть.
– И что? – мои вопросы не отличались разнообразием.
– Да пришел как-то, а там закрыто на спецобслуживание. Гуляли свадьбу. Было непривычно светло и громко. Через какое-то время в зале запретили курить. Потом стали собираться шумные семьи  и какие-то пьяные гопники. А на днях они купили караоке.
Я грустно улыбнулся и процитировал: – Все, пропал калабуховский дом. Что будет с паровым отоплением?
– Швондеры детектед – вздохнул Серега и снова закурил.

Zmee_Love ©

Будет этот рассказ про Серегу и еще один. И все. Больше я вас своим вдохновенным концентрированным  стыдом мучить не буду.

— Я похож на малолетнего дрочера?
Для ответа мне пришлось вначале выкашлять оливку.
— Если бы ты, Серега, жил при Шекспире, — Я начал издалека —, то ты был бы, скорее, престарелым дрочером, чем малолетним.
Потом осекся. Слишком болезненным было недоумение в Серегиных глазах. Недоумение и ожидание ответа.
— Что бы там у тебя опять не случилось, мой ответ — нет. Ты вообще не похож на дрочера.
— Так почему же...
— Почему — что?
— Это ты у нас мастер четко формулировать мысли, даром, что заика. А у меня не получается. Но я попробую.
И Серега начал рассказывать:
— Дело в том, что я вообще не понимаю, почему сейчас все крутится вокруг женского пола. Прямо скажем — вокруг секса. Даст-не даст. Секс получился как первооснова. Вокруг него образуется многослойность всяких понятий, которые делают секс более качественным или менее качественным. Как товар какой-то.
— Эрос и Танатос, Серега. Это испокон веков так.
— Нет! Испокон веков детей надо было делать. И, желательно, мальчиков. Побольше. А сейчас только секс. Дети — не самоцель. Дети — средство. Средство удовлетворения потребностей в старости, средство самореализации, средство шантажа, средство социального цементирования. Многоцелевое такое средство. А крутится все вокруг секса. Я вот поговорил с несколькими корешами. Так они, например, девственниц не хотят совершенно. Мол, девственницы ничего не умеют в постели. Тоже секс.
— За державу обидно? — спрашиваю, — Так же еще проще жить. Тебя-то лично что не устраивает?
— Понимаешь, — Серега покраснел, — я тут в сексшопе вагину резиновую купил. С женщиной еще непонятно какой секс будет, а с вагиной стабильный качественный оргазм.
— Ага, а еще резиновую вагину можно как вантуз использовать, если раковина забьется.
Мы надолго замолчали.

Zmee_Love ©