Придуманные сюжеты неинтересны...
- 02.03.11, 15:08
- Православие в мире
Архимандрит Тихон (Шевкунов)
— Отец Тихон, мне довелось как-то встретиться с одним известным композитором, отцом Вашего однокурсника по ВГИКу. Увидев Ваше интервью в нашем журнале, он сказал: «Я знал когда-то отца Тихона в его студенческие годы. Он был очень интересный, живой человек. Но вот в чем вопрос: не зарыл ли он свой талант в землю, избрав, по его мнению, более высокий путь? религию?». А волновал ли этот вопрос Вас, когда вы собирались принять монашество?
— Вы знаете, к тому времени я понял, что жизнь священника, монаха, христианина (ведь монах — это христианин, в первую очередь) — это и есть самое настоящее, самое высокое в мире творчество, доступное человеку. Художник украшает холст и приносит его в дар людям. Композитор создает музыкальное произведение. А христианин пытается очистить, преобразить свою душу и принести ее Богу. Это самое потрясающее, самое интересное творчество из тех, что есть на земле. Поэтому мне кажется, что все христиане — удивительно творческие люди.
— Когда встречаешься с человеком высокой духовной жизни, согреваешься в его присутствии. И, с одной стороны, хочется буквально остановить мгновение, как-то уловить, сохранить его. С другой — понимаешь, что это практически невозможно. Фильм о старцах Псково-Печерского монастыря — редкий случай, когда, как мне кажется, это удалось.
 |
| Митрополит Питирим (Нечаев) за работой |
— Вы абсолютно правы: действительно, хочется ухватиться и сохранить это впечатление, состояние, ту память о человеке, которая постепенно ускользает. Когда меня перевели в Москву из Псково-Печерского монастыря, самым больным и обидным для меня казалось то, что я не увижу больше этих великих духоносных людей — старцев, о которых впоследствии я снял любительский фильм. У меня оказалась в руках видеокамера, что было тогда, в 1986 году, большой редкостью. Мне дал ее митрополит Питирим [1], у которого я тогда работал.
И я понял для себя, что первое, что надо заснять, запечатлеть,— конечно же, старцы Псково-Печерской обители. Потом, гораздо позже, я собрал все эти разрозненные материалы в довольно длинный полуторачасовой фильм. Он был в два раза длиннее того, что потом увидели зрители. Я показывал его и своим друзьям, и в воскресной школе Сретенского монастыря, и в нашей семинарии. У нас даже была такая традиция, еще до того, как этот фильм стал широко известным,— братия монастыря смотрели его перед Великим постом, в Прощеное воскресенье. И это настолько умягчало сердца, подготавливало к посту, вдохновляло, что смотрели его в Прощеное воскресенье в течение многих лет.
Для меня большое счастье, что удалось запечатлеть этих людей — старцев, схимонахиню Маргариту, беседы с которой легли в основу фильма «Рассказы матушки Фроси о монастыре Дивеевском». Это действительно удивительные люди, они пережили уникальное время в истории христианства — XX век. Таких людей уже нет и не будет.
— А почему фильм, который вышел в широкий прокат, длится всего 40 минут?
— Этого потребовал телевизионный формат, когда фильм готовили к показу на РТР. Не думаю, что от сокращения он сильно пострадал. Хотя что-то интересное осталось за кадром, но основное, самое главное в сконцентрированном виде в 40-минутный фильм вошло.
— Чем для Вас интересен жанр документального кино? Возможностью сохранить прошлое, провести какие-то параллели с настоящим? И планируете ли Вы снимать что-то еще?
— Беллетристика в литературе, придуманные сюжеты в игровом кино мне не очень интересны. Самое удивительное, самое прекрасное, что есть в жизни,— это сама жизнь.
Что касается кино, то для меня это такое поделье — не дело, а именно поделье, потому что самое главное для меня — это священническое служение и исполнение своего церковного послушания. У нас большой монастырь, семинария, издательство, детский дом со ста детишками, интернет-сайт и еще немало других забот и дел, очень интересных и важных. Но все же недавно мы завершили большую работу в рамках церковно-общественного совета по защите от алкогольной угрозы, который был образован два года назад. Сделали десять фильмов и сорок роликов социальной рекламы, которые идут и по центральному телевидению, и, самое главное, в регионах. Этот проект, конечно, осуществляла целая группа людей, но, поверьте, десять полнометражных документальных фильмов — это большой объем работы.
И еще я доделываю книгу. Вот это меня сейчас греет и занимает все то время, которое условно можно назвать свободным. Около двадцати рассказов уже готово, а всего их будет, может быть, пятьдесят. Некоторые из них уже были опубликованы на сайте «Православие.ру»…
— …и вызвали большой читательский отклик. Получается, что целиком книга пока не написана?
— Она готова у меня в голове. А для того, чтобы написать каждую историю, нужно время, которого практически нет. И все это пишется, в основном, только в дороге, на коленках.
Монастырь в центре мегаполиса
— Сретенский монастырь возрождался первоначально как подворье Псково- Печерского монастыря. Каким видели этот монастырь в центре Москвы печерские старцы, давали ли советы по его устроению?
 |
| Архимандрит Иоанн (Крестьянкин) |
— Конечно, в первую очередь, свои наставления нам давал отец Иоанн (Крестьянкин) [2], который и благословил создание московского подворья. Я вот недавно был в Печорах, поехал к нему на могилу, на один денечек. Потом мы с архимандритом Таврионом, нынешним монастырским духовником, стояли вместе в храме на службе, и во время кафизмы он вдруг говорит:
— «Слушай, ты помнишь, какой сегодня дань?»
— «Какой?»
— «Иверской иконы Божией Матери. В 1993 году отец Иоанн именно в этот день благословил создавать подворье Псково-Печерского монастыря».
И от этого знаменательного совпадения, от этих слов стало мне очень тепло и радостно. Действительно, именно семнадцать лет назад отец Иоанн совершенно неожиданно для меня, да и для всех, вдруг сказал: «Ты будешь создавать подворье Псково-Печерского монастыря в Москве. Ничего не бойся!». Когда подворье стало расти, отец Иоанн благословил создавать монастырь, который все равно останется связанным с Псково-Печерским монастырем. Здесь у нас останавливаются братия из Печор, и мы часто туда ездим, и по-прежнему Псково-Печерский монастырь, его богослужебные традиции, духовные заветы его старцев во многом определяют нашу жизнь.
Отец Иоанн очень много писал об устройстве монастырской жизни, следил, особенно в первые годы, за тем, как монастырь развивается, следил за той непростой ситуацией, которая разворачивалась вокруг подворья в связи с известными событиями 1994–1995 годов в церковной жизни города Москвы[3]. И для нас его внимание, конечно, было просто бесценным. Отец Иоанн не говорил нам ничего принципиально отличавшегося от того, что написано в его письмах о монашестве. Но это были его сокровенные мысли, выстраданные и опытом проверенные пути устроения монашеской жизни.
— Жизнь монастыря в самом центре мегаполиса, вероятно, очень отличается от жизни монастыря более традиционного уклада. Можно ли сказать, что она сложнее?
— Конечно, она намного сложнее, хотя «сложно» здесь — не вполне правильное понятие. Монастырь находится не просто в центре Москвы, а в эпицентре. С другой стороны, по большому счету, не менее сложна, наверное, жизнь насельников Троице-Сергиевой Лавры — там невероятное количество даже не паломников, а туристов, у нас их всё же в разы меньше. Примерно в таком же положении Александро-Невская Лавра в Петербурге, московские Данилов, Ново-Спасский монастыри. Да и многие монастыри в России сейчас находятся в центре города. Но это Промысел Божий, иначе мы это и не воспринимаем: отсюда и проповедническая миссия монастырей, и духовническая, богослужебная, ведь монастырь — это место, где люди могут участвовать в литургической жизни, найти духовное руководство. Главная задача духовника — вместе с человеком, который к нему пришел, искать волю Божию в отношении той или иной жизненной ситуации, в решении духовных проблем, встающих перед человеком.
Современный монастырь в городе, в поселке обязан нести христианскую просветительскую миссию. И она тесно связана с тем путем личного спасения, который проходит здесь каждый насельник — так же, как путь спасения священника, духовника неразрывно связан с теми людьми, которые к нему приходят: Се, аз и дети, яже ми даде Бог (Ис. 8, 18).
— И все же изначально смысл монашества — удаление от мира, и любая «внешняя деятельность» сопряжена для монаха с неизбежными трудностями. Что помогает насельникам Сретенского монастыря сохранять свое внутреннее устроение?
— Да, потребность в уединении, внутреннем и внешнем, есть у каждого монаха. Если бы с самого начала мне кто-нибудь сказал, что, убежав из столицы, придя в монастырь, я снова окажусь не просто в Москве, а в ее центре, я бы, наверное, ужаснулся. Думаю, точно так же все, кто мечтает о монашестве, даже не предполагают, где им придется оказаться со временем и какие нести послушания. Но Господь очень милосердно ведет нас Своими путями к тому, что нам необходимо исполнить.
Мы, конечно, стараемся каким-то образом сохранить внутреннее уединение — это необходимая часть духовной жизни. Большинство насельников городских монастырей, не только нашего, стараются жить сосредоточенно. У нас есть монахи, которые вообще не выходят из монастыря — живут и знают только келью и храм.
 |
| Раздача святой богоявленской воды. Фото: Антон Поспелов / Православие.Ru |
— В Москве очень много храмов, и при каждом храме складывается приход, который имеет свое лицо. Мне приходилось слышать от москвичей, что приход Сретенского монастыря — это «мужской приход». У Вас есть такое ощущение?
— У нас и вправду много мужчин. Я не знаю, почему, может быть, потому что монастырь мужской? Вокруг нас практически нет жилых домов, в основном государственные учреждения, поэтому люди съезжаются к нам со всей Москвы. Народ у нас хорошо знает церковные правила и любит их: не разговаривают во время службы, справа стоят мужчины, слева — женщины. Видимо, вся эта когорта молодых людей и зрелых мужей, которые серьезно стоят и молятся, производит такое впечатление. У нас много молодежи: думаю, что больше половины наших прихожан — это люди моложе 45 лет. Я помню, когда у нас появились первые бабушки, это было большим событием! Мы над ними просто дрожали, уж не знали, как их ублажить — такая это была для нас великая радость.
— Видимо, это стало как бы подтверждением традиционности, близости храма московской традиции.
|
| Рака с мощами священномученика Илариона (Троицкого). Фото: Виктор Корнюшин / Православие.Ru |
— Конечно, это было своеобразным признанием. Самая старая наша прихожанка была духовной дочерью священномученика Илариона [4], ей было 100 лет, когда она умерла, мы ее хоронили. А сейчас хоть и пореже, но приходит в храм Евгения Матвеевна, ей 98 лет. Вот уж бабушка так бабушка — ходит с двумя сумками, в каждой сумке по кирпичу, справа и слева, сумки перекидывает через шею на каком-то таком платке. Я говорю: «Зачем вам кирпичи-то?». Она говорит: «А чтобы меня не шатало, это мне для равновесия». Она приезжает на службы из Беляева, это самая окраина Москвы.
Вообще, прихожане у нас замечательные, мы их очень-очень любим. Некоторые, правда, сетуют: «У вас не протолкнуться». Да, у нас, к сожалению, очень небольшой храм, а народу так много, особенно на праздники и по воскресным дням, что хотя мы пристроили галерею к храму, все равно многим приходится молиться на улице. Наша мечта — построить новый большой храм, но пока с этим много проблем.
«Наше время не дает поводов к вдохновению»
— Вы упомянули проект «Общее дело». Понятно, что для формирования общественного мнения необходимо использовать современные средства массовой информации, и для того, чтобы достучаться до современного человека, достаточно непробиваемого, ко всему привыкшего, надо найти неординарный творческий ход. Что должно было стать «болевой точкой» для зрителя?
— Самая естественная реакция зрителя — ужаснуться той деградации, той пропасти, в которую мы катимся. Мы ведь не собираемся посвятить жизнь борьбе с напитками — мы противостоим реально существующей проблеме. Цель проекта «Общее дело» и работы церковно-общественного совета по защите от алкогольной угрозы — повлиять на молодое поколение, чтобы оно не ушло послушно в ту страшную пропасть, в которой погибает каждый год 700 тысяч наших сограждан. Последствия злоупотребления алкоголем — это народное безволие, деградация (будем называть вещи своими именами), потеря той высокой пассионарности, которая всегда была присуща русскому народу, безразличие. Потеря духовного лица, потеря культуры — потеря всего.
Никто не говорит о необходимости тотальной трезвости, это нереально и смешно, да простят меня наши коллеги-трезвенники, которые выступают за абсолютный отказ от алкоголя. В России вино всегда было средством, помогающим в общении, создающим некую общность. Я, например, могу иногда выпить немножко вина. Мы просто призываем людей к ответственному отношению. Критерий тут такой: если человек может посидеть с друзьями, разделить трапезу и потом останавливается, не становится проблемой ни для ближних, ни для самого себя, ни для спасения собственной души (а это главное) — то это ответственное, нормальное отношение. Если же человек, выпив, становится горем и страшной бедой для самых близких ему людей, если рюмка становится препятствием на пути его спасения, то в этом случае ответственным отношением станет полный отказ от алкоголя.— За последние годы в церковно-общественных отношениях, в сфере культуры произошло много противоречивых событий, к примеру, прошли художественные выставки, содержание которых верующие люди сочли кощунственными. Их обсуждение было настолько резким по тону, что сложился устойчивый стереотип: Церковь — противница современного искусства. А как Вы, секретарь Патриаршего совета по культуре, относитесь к современному искусству?
— Я не очень представляю себе, что такое современное искусство. Не понимаю, что это такое. Причем чем больше я об этом думаю, тем больше осознаю, что я принципиально и не хочу этого понимать! Есть искусство — и не искусство. То, что не является искусством, им просто не является, и нечего его обсуждать. Как бы кто-то ни убеждал, что это искусство, какие бы ярлыки современности ни навешивал. То, что чаще всего сейчас называется современными шедеврами,— это поделки, которые кому-то выгодно назвать искусством по тем или иным причинам, и зачастую эти причины весьма скверные.
— Что Вы сами любите читать, смотреть?
— По-настоящему мне интересно церковное искусство, когда оно тонкое, благородное и высокое. К сожалению, из произведений художественной литературы, живописи, музыки ничего сравнимого хотя бы с выдающимися образцами настоящего искусства, созданными в советский период, я не встретил.
— Это общемировой процесс или он характерен для нашей страны?
— Отчасти это общемировой процесс, но нас-то интересует больше наша страна. Может быть, наше время такое — не дает поводов к вдохновению, созданию высоких образцов искусства? Есть интересные попытки, но хочется чего-то большего.
— Последний вопрос — немного личный. Что бы Вам хотелось поменять в своей жизни и за что Вы особенно благодарны Богу?
— Чем дольше живешь, тем больше понимаешь слова святителя Иоанна Златоуста: «Слава Богу за все!». И хотя мы не можем повторить это так, как сказал бы он — от всей души, от всего сердца, всею жизнью это засвидетельствовать,— но, во всяком случае, все больше понимаешь, что ничего случайного, ничего напрасного, кроме греха, в жизни нет. Да и наши грехи, наши слабости Господь претворяет нам во спасение. Если извлечешь драгоценное из ничтожного, то будешь как Мои уста, как сказал один пророк (Иер. 15, 19).
Поменять мне не хочется ничего. Как ведет Господь — так и слава Богу! И это не такой вот, знаете, безвольный фатализм, это действительно убежденность. Жить на свете радостно и интересно. Особенно православному человеку, потому что он глубже понимает многие вещи и ему больше открывается. Сама жизнь рядом со Христом, когда мы пытаемся быть настоящими христианами, с бо(!)льшим или меньшим успехом, когда мы пытаемся исполнять изо всех сил наш долг, наше призвание — это и есть самое высокое счастье.
С архимандритом Тихоном (Шевкуновым) беседовала Наталья Горенок
2 марта 2011 г.
[1] Питирим (Нечаев Константин Владимирович; 1926-2003), митрополит Волоколамский и Юрьевский. С 1962 по 1994 г. руководил Издательским отделом Русской Православной Церкви.
[2] Иоанн (Крестьянкин Иван Михайлович; 1910-2006), архимандрит. Около сорока лет был насельником Псково-Печерского монастыря. Один из наиболее почитаемых старцев Русской Православной Церкви. Многократно переиздававшаяся книга писем отца Иоанна — настоящая школа духовной жизни для современных христиан.
[3] До принятия официального решения о возрождении в Сретенском монастыре монашеской жизни единственный сохранившийся храм обители — в честь Сретения Владимирской иконы Божией Матери — занимала община братства «Сретение» во главе со священником Георгием Кочетковым (с 1991 года). В 1993 году братству был передан храм Успения в Печатниках.
[4] Иларион(Троицкий, 1886-1929), архиепископ Верейский. Родился в семье священника. Окончил МДС (1906), МДА (1910). В 1913 году принял монашество в скиту Параклит Троице-Сергиевой Лавры, был рукоположен во иеродиакона, во иеромонаха, возведен в сан архимандрита. 12/25 мая 1920 года хиротонисан во епископа Верейского, викария Московской епархии. Владыка Иларион принадлежал к числу талантливейших и образованнейших церковных деятелей, был известен как выдающийся богослов-мыслитель, незаурядный писатель. Пламенный проповедник, умевший говорить просто и эмоционально, ревностный служитель алтаря, владыка Иларион пользовался огромной любовью церковного народа, авторитетом у духовенства. Многократно арестовывался, пережил заключение и ссылки: Архангельск (1922-1923), Кемский концлагерь (1924), Соловецкий лагерь особого назначения (1924-1925, 1926-1929). Скончался 28 декабря 1929 года в Ленинграде, в больнице тюрьмы «Кресты». Прославлен в 2000 году в лике святых в Соборе новомучеников и исповедников Российских. Мощи священномученика почивают в Московском ставропигиальном Сретенском монастыре.
| «Православие.ру» |
Сейчас уже не важно, кто из них слишком любил праздность, а кто – деньги. Важен результат. И Ющенко, и Тимошенко, и другие «оранжевые» вожди рангом пониже потеряли поддержку своего избирателя. Последний всплеск «оранжизма» произошел во втором туре президентских выборов в 2010 году. Тогда все бывшие «оранжевые», для которых приход к власти Януковича означал личную трагедию вселенского масштаба, почти что утрату смысла жизни, объединились и проголосовали даже не за Тимошенко, но против Януковича, сократив разрыв с солидных 10% в первом туре, до 3% с небольшим во втором. Ни Тимошенко, ни ее опустившая руки еще перед первым туром команда явно не ожидали такой мобилизации и не смогли воспользоваться свалившимся на голову результатом.
В 2004 году примерно такое же отставание позволило Ющенко заявить о «фальсификациях» и, при помощи западных посредников и пушечного мяса майданной массовки, въехать на Банковую. В 2010 году пересмотреть результаты выборов было невозможно, но Тимошенко сохраняла шансы сцементировать под себя парламентское большинство и оставить Януковича декоративным президентом при сильном премьере, с тем чтобы через некоторое время, подтянув тылы и перегруппировав силы, попытаться переиграть ситуацию. Вместо этого Тимошенко пошла по пути непризнания результатов выборов, признанных всем миром, что сразу же снизило, до исчезающе малой величины, ее шансы на эффективную игру, как в украинском парламенте, так и на международной арене. Затем же ударилась в националистическую нишу, попытавшись стать большей украинкой, чем Тягныбок и Ющенко вместе взятые. Для дамы, которая на шестом десятке говорит по-украински с ярко выраженным южнорусским акцентом, это – смелый, но бессмысленный ход.
Но Ющенко и Тимошенко – лишь вершина айсберга. Масса иных, более мелких членов команды, пытаются остаться наплаву, раздергивая остатки «оранжевого» электората. Ну и что? Яценюк может, конечно, с умным видом поправлять очки и смело топать ножкой на власть, заходясь от гордости за свою «конструктивную» оппозиционность. Но может ли объяснить, почему, работая министром ли иностранных дел, председателем ли парламента, он никак непричастен к политике президента Ющенко и премьера Тимошенко, которых он политически поддерживал, никогда не критиковал и не думал подавать в отставку в знак протеста против их действий? Может ли несостоявшийся «пиночет» Гриценко объяснить, почему армии на Украине нет, но коррупция в армии есть? Так было и до него, и при нем. Но
Гриценко «хороший» министр обороны, «несправедливо обиженный» Ющенко и «не понятый» современниками.
А может ли вся сегодняшняя оппозиция, столпившаяся на шароварно-галицийском поле, толкающаяся локтями в борьбе за заплесневелый кусок националистического электорального пирога и не желающая объединяться, объяснить, как она собирается выигрывать у власти любые выборы? Сторонники Тимошенко открыто обвиняют Тягныбока в том, что он со своей «Свободой» находится на содержании у «регионалов». Периодически из разных лагерей намекают на то, что и Яценюк заключил с властью негласный пакт и теперь представляет конструктивную «оппозицию Его Величества, но не Его Величеству». В свою очередь тягныбоковцы и остатки ющенковцев обвиняют Тимошенко в том, что Украина ей нужна лишь в том случае, если править в ней будет Юлия Владимировна.
Естественно, все эти обвинения недоказуемы. Но недоказуемость не спасает «посторанжевых» политиков. Эти обвинения выглядят как правда и воспринимаются избирателем как правда. Более того, только признав их правдой, можно логически объяснить поведение данных политиков в течение последнего года. Поэтому, с точки зрения политической технологии, они и есть правда, независимо от того, насколько они правдивы.
Умнее всех поступает Тягныбок. Он обвинения в свой адрес не опровергает, но его сторонники активно распространяют версию, согласно которой он берет деньги у олигархов, но готовит революцию. В классическом исполнении правоверного тягныбоковца это выглядит так: «Гитлер тоже брал деньги у евреев, и где потом были эти евреи!?».
Возможно, Тягныбок с его радикализмом и готовностью к силовому решению был бы единственным опасным оппозиционерам, если бы его «свободовцы» не слишком хорошо помнили о своем социал-национальном недавнем прошлом и сравнивали бы своего вождя не с Гитлером, а хотя бы с большевиками, которые тоже брали деньги на революцию у разных «мироедов», на коих потом натравили ЧК. В нынешнем же национально озабоченном виде радикализм Тягныбока, будучи притягательным для 20% – максимум 30% избирателей, остальных отталкивает, мобилизуя массы в противостоянии фашистской угрозе.
Таким образом, что мы сегодня имеем на оппозиционном поле? В теории, большая часть населения не довольна своим сегодняшним положением, не верит властям и могла бы согласиться с радикальным решением. В реальности, «вожди» оппозиции – фигуры, либо давно скомпрометированные и утратившие доверие большей части собственных избирателей, либо слишком уж пещерные националисты, перманентно неспособные претендовать на поддержку большинства в многонациональной стране. Что бы ни говорили им жадные до денег политтехнологи или внутренний голос, сегодняшние лидеры оппозиции никогда не смогут ни сами объединиться против власти, ни объединить против нее достаточное количество избирателей, чтобы претендовать на что-то большее, чем место в парламенте.
Более того, они уже сегодня уничтожают потенциал завтрашней оппозиции. Потому, что когда Кириленко или Оробец, Яворивский или Бондаренко заявляют Табачнику или Могилеву, что он «антиукраинский» министр, поскольку недостаточно украинизирует свое ведомство, они изначально отделяют оппозицию национальную от оппозиции социальной, раскалывая потенциально единый фронт и доходчиво объясняя юго-востоку, что в их понимании оппозиция – это то, что в вышиванке, шароварах, с голодомором и галицийскими «трипольцами». А все, кто говорят не на западноукраинском суржике, – «манкурты», «хохлы», «агенты Москвы», говорящие на «фене» и слушающие «шансон» бандиты и т.д.
При этом господа национально-озабоченные оппозиционеры даже не понимают, что когда они кричат об «антиукраинском режиме Януковича–Азарова–Табачника», их позицию поддерживает не более 30% избирателей (то есть даже не все бывшие «оранжевые»). Остальные же 70% воспринимают их слова как бесплатную рекламу этого самого «режима».
Именно поэтому не будет на Украине своего Египта, ибо никогда юго-восток не будет по одну сторону баррикад с Тягныбоком, а в таком случае любой бунт – это уже не революция, а гражданская война. В гражданской же войне у политического галичанства шансов нет. Могли уже в 1917-1920 гг. убедиться. Запад это понял и больше украинскую националистическую «оппозицию» финансировать и морально поддерживать не намерен.
И за это большое спасибо покойному «оранжизму» и его пока еще здравствующим вождям. Нельзя было надежнее, чем они, за последние пять лет скомпрометировать общедемократическую идею и самым доходчивым эмпирическим образом доказать большинству населения Украины и своим зарубежным хозяевам, что национал-демократов не бывает. Есть националисты и демократы. Националисты могут быть национал-социалистами (фашистами), а могут быть национал-капиталистами (либеральными националистами), они могут быть даже национал-трайбалистами. Но ключевое слово во всех этих сочетаниях будет «национализм». Они все равно уверены, что национальная, а в сущности родоплеменная принадлежность, автоматически делает их лучше других людей. И они всегда двигаются в сторону трайбализма. Достаточно вспомнить, сколько усилий за последние двадцать лет приложили галичане для того, чтобы вытеснить литературный украинский своим племенным диалектом (с его фиранками, филижанками, маринарками, автивками, премьерками, продавчынямы, милициянтамы и геликоптерамы), чтобы пропала даже тень сомнения в том, что, решив «русский вопрос», они тут же бы занялись решением вопроса «неправильных украинцев», не имевших «счастья» родиться в бывших подавстрийских землях.
Демократы тоже бывают и социал-демократами, и либерал-демократами, но дискуссия между демократами всегда идет лишь о способе экономического развития, а не о том, чья нация лучше. Настоящему классическому демократу (не пришибленному модной «политкорректностью») и в голову не придет, что кто-то должен обладать некими дополнительными правами, за пределами общих для всех гражданских прав или, что свобода слова, свобода исторической дискуссии может быть ограничена на законодательном уровне, поскольку-де некие «свидомые» политики приняли «окончательное решение», сомнение в котором влечет за собой уголовную репрессию (как костер инквизиции для еретика).
Наверное, именно потому и не получается у украинских националистов с построением демократического европейского государства, что многие из их идеологов, если не большинство, – в прошлом правоверные коммунисты, преподаватели истории КПСС, многократно обласканные советской властью члены союза писателей УССР, высокопоставленные сотрудники МИД УССР, КГБ УССР, ЦК КПУ. В начале 90-х они, быстро мимикрировав, сменили одну идеологию на другую, но остались приверженцами единой «руководящей и направляющей» общественной силы, которая за идеологическую верность (то есть за слова, а не за профессионализм) обеспечит им место у кормушки. Разница лишь в том, что, по их мнению, оскудевшая коммунистическая «рука дающая» должна была уступить место националистической. Вот и бросаются они с остервенением на всех тех, кто хочет, чтобы ценность человека общество определяло по его делам, а не по тому, насколько модных политических взглядов он придерживается. Наши националисты ничего не умеют делать, кроме как «родину любить», но не бесплатно, а за хорошие деньги.
