-- Мам, ты позвонила тёте Симочке? – Расплата голосом сына настойчиво требовала незамедлительного ответа и Марина бодро соврала:

-- Естественно.

-- И что она сказала? – Расплата не унималась и Марине пришлось мобилизовать вдохновение, что бы связно и вразумительно, а главное – правдоподобно и сжато рассказать, как именно тётя Симочка убеждала её, Марину, в абсолютной беспочвенности их с Тимом волнений.

-- Мам, хорош, врать, а? – Тим бесцеремонно прервал фантазии матери. В голосе сына слышались добродушные и слегка насмешливые нотки. – Ты что, патологически не в состоянии сказать правду и признаться в своей вине?

Марина заготовила полные лёгкие воздуха для того, что бы придать тираде о недоверии собственного сына к её исполнительности наибольшего накала. Но Тим, сделав вид, что не слышит обиженного сопения, продолжил, и Маринины запасы зашипели, как мокрая марля под утюгом.

-- Я вчера звонил дяде Роману. Они третий месяц как в Риме. У него там какие-то дела, а тётя Симочка вообще решила стать писателькой, целыми днями находится в творческих поисках и ловле вдохновения и потому хронически недоступна для окружающих. Так что ты там говорила про её советы? Замки сменить и поставить за свой счёт кодовый на общую дверь в парадное, я ничего не перепутал?

Марина продолжала обиженно сопеть в трубку.

-- Маам?! – Тим всполошился. – Ты что, обиделась? Ну не умеешь ты врать, так учись, пока есть у кого.

Посопев ещё немножко, дабы сын прочувствовал всю глубину и прочее, Марина осведомилась вполне нормальным голосом:

-- Так ты меня разводишь, что ли?

-- Что ли. – Тим улыбался так, что это было видно даже по телефону. – Только не развожу, а тренирую. Когда-то же ты должна научиться отличать правду от сочинений.

-- Ну и сколько правды в твоём сочинении?

-- Да почти всё. За исключением того, что писателькой тётя Симочка стала давным-давно  и издаёт уже пятый роман. Вернее, её роман издаёт дядя Роман, а тётя Симочка страдает в муках творчества и убеждает всех, что она не настоящая писателька, а просто притворяется. Мам, а можно притворяться писателькой при третьем переиздании четвёртой книги полным тиражом? Если что, то вопрос риторический. Мааам. Давай серьёзно?

Марине стало стыдно. У неё, конечно, иногда бывали не все дома, но отказать ей в тотальном отсутствии мозгов и умении ими пользоваться было сложно. Поразмыслив трезво над неудавшимся ограблением, она пришла к неутешительным выводам.

Во-первых: ни один здравомыслящий вор не станет просто так за здорово живёшь переться днём аж на третий этаж хрущёвки, вскрывать не совсем фанерную дверь под пристальным взглядом двух соседских глазков, долго и шумно, о чём свидетельствовали последствия, рыться в вещах, что бы в итоге ничего не взять. В том, что ничего не пропало, Марина была уверена на том простом основании, что брать у них с Тимом, кроме компьютера и двухсот долларов, было просто нечего. А в сохранности этого имущества она убедилась, как только обрела способность соображать.

Во-вторых: перепутать и залезть в их квартиру вместо чьей-то другой, было так же реально, как продавцу лотереек – выплатить кредит, взятый на трёхкомнатную квартиру. Пятиэтажек к округе было всего две и населены они были, преимущественно, пенсионерами, по-разному пьющими интеллигентами и незаметными студентами, снимающими вскладчину однушки на пятых этажах.

Из всего этого следовало, что вор залез именно туда, куда собирался, искал именно то, что ему было нужно, и, по всей вероятности, не нашёл. Последнее утверждение было, скорее, интуитивным. На всякий случай Марина поинтересовалась:

-- Тим, а ты в последнее время перед отъездом, чем занимался в городе?

-- Как обычно. Сессию сдавал. Магазинчик заканчивали с ребятами…а, ещё проводку тётьКате поменял на даче…вроде, всё. А ты чего спрашиваешь? Думаешь, это я чего натворил?

-- Да нет, Тим, это я так, в порядке исключения случайностей спрашиваю. Ладно, ребёнок, что-то я со всеми этими новостями чувствую себя, как пленный румын в траншее…. Нет, сегодня никуда не пойду. Попробую прибраться хоть немножко и подумать множко….Хорошо, я обязательно позвоню Симочке. Вот прямо сейчас и позвоню…Точно не нужно приезжать. Всё, ребёнок, пока.

Марина покрутила телефон и постучала ногтем по экрану. Привычный жест, который выдавал некоторую степень растерянности и разномыслия.

Начало тут

Вожделенный отпуск начался, как и предполагалось, с грандиозного скандала.

Рита, узнав, что дочурка отнюдь не собирается внести свои отпускные, как священную лепту, в их общую мечту, а самой продолжить в поте лица зарабатывать хоть и скудные, но пиастры, а вознамерилась безответственно профукать их на море, в считанные минуты организовала грандиозный спектакль. В ход пошло всё, от взываний к совести до рыданий, перемежающихся с обещанием расплаты за неблагодарность. Ниночка мысленно похвалила себя за дальновидное решение сообщить приятную новость мамуле как можно позже. «Желательно бы прямо с вокзала. Ещё лучше – с курортного. И сделать вид, что связь оборвалась. – думала она, складывая в сумку заранее приготовленные вещи. – И ещё хорошо бы абсолютно случайно забыть дома телефон».

Ну, с телефоном она, пожалуй, переборщила. Хотя… Жили же как-то люди двадцать лет назад без мобильной связи. Ездили отдыхать, ходили по вечерам на почту, заказывали междугородние разговоры. Ниночке сложно было представить себя, проводящей отпускной вечер на почте. Ну и ладно. Пару минут в день она готова потерпеть. А в остальное время можно будет говорить, что не берёт телефон с собой, опасаясь воровства.

Ниночка ещё раз бегло просмотрела стопку вещей и отложила в сторону ярко-синий сарафан. «Пожалуй, не стоит его брать. Ткань капризная. Днём жарко, вечером холодно. К тому же под него придётся тащить отдельно босоножки и сумочку. – она старательно пыталась вернуть себе настроение предвкушения праздника, которое не покидало её с той минуты, когда две недели назад она купила билеты и сняла крохотный флигелёк на берегу моря. Настроение рисковало быть катастрофически испорченным стараниями мамули. – Или взять, всё таки? Это на синюшном городском тельце сарафан выглядит так себе, а на загорелой коже смотрится просто шикарно».

В дверь осторожно постучали, и Ниночка с тоской обнаружила, что мамуля сменила тактику. Теперь ей было очень плохо, возможно, с сердцем, и, вероятней всего, это надолго. Последние слова Рита почти прошептала, обессилено опускаясь прямо на Ниночкин сарафан. «Спокойствие. Только спокойствие. Ещё каких-то пару часов и я буду вне зоны досягаемости. – она сходила за минеральной водой, куда для верности добавила пару капель корвалдина. Тяжелый запах скандала и нервотрёпки шлейфом потянулся следом за ней из кухни, через коридор в комнату. – Ну и что, что билеты плацкартные, почти в багажном отделении и возле уборной. Я прекрасно могу постоять в тамбуре. И не важно, что очаровательный флигель на берегу на поверку окажется фанерным курятником, с наскоро выселенными постоянными обитателями, слегка покрашенным изнутри и с удобствами в соседнем огороде, от которого до моря сможет добраться пешком только профессиональный марафонец. Важно то, что это – мой отпуск. Первый самостоятельный отпуск за мои собственные деньги».

Ниночка очень опасалась, что Вилен примет мамину сторону, и ей придётся противостоять обоим, и уже приготовилась к разноплановости аргументов, но на удивление, он только пожал плечами, осведомился, хорошо ли она посчитала расходы и не получится ли так, что ей не за что будет возвращаться домой. Ниночка посчитала не просто хорошо, а очень хорошо. Собственно, именно этим она и занималась долгими вечерними сменами в библиотеке, начиная с самого Нового года. Перестраховавшись, она даже купила билеты в обе стороны и полностью оплатила жильё. Оставшейся суммы вполне должно было хватить на питание и даже на некоторое баловство. В довершение всего в укромное место была зашита резервная сумма на случай атомной войны. В общем, к вопросу Ниночка подошла с чувством, с толком, с расстановкой.

Конечно, было гораздо лучше, если бы в поездку её кто-нибудь пригласил. И одно время она строила романтические планы относительно импозантного мужчины с насмешливыми глазами. Воображение рисовало ей умопомрачительные вечера на безлюдном лунном берегу, ночные прогулки в ароматах южных цветов, задушевные посиделки в уютных кафе и ещё множество милых девичьему сердцу грёз. Но действительность быстро опустила её на землю, представ в виде невзрачного лохматого юноши, явившегося на следующий день с полным набором вверительных грамот относительно списка секретных документов. Ниночке ничего не оставалось, как выдать требуемое.

Юноша с завидным постоянством приходил почти неделю подряд, старательно вычитывая пожелтевшие страницы и тщательно делая выписки в толстенный солидный блокнот, явно выданный импозантным начальством в производственных целях. Юноша пыхтел от усердия, иногда даже проговаривал особо важные моменты, нещадно грыз колпачок ручки и вытирал пот огромным, как простыня времён Ренессанса, клетчатым платком, который неизменно вытаскивал из заднего кармана потёртых джинсов, как фокусник – кролика из пустой шляпы. Джинсы смешно обтягивали его костлявый скелетик, абсолютно не оставляя места не только платку, но даже зубочистке. В перерывах юноша спускался в фойе выпить жидкого чаю из автомата и даже однажды отважился пофлиртовать с Ниночкой.

Она вспомнила эти жалкие попытки и мысленно улыбнулась, представив себя рядом с юношей. Что ни говори, а вот с его шефом они были бы идеальной парой. Его опыт и мужественность в соединении с молодостью и красотой – это гораздо более весомый аргумент, чем неумелые потуги на некую эфемерную любовь её сверстников. Ниночка не считала себя меркантильной, но и выходить замуж за лейтенанта, что бы стать женой генерала была отнюдь не настроена. Всё должно быть в меру. В том числе и самоотверженность женщины.

Рита продолжала умирать, оккупируя всё большее пространство на Ниночкиной кровати, и та поторопилась закончить упаковку, пока ещё было что упаковывать.

-- Ты всё такие едешь? – Рита была на распутье. То ли умереть окончательно. То ли ожить и возобновить скандал. Впервые дочь настолько открыто шла наперекор, твёрдо вознамерившись любой ценой осуществить задуманное. Если бы у Риты была душа, то на её дне обязательно зашевелилась гордость за то, что она вырастила достойную себя дочь. Но пока внутри копошилось только недовольство, изрядно разбавленное страхом от того, что ситуация вышла из-под её контроля. Как назло, Вилен не поддержал её. Мысленно Рита пообещала ещё припомнить ему это предательство. Мелькнула мысль позвонить отцу и потребовать поставить всех на место. Как просто это было в детстве и юности.

Пока Рита решала для себя этот архистратегический вопрос, Ниночка вызвала такси и, подхватив босоножки на огромных каблуках, которые так и не захотели помещаться в сумку, чмокнула Риту в щёку, помахала в воздухе рукой и стремительно скрылась за дверью квартиры, радуясь, что так легко отделалась.

Дождавшись посадки, она, как примерная дочь, отзвонилась Вилену, что всё в порядке, поезда ездят, места на месте и она не опоздала. Маякнула на всякий случай Рите, в душе радуясь, что мамуля снова где-то бросила где-то мобильник и трубку не сняла. Оттанцевав обязательную программу, она с третьей попытки таки заползла на свою полку, достала огромное румяное яблоко и уставилась в доступную обзору щёлочку окна, приготовившись к приключениям.

Начало тут

Руслан шумно влетел в помещение, принеся с собой пыль, жару раскалённого города и разноцветный ворох сигаретных пачек.

-- Разгребайте, кому какие. Я ваших вкусов не знаю, так что всех понемножку, а лишние пожертвуем в пользу бедных. Доброго дня. – Он с шумом повалился в кресло и с удовольствием вытянул гудящие ноги.

-- Да какой там день, ночь скоро уже. – Волк распечатал принесённую пачку и с наслаждением затянулся сто первой сигаретой. – У нас, кстати, самообслуживание. Так что если хочешь чай-кофе-капучино, то придётся встать и включить чайник.

-- Мне бы потанцуем, но так, что бы вместе с креслом.

-- С креслом не получится, королевство маловато. – резонно заметил Игорь Константинович.

Руслан только сейчас обратил внимание на средних лет неброского мужчину с цепким колючим взглядом, неприметно умостившегося в уголке кожаного дивана.

-- Рус, знакомься, Игорь Константинович. Игорь Константинович, это обещанный Рус. За сим считаю официальную часть оконченной, прошу переходить к повестке дня, а то мы и к утру домой не попадём.

Руслан обиженно запротестовал, что ему даже отдышаться не дали, водицы не предложили и, выторговав в итоге изрядную порцию коньяка, перешёл на серьёзный тон.

-- Ладно, Серый. Я ведь понимаю, что ты меня сюда не на мальчишник позвал. Спрашивай. Отвечу, что сам знаю, об остальном вместе покумекаем.

-- Спрашивать у нас вот Игорь Константинович мастак. Он мне тут оооочень интересную историю изложил, пока ты ехал. И сдаётся нам, что ты к этой истории ещё тем краем прилип.

Руслан отхлебнул из массивного гранёного стакана и повертел его в руках.

-- Серый, ты меня пол-жизни знаешь. Не тяни кота за хвост, норковый воротник всё равно не получится. Говори, как есть.

-- Говорю. Это ты правильно заметил – пол-жизни знаю. И половину из этой половины от тебя ни слуху, ни духу. И вот, когда в нашей славной столице втихаря вырисовывается серия трагических, но вполне естественных, на первый взгляд, кончин старушек с весьма характерными именами, нарисовывается Руслан и на голубом глазу просит по дружески отыскать ещё одну. Некую Фатиму Аслановну Бероеву, которую он толком-то и не знает, знает только, что пропала старушенция в одночасье, канула, как в воду и сей факт неимоверно заботит упомянутого Руслана. Объясни мне, как я есть твой товарищ и друг, с какого перепуга такая трогательная забота о совсем не близком? – Волк постарался в шутливо-театральной манере изложить довольно простой вопрос «На кой тебе эта старуха?»

Руслан залпом допил содержимое, удостоверился, что в стакане точно ничего не осталось, и пристроил его на подлокотник.

-- Тебе вкратце или с подробностями?

-- Давай вкратце. Если что, то мы по ходу уточним.

-- Тогда слушай. У моей мамы была сестра. Намного младше её. Они довольно рано остались без родителей и мама практически воспитала её, как своего собственного ребёнка. Вырастила, выучила и, как полагается, замуж отдала. Я тогда хоть и не совсем сопливым был, но родню свою новоиспечённую плохо помню. Помню только, как на свадьбе гуляли. Как мама сначала радовалась за тётку…Хотя, какая она мне тётка, у нас разница – всего ничего. Она мне, как сестра была. Так вот, мамка моя всё радовалась, что Шурка вышла за солидного мужчину, в возрасте, не какого-то там сопляка беспартошного. Натерпелись они по бедности с ней, вот маманьку и взяло за живое. Ничего, говорит, что чернявый да иноверный, за то любит Шурочку крепко, обеспечит всем, пусть хоть она в добре поживёт. И правду, муж Александру обожал. А вот нас, родню, значицца, не жаловал. Ну и мы не сильно напрашивались. Шура поначалу часто в гости наведывалась. Правда, всё сама, да сама. Всё отшучивалась, что муж сильно занят, где уж ему по гостям ходить. Потом всё реже захаживать стала. Мать даже решила, что это она от богатства зазналась. А как забеременела, так и вовсе перестала появляться. Мать, понятное дело, разобиделась. Так мы и прожили порознь лет восемь. Только и того, что от общих знакомых узнали, что мальчишку Шурка родила. Брата мне двоюродного, получается.

И тут однажды, помню, холод стоял собачий, то ли поздняя осень, то ли ранняя весна, заявляется…муж Шурин. Чёрный весь, седой, как лунь, руки трясутся, глаз нет, одни зрачки, и с порога: «Шурочка умерла». Мать, понятное дело, голосить сразу. На мужа смотреть страшно. Отпоил я их с горем пополам всем, что в доме было. Мать нарыдалась, этот внятность обрёл. В общем, с трудом уяснили мы, что убили Александру. Ну потом похороны, то-сё. Жалко мне их было, слов нет. Хоть и не общались, а всё ж таки родня. И мальчонка. Махонький такой, как воробышек. Стоит на ветру на кладбище, как замороженный. Ни слезинки, ни вздоха. Зачем его тогда бабка потащила, ума не приложу. Мы и так, и сяк с матерью уговаривали. А она упёрлась «мужчина не имеет права быть слабым». А какой из него мужчина? Сопля малолетняя. Отец его всё над могилой стоял, по-своему что-то бормотал. То ли молитвы читал, то ли клятвы давал, разве их разберёшь?

Мать тогда к нему подкатила, мол, давайте мы мальчика заберём к себе, как вы один с ним управитесь. А он как взвился, побелел и даже выше ростом стал, как будто. Никому, говорит, не позволю сына воспитывать. Сам управлюсь. Что бы Шурочке с небес не стыдно было за нас обоих. И бабка старая, сама одной ногой в могиле стоит, а туда же «сами управимся». Ну и науправлялись.

Через полгода, примерно, арестовали мужа Шуркиного. На суде мы не были, но я для себя кое-что тогда разузнал. Александру какие-то отморозки из озорства и куража убили. Их даже нашли тогда. Да они не сильно и прятались. У каждого мамы-папы-дедушки-бабушки. В общем, золотая молодёжь.

-- Скорее, позолоченная, -- хмыкнул Волк.

-- Вот именно. Посидели месячишко в СИЗО и слезла вся позолота. Так, страх один остался. Погрозили им в суде пальчиком и отпустили. Вот тогда-то муж Шуркин и решил справедливость восстанавливать по-своему. В одну неделю всех переловил и в могилу отправил. А потом сам пришёл в милицию и сдался. Расстрел тогда уже отменили, да и судья попался совестливый. Дали ему не-то пятнадцать, не-то восемнадцать лет. Первый год он исправно каждую неделю домой писал. Бабке наказывал сына беречь. Тем и жила она. А как письма перестали приходить, кинулась искать по всем инстанциям, а он, как в воду канул. Вот тогда-то она и сдала окончательно. Сама к матери пришла и попросила мальца взять. Дескать, старая она уже. Боится, что не потянет. Денег посулила, что бы не нуждался. Мамашка моя от денег отказалась, гордая, а мальчишку забрала, как сына вырастила. Я то к тому времени уже по стране мотался, и не только. Как они там, только из писем и узнавал. Да и сейчас не часто наведываюсь, хоть и корю себя.

А тут на днях звонит маманька вся в нервах да в расстройствах. Братец мой, оказывается, всё это время с бабкой встречался. Уж чего она ему там наобещала, какие золотые горы, но только берёг он её, как раритет ценный. И тут пропало его сокровище, как под землю провалилось вместе с имуществом. Вроде и не было её никогда. Я тогда только и узнал, как бабку звали. Мать рыдает «помоги». Ну я про тебя сразу и вспомнил. Так что единственная моя вина в том, что вспомнил не в радости, а по нужде.

Ну что, питья-то добавите, или пытать станете?

Волк вопросительно посмотрел на Игоря Константиновича. Тот немножко покряхтел для приличия, подчёркивая возраст, выбрался из своего укрытия, достал ещё два стакана и разлил янтарную жидкость.

-- Складно рассказываешь. В строку. Да и проверить труда не составит. Ты уж не обижайся, работа у нас такая. Ну а вопросов пока нет. Пока.

Руслан замотал головой, показывая, что обижаться он вовсе не собирался, а собирался, как раз, наоборот, просить всё проверить и родственницу отыскать.

-- Сам понимаешь, на совпадение рассчитывать не приходится. Так что ты на не сильно надейся. Ну и в случае вопросов каких, не стесняйся, смело говори, что нанял нас для розысков. Так и тебе спокойней и нам сподручней.

Руслан закивал, на этот раз утвердительно.

Поскольку тема встречи была исчерпана, Все быстренько закруглились и отправились по домам.

-- Значит, так и решим. Найдём старушку и аккуратненько зададим ей пару-тройку вопросов. Глядишь, и по старым долгам чего интересного всплывёт. – Игорь Константинович отказался от предложения его подвезти, сказав, что в его возрасте пешие прогулки только укрепляют сердечную мышцу, и не торопясь скрылся за поворотом.

Но наутро оказалось, что Фатима Аслановна нашлась сама. И, к сожалению, в том состоянии, когда отвечать на все вопросы приходится уже в совсем ином мире.

Начало тут

Она спит и всё это ей снится.

Марина закрыла глаза, ущипнула себя, тихонько ойкнула и снова открыла глаза. Сон упорно не желал убираться в свой мир. Она села на диване, обхватив руками коленки, запутавшиеся в пледе, и старательно помахала головой. Сначала с закрытыми глазами, потом с открытыми, и, на всякий случай, посмотрела в огромное зеркало напротив кровати. Зеркало было прикручено к старенькому шкафу с целью придать ему вид если не гардеробной, то, как минимум, шкафа-купе. Где-то Марина прочитала, что, если проснувшись, сразу посмотреть в зеркало или в окно, то от ночных сновидений не останется даже воспоминаний. Кошмары мучили её редко, но всегда приятно иметь под рукой средство «на всякий случай». Средства на месте не оказалось. Шкаф был, а зеркала не было. Марина, не вполне проснувшись, машинально удивилась этому новшеству. Вместо зеркала в шкафу была пустота, хотя там полагалось чинно висеть до зимы старенькой видавшей виды шубе, кожаному плащу и Марининой гордости – норковой курточке-кацавейке, как обозвал её Тим, которую она сама себе подарила на день рождения и пока ещё ни разу не надела по причине отсутствия сезона. Мысль о курточке окончательно разбудила Марину. Она вспомнила события вчерашнего дня и обвела глазами разгромленную комнату, машинально пытаясь нашарить под кроватью тапочки.

Вещи были свалены в большую кучу. Марина усмотрела в этой куче рукав от курточки и немного успокоилась. Тапочки всё не нашаривались и она наклонилась, что бы выудить их вручную.

-- Писец. – Мужской голос внятно и отчётливо произнёс заветное слово прямо у Марины над ухом. Она, как ужаленная, подскочила, свалилась с кровати и, стоя на четвереньках, осторожно развернулась кормой к дивану.

-- Писец полный. – Отчётливо повторил ворох одежды и Марина стала серьёзно опасаться за здравость собственного рассудка.

«Наверное, я вчера таки долбанулась башкой об машину. Или об асфальт. – Подумала она. – Теперь меня будут мучить слуховые галлюцинации».

Одежда зашевелилась, курточка вытянулась в её направлении, и Марина в состоянии, близком к обмороку, задом попятилась вдоль дивана, пока не упёрлась в холодную балконную дверь. Отступать было некуда. Она забилась в угол, стараясь занимать как можно меньше места, и крепко зажмурилась.

-- Алё. Ты там что, в жмурки играешь?

Голос приблизился и показался смутно знакомым. Марина отважилась и приоткрыла один глаз. Куча перестала шевелиться, художественно расположившись вокруг сидящего в ней, как в сугробе, мужчины. Глаза мужчины смеялись, тёмные волосы были всклокочены, а с плеча, на манер гусарского ментика, свисала норковая курточка. Память окончательно вернулась к Марине, приведя за собой здоровую злость.

-- Идиот. Кто так пугает? Так же можно заикой остаться. – Марина выбралась из угла и демонстративно уселась возле дивана, до носа укутавшись в потерянный при бегстве плед.

-- Во-первых, я не идиот. И мы это уже выяснили. Вчера. Во-вторых, и тебе доброе утро. В-третьих, хорошо, что мы на «ты» перешли, а то как-то несерьёзно получается – столько общего, а мы, как чужие «выкаем» – Мужчина обстоятельно зевнул и потянулся. Курточка предательски треснула, лишая Марину надежд на светлое будущее. – Маня, в этом доме завтрак к скольки подают?

Волк внимательно наблюдал за Мариной и на дне его глаз плясали задорные чёртики. Дурацкая привычка, сначала говорить, потом думать. Но, раз уж всё равно сказал, заодно и на реакцию посмотрим. Хотя, какая тут реакция. Вон как она испугалась спросоня. Вся белая сидит, чуть не плачет.

-- Во-первых, не смей называть меня Маней. Я Марина. Во-вторых, завтрак будет через полчаса – тоном миссис Хадсон продекламировала Марина и демонстративно направилась в сторону кухни, волоча за собой плед.

«Получил? -- Волк развеселился. – Много ты знаешь дамочек, которые после такой передряги молча, ну или почти молча, пойдут готовить тебе завтрак?». Волк стащил с себя остатки курточки и аккуратно пристроил их на диван. Потом поискал глазами свой свитер, не нашёл, вытащил из горки одежды нечто среднее между рубашкой маляра и маскхалатом, накинул на плечи и громко осведомился:

-- Маня, можно я это надену?

После печальной кончины курточки, Марине было решительно всё равно, что наденет её гость, о чём она с радостью ему сообщила, решив, что это не повод отвлекаться от нарезки силоса на салат. Волк, получив карт-бланш в этом вопросе, ещё раз ковырнул кучу и сменил потерявшие человеческий облик джинсы на канареечного цвета штанишки, которые, судя по размеру, хозяйка носила с кем-то на пару. Больше ничего подходящего не было и Волк, критически оценив внешний вид, как удовлетворительный, направился в ванную.

На кухне упоительно пахло горячей едой. Не какими-то пельменями фирменными с майонезом, а настоящим мясом. Мясо румянилось и шипело на сковородке. Посреди стола  стоял тазик с салатом и аккуратной горкой лежали на тарелке настоящие гренки. Волк ухватил одну, пока Марина не обернулась, и целиком запихнул её в рот.

-- М-м-м-м….сладенькие. С молоком и яйцом. А кофе подадут? – Он увернулся от полотенца, запущенного в него, ловко подхватил снесённый с тумбочки цветок и, выставив его впереди себя, как щит, протиснулся за стол. – Руки мыл, справка с бани вклеена в паспорт.

Он придвинул к себе тазик, добавил туда пару увесистых кусков мяса, подумав, положил ещё один и вооружился вилкой.

-- Салат будешь?

Обалдевшая от такой наглости Марина только шумно дышала, и было слышно, как она считает про себя до десяти на всех известных языках мира, включая писидийский и норн.

Волк, не дождавшись ответа, с жадностью набросился на еду.

-- Зря. Очень вкусно. – Говорить с набитым ртом было не удобно, а расстаться с едой даже на время Волк был не готов.

Марина умостилась на подоконник, двумя руками обхватив огромную чашку с кофе. Кофе был растворимым, очень сладким, очень крепким, с молоком и не горячим. Полнейшая гадость, с точки зрения ценителей. На точку зрения Марине было наплевать. Она отхлёбывала небольшими глотками коричневатый сироп и рассматривала Сергея. Вчера, в суматохе и неразберихе она толком и не рассматривала его и сейчас восполняла пробел.

Как он сказал вчера? Волки своих не трогают? Это когда она выразила запоздалое опасение по поводу его намерения расположиться на ночлег в выпотрошенной квартире. Волки. Точно что волк. Вон с каким аппетитом мясо трескает. Аж за ушами трещит. Вроде его сто лет не кормили. А может его жена дома овсянкой кормит. Или этими, как их, мюсли. Хотя…если бы жена озаботилась овсянкой, он бы вряд ли остался ночевать. Тогда нужно было бы оправдываться…..Блин. Ну не дура? У неё квартиру вскрыли. Всё вверх дном перевернули. Хорошо ещё, Тимке технику не разломали, а она о всякой ерунде думает. Кстати о Тиме. Надо бы ему позвонить. Он, правда, только через неделю должен вернуться, но мало ли. Увидит такую красоту, перепугается.

Она огляделась в поисках телефона, который, точно помнила, пристраивала где-то вчера сушиться. Телефон обнаружился на холодильнике и на удивление работал исправно, вроде и не он вчера купался в луже.

-- Привет, ребёнок. – Марина пыталась одновременно забраться на подоконник, удержать чашку и не выронить телефон. – Не отвлекаю? Да нет, я не по делу. Точнее, по делу, но не срочному. Говорю. Первое – у тебя всё в порядке?...Второе – когда ты возвращаешься? Да помню я, но вдруг. Ага. Ты бы сообщил. Мечта, а не ребёнок. У меня? Да хорошо всё у меня. А что «работа»? Чего ей сделается, работе? Работа не волк, в лес не убежит. Да ничего у меня с голосом. Почти нормально. Ребёнок, нас тут вчера ограбить хотели. Ну квартиру, в смысле. Ну, как ограбить? Как грабят? Дверь взломали, всё перевернули. Да не нужно никуда ехать. Не выдумывай. Ничего не взяли. Не вызывала. Да точно говорю, не нужно приезжать. Ребёнок, ты меня слышишь или не видишь? Я тебе русским по белому говорю, что ничего страшного не случилось. А что, нужно было не говорить? Ото ж бо. Хорошо. Позвоню тёте Симе. Всё расскажу и всё сделаю. Обязательно. Я не поняла, кто из нас родитель? Ладно. Конечно, звони в любое время. Ну пока.

Кофе давно закончился. Как и салат, и мясо, и даже гренки. Волк посматривал на оставшиеся в сковородке заманчивые кусочки и прикидывал, что будет приличней: дождаться конца разговора и попросить добавки, или самообслужиться и доесть их, что бы не мучались в одиночестве. Пока он так рассуждал, разговор сам по себе закруглился, Марина в очередной раз слезла с подоконника и подвинула ему сковородку, а себе повторила порцию кофейного извращения.

Скорость поедания снизилась и Волк жаждал общения.

-- Сынуля?

-- Угу. – Марина что-то добавила, уткнувшись в чашку, Волк не расслышал.

-- Небось отдыхает в лагере? В смысле, пионерском.

Марина задумчиво пробормотала:

-- Скорее уж, комсомольско-партийном.

-- В смысле.

-- Да они с бригадой лагерь детский строить поехали. Это у них такая форма дополнительного заработка. Все люди в отпуск на море купаться ездят, а эти – работать.

Волк недоверчиво покосился на Марину. Разводит, небось. Вчера после уличного купания ему показалось, что ей около сорока. Сегодня же, рассмотрев Марину при дневном свете, он не дал бы ей больше тридцати пяти. А глаз у него намётанный.

-- Это сколько же ему, что уже работает?

-- Двадцать три.

Волк старательно дожевал мясо. Вот тебе и глаз-алмаз. Марина беззвучно смеялась. Зная особенности своей внешности, ей нравилось развлекаться подобным образом.

-- Маня, а там булочек точно не осталось? – Желая сгладить повисшую паузу, Волк свернул на относительно безопасную тропинку.

Марина пристально посмотрела на него и он поёжился. Предельно чётко выговаривая, она произнесла:

-- Меня зовут Марина. Не Маня. Не Маруся. Не Мика…

-- А что, и так пытались называть? – изумился Волк.

-- Не перебивай. Не Мара. Не Мариша. Ма-ри-на. Иначе я стану называть тебя не Сергеем, а Волком. И булочки пожарю только себе.

Волк трезво оценил угрозу и, решив, что он, в принципе, уже наелся, милостиво констатировал:

-- Годится. Я – Волк, ты – Маня. Или Маруся. А иногда – Мика. Остальные мне то же не нравятся. А кто тебя Микой называл?

-- Свекровь. – Машинально ответила Марина и спохватилась. – А тебе какое дело?

Она непонятно от чего разозлилась, хотя всё уже давно переболело и быльём поросло.

-- Да никакого. Просто интересно. Это же надо такое придумать – Мика.

-- Да это ещё куда не шло. Она вторую невестку Лякой называла. Представляешь эту чудную парочку – Мика и Ляка. И свекровь их Фатима. Все знакомые, наверное, веселились. – Злость испарилась так же внезапно, как и вспыхнула, и Марина сама развеселила.

-- Погоди, как, ты говоришь, звали твою свекровь? – Волк моментально посерьёзнел.

-- Фатима Аслановна  Бероева – Марина не понимала, что могло послужить причиной такой резкой смены настроения Волка. – Имя, конечно, редкое. А ты что, знал её?

-- Не её, а о ней. – Волк выбрался из-за стола, успешно разминулся с тумбочкой и затопал в комнату. Вскоре от туда послышался приглушенный голос. Марина прикинула, не отправиться ли в коридор по срочным делам, и сама себя одёрнула. Вот ещё. Много чести. Сам расскажет, если захочет.

Тем временем Волк отрывисто инструктировал кого-то по телефону, попутно складывая в уме картинку. Ещё один кусочек пазла ворочался, ворочался и занял, наконец, законное место.

начало тут

Антон нетерпеливо переминался с ноги на ногу, поминутно посматривая на часы. Ему очень нужны были эти деньги. Он уже мысленно прикидывал, как распорядится предполагаемой суммой. Заказчик не был скуп, да и условия договора они определили ещё в самом начале, но всё равно каждый раз Антон опасался, что заказчик кинет его, как лоха. Больше всего на свете Антон боялся быть лохом. И ещё он боялся безденежья. Это были его ночные кошмары. Иногда ему даже снились сны на эту тему. Сны были серые и унылые, как презрение. Расскажи Антон о своих снах психологу, тот с радостью бы кинулся выяснять детские комплексы и обиды, нереализованные планы, затаённые обиды и густо смазывать это варево заниженной самооценкой. Всё это Антон и так знал и потому ни к какому психологу не ходил, со временем научился виртуозно убеждать себя в собственной полноценности на всех фронтах и по мере возможности эти фронты финансово обеспечивать. Надо отдать должное, работоспособность, настырность и своеобразное понятие о честности были на лицо.

Антон в очередной раз глянул на циферблат, обернулся и уткнулся носом в плотную фигуру среднего роста. Заказчик, как всегда, буквально материализовался из предвечерних сумерек и теперь сдержанно усмехался, забавляясь достигнутым эффектом.

-- Ну как наши дела?

Антона слегка дёрнуло это «наши». Дела заказчика он своими не считал. Это была просто работа. Но вслух он бодро отрапортовал:

-- Отлично. Всё сделал, как вы велели. – Неизвестно, как жизнь повернётся в дальнейшем, и ссориться с потенциальным источником денег не входило в его планы. Иногда, правда, Антона посещала мысль, что, скорее всего, заказчик ему нагло врёт, и он даже пару раз порывался проверить его искренность, но по трезвому размышлению приходил к выводу, что чем меньше знаешь, тем крепче спишь, получал причитающиеся деньги и делал вид, что верит.

-- Отлично. Надеюсь, мне не нужно напоминать, что всё должно остаться в тайне? Истинная доброта не кичлива и не стремится к поклонникам и дифирамбам. – Иногда заказчика заносило в патетику и тогда Антон скучал и время от времени одобрительно поддакивал, мало вникая в суть. Как не украшай старую лошадь бумажными плюмажами, а быстрее и красивее она не станет. Все эти разговоры о помощи ближнему, заботе о сирых и убогих, благодеяниях и прочей дребедени, щедро сдобренные цитатами из Сенеки, Шиллера и Библии, представлялись Антону дешевыми декорациями к дешевому фарсу, где единственными настоящими героями были Арлекин и Коломбина. Про Арлекина и Коломбину Антон прочитал не так давно и очень прочувствовался образами, как нельзя точнее передающими современные нравы. Танцующий юноша, мимоходом собирающий нектар с распустившихся цветов, прикрывающий любовью все желания и любовью же оправдывающий все поступки, и глупая доверчивая Коломбина, в любой момент готовая променять всё, что имеет, на одни лишь призрачные обещания. Дивная парочка, заставляющая страдать всех вокруг. Один сознательно, в угоду собственной прихоти, другая – неосознанно, но от того не менее сильно и болезненно. С некоторых пор сознание Антона раздвоилось. Ему стало казаться, что он находит в себе черты одновременно и Арлекина и Пьеро.

«Нужно завязывать с этими высокоморальными мыслями – думал Антон, прислушиваясь к заказчику, что бы вовремя уловить окончания обязательного ритуала. – Живут же люди как-то без этого. Едят, спят, работают, развлекаются. И никаких посторонних мыслей. Просто наслаждаются процессом».

Монолог заказчика перешёл в завершающую стадию и Антон вынырнул из собственных мыслей.

-- Или ты не согласен со мной?

Антон был полностью согласен и поспешил заверить в этом заказчика.

-- Здесь вся сумма, как и договаривались. Надеюсь, ты потратишь их на благое дело.

Это то же было частью ритуала. И Антон утвердительно кивнул, для убедительности выкатив глаза и щёлкнув пятками.

«Шут гороховый – заказчик мысленно сплюнул – кабы не твоя жадность, да честность, никогда бы с тобой не связался. Убийственное сочетание.»

Ласково улыбнувшись Антону, он потрепал его по плечу, мягко, но властно придержав пальцами. Навостривший уже лыжи Антон притормозил. Это было новинкой в репертуаре собеседника.

-- Есть маленькое дельце, никак не связанное с нашими планами. – Заказчик с удовольствием выделил «нашими». Антон поморщился.

– Помнится, ты у нас в детективном агентстве «Лес» подвизаешься? Мне было бы крайне интересно некоторое время быть, так сказать, в курсе текущих событий..Нет,,.Нет…-- Заказчик протестующее всплеснул пухлыми ладошками, от чего его плащик смешно подпрыгнул и стал похож на сморщенную кожуру. – Никаких проданных секретов, разглашенных тайн и прочего непотребства. Это как если бы ты делился новостями с друзьями, или с домашними. Люди ведь разговаривают о своей работе, делятся впечатлениями, обсуждают. Обычный элемент жизни. К тому же, хорошо оплачиваемый. Ты же будешь тратить на разговор своё личное время. Вот за это время я буду тебе платить. А совсем не шпионаж. Я же вижу, что ты себе уже заговор нарисовал.

Антон тоскливо огляделся. Сколько раз в детстве он представлял себя на месте разных героев, попадающих в сложные ситуации. Сколько раз противостоял врагу, представляя себя на месте разведчиков, пытаясь представить, а смог бы он промолчать, когда ценой молчания была бы его жизнь. И вот так обыденно превратились в жизнь детские размышления сейчас. Всё буднично и прозаично. И даже цена не жизнь, а какие-то несколько сот баксов. И нет у тебя времени, что бы раздумывать и оправдывать. Нужно что-то отвечать. Доверие коллектива, доверие Волка или жалкая стопочка разноцветных бумажек с портретами чужих достойных людей. Людей, которые были достойны доверия своего народа.

Что ты выберешь, Антон?.

Начало тут

Ледяной холодок предвкушения прошёлся по нервам, со знанием дела перебирая струны хорошо отлаженного инструмента. Охотник прислушался к себе и удовлетворённо хмыкнул. В предчувствия он принципиально не верил, обоснованно считая их исключительно выработанными годами навыками. Тренированный мозг привык автоматически считывать информацию с любых внешних носителей и без дополнительных усилий обрабатывать её где-то глубоко в недрах сознания, сверяя с полученными знаниями, опытом, аналогиями и ещё бог знает чем, что бы потом в нужный момент услужливо выдать готовый результат. Результатом Охотник почти всегда оставался доволен, а нечастые сбои в системе относил на некачественность исходных данных. Такая рациональность позволяла существенно экономить как время, так и усилия.

Охотник вообще уважал системы. Системы порождали гениев. При чём не массово, а исключительно поштучно. Прекрасно отлаженная система,  Вселенная поштучно выпускала великие творения. Дабы мир не пресытился. Не утратил божественную способность, видеть, понимать и восхищаться. Великий Слепой. Великий Немой. Великий Хромой. Все они, являясь исключением, никогда не противопоставляли себя толпе. Ни звуком, ни жестом не претендуя на исключительность. И лишь однажды вселенная дала сбой. Безумный конвеер вышел из-под контроля и вообразил себя Творцом, начав массовый выпуск Великих Тупых. Со временем их стало так много, что уже никто не обращал на них внимания. С ними не спорили.  Их просто не замечались. Маленькие человечки, заточённые в монументальные формы чужих истин, бесновались, как тараканы в аквариуме, и чем больше они бесновались, тем контрастнее было монументальное спокойствие истины. Истина умеет ждать своё время.

Как и положено охотнику, он то же умел ждать. Всему своё время. Есть время планов, есть время ожидания, есть время решительного и быстрого действия. Если эти времена перепутать местами, то результат будет смехотворный. Каждый день он наблюдал результаты такого спутанного времени и мысленно потешался над теми, кто хотел всего сразу. Огромные ресурсы тратились впустую только лишь потому, что люди не умели и не хотели ждать. Или ждали вместо того, что бы чётко всё распланировать и действовать.

Охотник машинально пролистывал документы, мелькающие на мониторе, рассортировывая их. Что-то требовало доработки, что-то можно считать вполне готовым к употреблению, некоторые требовали полного изменения. Мозг работал автономно, пальцы привычно плясали по клавиатуре, а мысли каждый раз возвращались к личным раздумьям. Охотник любил работать по ночам, когда затихали все звуки, не гремела посуда, досматривался последний сериал и допивался полуночный чай. Тишина приносила чёткость и резкость, обостряла все чувства. Если бы можно было жить только ночью, Охотник бы с радостью поменял бестолковое мельтешение дня на размеренность и плавность. Но одно из преимуществ ночи Охотник ценил больше всего. Это было время бесполезности масок. Ночью все волки серые. Кто бы и во что, да и он сам не исключение, не наряжался днём, ночь стирала любой налёт. Какую бы маску не носил человек, истинный охотник всегда угадает, кто под ней.

Те, кто знал его, очень удивились бы, прочти они его мысли. За красивой витриной открытости и дружелюбности скрывался изощрённый мозг злого гения. Пожалуй, всего два человека догадывались о его подлинном лице.

Когда-то давно, когда он был ещё наивным ребёнком, жизнь преподнесла ему царский, как он искренне считал, подарок – понимание, что торжество справедливости рождает ещё большую несправедливость. Разве справедливо, что отец, так и не дождавшись от милиции справедливого наказания убийцам, сам вынес им приговор и сгинул в лагерях? Разве справедливо, что система не в состоянии защитить единицу, входящую в её состав? На каждом шагу подрастающий Охотник сталкивался с последствиями справедливости, каждый раз отмечая, что они не несут ничего, кроме страданий, обид и затаённой злобы. Стоило кому-то стать счастливым, как тут же выяснялось, что несчастных по этому поводу гораздо больше. Со временем он перестал верить в искренность счастливых, полагая, что они искусно притворяются в собственных добродетелях, и нужно только время и стечение обстоятельств, что бы проявить их истинную суть. Суть же заключалась в том, что каждый живёт исключительно ради себя и счастлив бывает только в том случае, если удаётся это счастье у кого-то отнять. Всяческие проявления альтруизма, верности и безвозмездной доброты и заботы в его мире почитались, как искусное притворство с целью усыпить бдительность и причинить в конечном итоге боль.

Его план был прост и чёток. И чуточку безумен, как всё гениальное. Годами он отсекал всё лишнее. Всё, что могло бы помешать, исказить, обезобразить стройность и изящество конструкции. Годами он совершенствовал механизм реализации, в котором ни одна песчинка лжи, ни одна нота фальши, ни одна молекула притворства не смогла бы повлиять на конечный результат. Время ожидания заканчивалось. Он умел ждать и чувствовал, что скоро, очень скоро наступит время действия. Иногда он даже представлял себе, как оголяются провода лживости всех этих притворщиков, мнящих себя настоящими друзьями и вечными возлюбленными. Как вспыхивают искры ненависти в тех, кто ещё вчера клялся в преданности. Как перегорают предохранители у тех, кто выбирал путь добродетели. Как мир, мнящий себя справедливым, возопит, требуя справедливости у всевышнего…

Размышления Охотника на тему лживости всего живого прервал звонок, сообщающий, что по электронке пришло письмо. «Кому не спится в ночь глухую? – Охотник недовольно нажал «проверить почту». На рабочую почту письма сыпались круглосуточно и он едва успевал их просматривать по диагонали, но сейчас звякнула личка и это было более чем необычно. Он в десятый раз перечитал письмо, пытаясь уловить смысл и встроить его в реальность событий.

«Я знаю, где находится то, что нужно тебе для счастья».                                            

Начало тут

Чёрт. Чёрт. Чёрт. Ну что за день. Волк пару раз с чувством приложился к рулю и потёр зашибленную ладонь. Мало того, что его рабочий день начался ещё затемно. Мало того, что он по доброте душевной влез непонятно во что. Мало того, что это непонятно что непонятно чем закончится. Мало того, что погода была наипакостнейшая и он почти на ощупь два часа пробирался в строну дома. И вот теперь, когда до вожделенного холостяцкого уюта, тарелки толстых бутербродов с колбасой, горячего чая и бормотания телевизора оставалось каких-то пару поворотов, ему под колёса бросается какая-то сумасшедшая.

Чётр. Руль в очередной раз жалобно пискнул, выражая крайнюю степень недовольства и обещая отомстить.

-- Эй! Вы живы? 

Он шагнул в темноту переулка и противные ледяные струйки моментально заползли за шиворот и покатились по спине, греясь по дороге. Волк захлопнул дверцу и обошёл машину, моментально утонув в дорожном озере. Озеро было качественным, глубоким, с рваными краями и наметившимся с краю водоворотом, из которого в свете фар выглядывал каблук. Рядом с каблуком сидела особь женского рода и усердно шарила по дну озера. Мысленно попрощавшись с новенькими мокасинами, Волк присел рядом.

-- Помочь?

Особь хмуро глянула в его сторону и молча продолжила поиски.

-- Вы немая?

-- ……..

«За что мне это? – Волк тоскливо пересчитал все два горящих фонаря, поискал взглядом луну, не нашел, поднялся, обошёл особь, стараясь не наступить на погружённые в воду части тела, и рывком поднял её на ноги.»

Особь сдавленно пискнула и оказалась очень даже говорящей. За пару минут Волк узнал о себе много нового и обогатил свой лексикон несколькими вполне литературными выражениями, смысл которых сводился к тому, что если кто-то не умеет ездить, то пусть пойдёт и проверится у хирурга. Мысль о хирурге почему-то очень развеселила Волка. Злость внезапно улетучилась и он спросил примирительно:

-- Так что мы, всё таки, ищем?

-- Мобильник. – Особь не разделяла волчьего оптимизма.

-- А смысл? Как средство связи он всё равно уже потерян для общества.

Особь запротестовала. Единственное, что Волк понял из обиженного бормотания, это то, что средство связи очень даже водоплавающее и практически бесценное по содержанию. Выразительно вздохнув, Волк полез в бардачок, чертыхаясь и отбиваясь от сыпящихся нужностей, выкопал фонарик, сунул его в руки особи и безапелляционно скомандовал светить. Особь тут же ослепила его и Волк зашипел:

-- Да не в глаза, в лужу свети…те. А я поищу. – Машинально размышляя, как, должно быть, экстравагантно они смотрятся со стороны, он стал энергично тралить дно озера.

Наблюдать со стороны за ними было решительно некому, лужа казалась бесконечной, и Волк уже готов был отказаться от затеи, когда пальцы зацепились за что-то прямоугольное. Ценой изрядного куска шкуры и содранного ногтя, он извлёк многострадальный аппарат, застрявший в ливнёвке, и торжественно вручил его владелице.

-- Надеюсь, без отломанного каблука вы обойдётесь? А то у меня ещё есть пара целых пальцев, которыми можно пожертвовать.

Особь грустно оценила урон, нанесённый обуви, и резонно заметила:

-- А смысл?

Волк, уловив собственные интонации в риторическом вопросе, расхохотался.

-- А вы забавная. -- Усталость сама собой отступила, освобождая место любопытству и врождённому гусарству. – Ну и куда вы теперь в одном штиблете поскачете? Такси не ходють, в метро не содють.

Перефразированный Высоцкий рассмешил особь и она виновато улыбнулась. Волк со всей, возможной под проливным дождём галантностью, распахнул пассажирскую дверку, сгрёб всё с сиденья на пол и дурашливо поклонился:

-- Просю, мадам.

Особь неловко вскарабкалась в тёплое нутро железного зверя. Волк взгромоздился за руль и включил печку, исподволь рассматривая неожиданную пассажирку. Примерно его ровесница, ноль макияжа, одета не броско, но стильно, даже с учётом ущерба от стихийного бедствия и встречи с бампером.

-- Давайте знакомиться, что ли. – Неловкая пауза затягивалась, а Волк не любил пустот. – Меня Сергеем зовут. А вас?

-- Марина. – Особь почти полностью оправилась от испуга и смятения и теперь простодушно смотрела в глаза собеседника. – Вы меня извините, пожалуйста, Сергей. Это и правда, я виновата. Задумалась и забыла, что по проезжей части иногда ездят машины. А тут ещё нога в луже подвернулась. Вообще-то я очень редко ношу каблуки. Получается, что  вы пострадали от моей глупости.

-- Точно. Пострадал. И готов ещё немного пострадать и отвезти вас домой. Правда, куда вы в таком виде? – Не дожидаясь ответа, Волк включил дворники  и машина плавно тронулась, урча, как сытый зверь. – Говорите, куда вас везти, пока нас тут окончательно не затопило. Марина назвала адрес и Волк сразу же пожалел о собственном воспитании. Бутерброды и телевизор, похоже, надолго отодвигаются. Не реагируя на слабые протесты Марины и вежливо предложив ей помолчать, Волк погрузился в собственные мысли о наказуемости добра.

На удивление, они довольно проворно проскочили центр и теперь петляли по бесконечным, похожим друг на друга, как сиамские близнецы, поворотам и клумбам спального района. Молчание прерывалось лишь короткими Мариниными «налево», «тут направо», «на светофоре – прямо и снова налево». Волк удручённо думал, как он станет отсюда выбираться без глобуса, и чуть не проскочил поворот внутрь квартала, предательски спрятавшийся между двумя киосками. Въезд во двор, как и ожидалось, был наглухо перегорожен экономными автолюбителями и Волк мысленно чертыхнулся, понимая, что придётся вылезать и провожать до парадного. Фонарями спальные районы не утруждались вовсе. Поёживаясь и позёвывая, он вылез из машины, подождал самостоятельную Марину и блымнул сигнализацией. Чёрт их знает, эти спальники. Вышел на пять минут, домой пешком пошёл.

Старенькая хрущёвка встретила их кромешной темнотой. Провожание до парадного плавно перетекло до входной двери. Волк пожалел, что не прихватил фонарик. Марина долго копалась в сумке, выуживая ключи, а когда, наконец, последние были торжественно найдены в кармане, оказалось, что дверь вовсе и не заперта. Растерянно толкнув дверь, Марина нерешительно остановила. С разгону Волк чуть не налетел на неё. Поняв, а скорее, угадав, её, пока ещё, просто настороженность, он решительно протиснулся в коридор и поинтересовался, где выключатель. Неяркий свет залил крошечную прихожую. Марина вздрогнула, а Волк присвистнул.

Картина, и вправду, впечатляла. Дверцы шкафа и тумбочек нараспашку, пол устилает их содержимое, поверх которого величественно громоздятся ящики трюмо. Марина устало привалилась к дверному косяку и Волку стало её искренне жаль. Слишком много впечатлений, как для одного дня. Жестом велев ей оставаться, где стоит, он скинул промокшую обувь и профессионально быстро осмотрел небольшую квартирку. Понятно было, что незваные гости врядли дожидались хозяев, но береженого бог бережет. Комнаты ничем существенным от коридора не отличались. Разве что радовали глаз клочками искусственного пуха, как принято писать на подушках, да развороченным нутром матрасов.

Вернувшись в прихожую, Волк втащил плохо соображающую Марину в квартиру и запер дверь. Сначала сохнуть и пить что-то горячее. Потом думать. Втолкнув Марину в ванную, Волк кое как освободил кусочек пространства на кухне, включил чудом уцелевший чайник, сполоснул чашку без ручки и, убедившись, что второй целой тары нет, поставил рядом пластиковый стаканчик. Из ванной доносился шум воды и, похоже, всхлипывания. Волк в очередной раз подумал, за что ему всё это. Женских слёз он не переносил, искренне считая, что это есть суть рычаг давления на хрупкую мужскую психику. Жалеть не любил. Успокаивать не умел. И потому сосредоточился на процессе заваривания растворимого кофе. Стихла вода, хлопнула дверь ванной, некоторое время слышалось бормотание из комнаты и на кухне появилась Марина, без следов слёз и, как с облегчением отметил для себя Волк, вообще без каких либо подозрительных признаков истерии и отчаянья, закутанная в огромный махровый халат и, для верности, в плед. Второй комплект живописного одеяния комом  возвышался впереди неё и предназначался ему. Волк отрицательно замахал головой и после долгих уговоров ограничился полотенцем, которое просто повесил себе на шею, что бы прекратить пререкания.

Пожалуй, все церемонии были соблюдены и на повестке дня оставался всего один вопрос, который и задал Волк, когда кофе согревающее пробежался к желудку, а треснувшее блюдечко заменило им пепельницу.

-- Милицию вызывать будем?

начало тут

-- Наташа, несколько лет назад ты мне уже задавала этот вопрос. – Марина меланхолично ковырялась ложечкой в вазочке с мороженым, наблюдая, как оно тает и смешивается в неопределимую по цвету и вкусу массу. – Ты помнишь, что я тебе ответила?

-- Помню, вы сказали, что между вами ничего нет.

-- Правильно. Ты спрашивала в определённом контексте. В контексте интимности. И я честно тебе ответила. Я вообще предпочитаю честность в подобных темах. – Марина рассматривала сидящую перед собой молодую женщину. За три года Наташа стала ещё невзрачней. Из когда-то неяркой, озабоченной проблемами вероисповедания, влюблённой в собственного мужа провинциалки, она превратилась в блеклую, невыразительную женщину, живущую в ограниченном мире, где всё поделено на два лагеря: «хорошо» и «плохо». При чём оба этих лагеря были абсолютно материальны. Как такое может быть в человеке глубоко верующем, для Марины оставалось загадкой. Её вообще изумляли люди, не способные рассматривать мир с разных сторон, как ребёнок, изучающий новую игрушку. Сравнение с игрушкой рассмешило Марину, она представила себе увлечённого малыша с яркой машинкой и улыбнулась.

-- А сейчас? – Улыбка Марины разозлила Наташу и она с вызовом изподлобья смотрела на собеседницу. – Если бы я сейчас задала тот же вопрос?

-- Я бы ответила так же. Между мной и твоим мужем ничего нет. Хотя я сомневаюсь, что это добавит тебе счастья. – Марина не удержала от шпильки. Потом она себя за неё отругает, но сейчас Наташа стала ей неинтересна в своей узколобости и слепой ревности.

-- Тогда вы должны дать мне слово, что между вами ничего не будет, и я спокойно уйду.

Марина от души рассмеялась. Нет, она всё таки потешная, эта некрасивая и неумная девица, которая так и не стала ни счастливой женой, ни образованным специалистом, ни частью большого города. Хотя де юре она всё это получила.

-- Наташ, я не буду давать никому никаких слов.

-- Почему? Потому что хочешь заполучить моего мужа в любовники? Как и тогда? – от злости Наташа перешла на «ты», хотя до этого всегда подчёркнуто «выкала», тем самым давая понять, что таким старухам, как Марина, нет места в жизни молодых.

-- Да нет. – Марина прикурила, порадовавшись, что, несмотря на сырость и прохладу, она выбрала для встречи открытую террасу. Она не собиралась курить, зная, что собеседнице это неприятно, но сейчас ей вдруг остро захотелось перестать заботиться о чужих  интересах  и делать только то, что хочется ей. Она с удовольствием затянулась и проводила глазами мокрую струйку дыма. – Потому что я ничего тебе не должна. Ты пойми – никто никому ничего не должен. То, что мы считаем долгом, всего лишь добровольный и осознанный выбор другого человека. Абсолютно любое наше действие создаёт конфликт интересов, и только мы сами вправе выбирать, как к этому конфликту относиться.

Наташа недоверчиво слушала Марину, явно не собираясь просто так менять тему. Но тему менять и не пришлось.

-- Вот смотри, Жене интересно общаться со мной. – Марина с нажимом выделила слово «общаться». – Мне интересно общаться с ним. Тебя это возмущает и подвигает на скандалы. У каждого из нас возникают некие неудобства. И каждый из нас для себя решает, стоят ли наши действия наших неудобств, с ними связанных. Я не могу заставить тебя не злиться, но я могу попробовать с тобой поговорить и объяснить. Ты не можешь заставить меня не общаться с тем, с кем я общаюсь, но ты можешь доверять мужу. Ты понимаешь, о чём я говорю?

Глядя на понурую фигурку, Марина в какой-то момент засомневалась, что Наташа вообще её слышит.

Однако, довольно противное состояние, когда ты точно знаешь, что не делаешь ничего предосудительного, но обстоятельства требуют неких объяснений с людьми, которые не настроены на обсуждение ситуации. По мере возможности, она всегда старалась избегать подобных моментов, но не в этот раз. С Евгением Марина общалась много и часто в первую очередь по работе. А поскольку работа была не совсем нормированной, а точнее, совсем не нормированной, то и общение больше напоминало дружеские посиделки.

Их знакомство состоялось три года назад, когда Марина, одномоментно оставшись без работы, слонялась по городу в поисках озарения. Её внимание привлёк темноволосый высокий молодой человек, который время от времени приставал к прохожим с каким-то вопросом. Судя по реакции, вопрос был явно провокационным, и Марине стало интересно. Она умостилась на заборчике и, не скрывая любопытства, почти два часа развлекалась, пытаясь угадать, о чём он спрашивал людей. К концу первого часа она была  уверена, что вопрос носит личностный характер, а к концу второго решила, что он связан с проблемой наркомании. Парень до поры до времени старательно делал вид, что не замечает Маринин интерес, потом глянул на часы и бодрым шагом направился прямо к ней. Марина непонятно от чего смутилась. Вот же нелогичная. Два часа пялиться на человека – это нормально, а тут неловкость её посетила.

-- Ну и что я хотел от них? – Голос у парня был на удивление приятным и располагающим. – Вы же уже придумали историю?

-- Думаю, что ты рассказывал им некую душещипательную сказку, пытаясь выяснить их отношение к рассказанному. – Марина старалась выражаться общими фразами, следя за его реакций, что бы вовремя подкорректировать ответ. Ситуация забавляла её хотя бы тем, что она на время отвлеклась от собственных проблем.

-- Допустим. А зачем?

Удивительно, но Марина чувствовала себя так, как будто она сто лет знакома с этим человеком и они просто ведут какой-то сложный интеллектуальный разбор полётов. Она успокоилась и дала волю мыслям.

-- Предположим, ты – журналист, у которого «горит» материал. Тебе некогда обрабатывать горы специальной литературы и выстраивать образ, и ты решил построить статью по принципу совокупного мнения общественности, разбавленного ссылками на исходный сюжет. Парень рассмеялся так, что проходящая мимо старушка испуганно вздрогнула и прибавила шагу, что-то бормоча об упадке нравственности молодёжи. Причисление себя к молодёжи показалось Марине несколько преувеличенным.

-- Вы – это нечто. И что, вот так вот просто наблюдая издалека можно сходу придумать целую жизнь?

-- Жизнь можно придумать всегда. Было бы желание. Вот степень достоверности может подкачать.

-- Вы очень торопитесь?

Марине вдруг ужасно захотелось продолжить разговор, как будто она сорок лет шла по пустыне и таки встретила живого человека.

-- До пятницы я абсолютна свободна. – отшутилась она.

-- Меня Женей зовут. Вы не против продолжить разговор в каком-то съедобном заведении? Гений, конечно, обязан быть голодным, но я готов пожертвовать частью гениальности за тарелку жареной картошки.

Марина поймала себя на мысли, что всё время улыбается и, наверное, со стороны похожа на престарелую дурочку.

В тот день они проговорили до позднего вечера. Марина почти угадала. Женя действительно был журналистом, и действительно подвизался внештатным корреспондентом в нескольких изданиях. Но основной его работой была бесперебойная поставка сюжетов и действующих лиц для одного скандального шоу, которое все с упоением ругали и склоняли, и с не меньшим упоением каждую неделю смотрела и обсуждала большая часть населения. Пять дней в неделю парень был занят тем, что сайгаком носился по городу. Искал, собирал, договаривался, обрабатывал и делал ещё миллион телодвижений для того, что бы в понедельник убедить редактора, что это именно то, что «пойдёт». Седьмой день недели был отдан борьбе сна и разработки новых идей. В результате такого графика гений был худ, весел и озабочен поиском помощника.

-- Это судьба – шёл по городу и встретил авантюристку с филологическим образованием. Соглашайтесь, это не больно и временами даже доходно.

Назвать Марину авантюристкой мог только человек с очень богатым воображением. Она с сомнением прикидывала возможности и удручённо понимала, что вряд ли у неё что-то получится. «Стара я для таких перемен» отчётливо читалось на её лице.

-- Не выдумывайте. При чём тут возраст. – Марина удивилась, насколько точно Евгений угадал её мысли. -- Вопрос исключительно в вашем выборе. Либо у нас всё получится, либо нет. В любом случае никто ничего не потеряет.

Это уверенное «Мы» окончательно добило Марину. Ей вдруг показалось, что если она сможет себя преодолеть, если позволит закостеневшему сознанию впустить что-то новое, если перестанет копаться в собственном прошлом и цепляться за его осколки, то значит ещё не всё потеряно, значит, это не финиш, а всего лишь транзитная остановка, перекур с передрёмом, за которым новая дорога и новые возможности. И она согласилась, не совсем понимая, что и как ей предстоит делать, но уже увлечённая этим самым новым.

Евгений оказался не просто работоспособным талантливым журналистом, но и очень разносторонней допытливой, интересующейся буквально всем, личностью. Поначалу ей даже не верилось, что можно настолько вдохновенно любить жизнь.

Марина обнаружила, что сигарета дотлела и вернулась в реальность. Кто-то давным-давно говорил, что только нормальные сигареты сами дотлевают, а подделка тухнет. «Лезет же всякая ерунда в голову, -- подумала она».

-- Так что, такие вот дела , Наташенька. Работу я менять не собираюсь по одной твоей прихоти. Так что тебе придётся поверить мне наслово и самой принять решение, страдать или не страдать.

Поскольку разговор рисковал зайти в тупик и отправиться по кругу, Марина предпочла бы его закончить.

-- Ты меня извини, но у меня ещё есть дела, так что давай прощаться. Тебя подвезти?

Наташа с ненавистью мотнула головой.

-- Ну нет, так нет. – Марина расплатилась по счёту и вышла из кафе. 

Невнятная сырость сменилась таким же невнятным дождём, от чего казалось, что день закончился, так и не начавшись. Размышляя, почему она не взяла утром зонт, когда и ёжику было понятно, что дождь обязательно будет, Марина, как партизан по болоту в тылу врага, пробиралась по тёмному переулку, время от времени помахивая рукой в надежде остановить частника. Частник упорно не останавливался. «Всё таки метро. – подумала она и в ту же минуту оказалась в самом центре водопада, чувствуя, как что-то холодное и жесткое сильно и больно толкнуло её сначала вбок, а потом стукнуло по коленке».

начало тут

Ну вот и всё. Пришло её время. Не сказать, что она с нетерпением ожидала этого момента. Нет. Жизнь Фатима любила во всех её проявлениях. Этому научила её мать. Шестнадцатилетней девчонкой отправилась Аминат в свой путь. Многое выпало на её долю. Но у неё была цель. Эта цель помогала не спотыкаться на мелочах, не размениваться на медяки. Всю жизнь помнила Аминат слова отца, что счастлив только тот человек, кто ищет не счастья, а путь к нему. И, найдя этот путь, каждый день просит у всевышнего лишь сил, что бы идти по нему. И Аминат шла. Шла упорно. Шла, когда бандиты из-за угла застрелили её Алексея, который так и не успел увидеть новорожденную Фатиму. Шла, когда стала женой Аслана, понимая, что никого уже не полюбит так, как первого мужа, но никому не будет так предана и благодарна, как второму. Он не побоялся пересудов за спиной, он вырастил Фатиму, как свою дочь. Шла она и тогда, когда отца поглотила мясорубка тоталитарности и борьбы с врагами народа. Потемневшая от горя, поседевшая за одну ночь, она сидела в обнимку с ней и повторяла «мы должны жить, мы обязаны быть счастливыми во имя памяти наших близких».

Предчувствие не обмануло Аминат в то далёкое утро, когда она в последний раз переступила порог родного дома. Старый Зелимхан так и не дождался возвращения дочери. Вихрь революции, едва докатившись до их мест, подхватил Аминат, как соломинку в степи, и понёс, трепя и переворачивая, в воронку жизни. Пять вёсен выходил Зелимхан в степь. Пять вёсен ждал он, что ветер принесёт ему не горечь полыни, а мёд родной души. На шестую некому стало ждать. Земной путь Зелимхана закончился, оставив после себя только память. Этой памятью жила Аминат в тяжелые годы. Эта память помогала ей идти по своему пути.

Многое узнала Фатима в день своей свадьбы. Многое рассказала ей мать про счастье и пути. Но ещё больше узнала она, когда пришло время  выбирать свой. Вот тогда Аминат и подарила дочери самое ценное, что у неё было. Книгу с чистыми страницами.

«Это книга твоей мечты. Так говорил мне твой дед, мудрый Зелимхан. Многие из нашей семьи старались заполнить её страницы своими надеждами и чаяньями, что бы прочесть в конце счастье своего рода, но мало кому это удавалось. Возможно, у тебя это получится».

И Фатима старательно мечтала. Мечтала, когда выходила замуж за Богдана, очарованная его целеустремлённостью и пламенной верой в закон и правосудие. Мечтала, когда одного за другим родила двух сыновей. Мечтала, когда воспитывала их в традициях честности и  справедливости, мужественности и благородства. Мечтала видеть их продолжателями традиций. А листки так и оставались чистыми. Муж частенько подсмеивался над её рассказами, называя их тысяча второй сказкой Шахирезады. Лишь однажды он поинтересовался книгой, но уже на следующее утро вернул её жене, небрежно бросив: «Подаришь одному из сыновей когда-нибудь. Возможно, это принесёт им если не счастье, то хотя бы богатство», вероятно, намекая на старинность книги.

Фатима заметила скамейку в тени и неторопливо направилась к ней. «Какое же это всё таки счастье – жить и верить. Обязательно нужно во что-то верить. Тогда сам жизненный путь станет счастьем». И она верила до последнего. Хотя и замечала изменения в муже. Не было уже того пламенного борца. Остался только холодный расчётливый воин. Изменились и мальчики, с годами всё больше становясь похожими на отца. Когда, в какой момент она поняла, что никто из них не сможет оживить Книгу? Она не помнила. Помнила только, как арестовали Богдана. Как казалось непостижимым то, в чём его обвиняли. Хищение, фальсификация уголовного дела, взятка…До последнего она надеялась, что это какая-то страшная ошибка. Но чуда не произошло.

Сердце предательски защемило и Фатима потянулась в сумочку за таблетками. Запив разноцветные горошинки, она задумчиво покрутила в руках симпатичный тюбик. «Вот так иногда странно получается, -- подумала она, -- что чужие люди порой оказываются ближе и роднее собственной семьи». Милый мальчик, с которым она случайно познакомилась меньше месяца назад, мгновенно достал и привёз ей безумно дорогое и редкое лекарство, стоило ей только поморщиться от боли. А родной внук, приходящий каждые три дня, порой элементарно забывал купить хлеб.

Боль притупилась, уступая место надеждам. Квартира продана, вещи упакованы, документы, подтверждающие покупку дома, издавна принадлежащего их семье, подписаны. Сегодня вечером чудный юноша привезёт вещи, билет и все документы прямо на вокзал и Фатима, наконец, отправится туда, где ей место – в дом, где родилась Аминат.

Внезапно боль усилилась и Фатима похвалила себя за то, что ещё утром отправила Книгу туда, куда давно собиралась её послать – бывшей жене старшего сына. Там рос её внук и у неё ещё оставалась надежда, что, возможно, именно ему удастся оживить легенду.

Сердце болело всё сильнее и Фатима рискнула снова выпить лекарство.

Солнце, описав полукруг, нещадно палило в одинокую скамейку, когда две студентки, проходившие мимо, удивились, что оно не мешает задремавшей старушке. Но оно уже не могло омрачить путь Фатимы Аслановны. Сердце старой женщины остановилось.

Как странно и в то же время просто устроен мир. Люди рождаются, живут, умирают. Некоторые меняют путь, предназначенный их роду, уходя в горы или спускаясь к морю. Другие так и живут на равнине. Так же, как жили их предки сотни лет подряд. Не задумываясь при этом, счастливы они или нет. Потому как сама жизнь для них и есть счастье. И даже те, кто свернул с широкого тракта в поисках собственного пути, сделали это не в поисках счастья, а из чистого любопытства или под влиянием внешних изменений. Нисколько не задевших внутренний покой и равновесие.

Зелимхан прищурился, вглядываясь в даль. Ничего, кроме бескрайней степи, этого живого моря, перекатывающегося волнами оттенков и запахов под порывами весеннего ветра. Пройдёт совсем немного времени и уже более настырный ветер принесёт нотки цветущего миндаля и граната, защемит сердце отзвуками молодости, защипет в глазах желание вскочить на коня и нестись навстречу этим запахам, что бы резко осадить жеребца на краю степи и долго, до боли, всматриваться в бескрайнюю синь.

Ничего этого уже не будет. Зелимхан тяжело поднялся. Прожитые годы согнули его спину, выбелили волосы, обесцветили глаза и мечты, пощадив только память. И она оживала с каждым звуком, каждым вздохом родной земли. Земли его предков, впитавших сотни поколений надежд и разочарований, каждое из которых было одновременно и ничтожно мало и огромно, как сама вселенная. Каждый год весенний ветер приносил надежды на урожай, уверенность в бесконечности бытия и подтверждение неразрывности круга. В этом году ветер принёс вместе с горечью миндаля запах ружейной смазки и пороха, отголоски ружейных залпов и запах опасности. Степь настороженно принюхивалась к новым ноткам и замирала в беспокойном ожидании.

-- Отец, -- Аминат нерешительно остановилась в стороне, нервно теребя кисточку на платке. – Ты подумал над моей просьбой?

Испугавшись собственной смелости, девушка зажмурилась. Никогда ещё не было такого в её роде, что бы женщина вышла замуж за чужеземца. И не только вышла замуж, но и уехала в большой город. Для себя она уже давно всё решила. Даже если отец будет против, она не откажется от своей мечты. Она уедет и будет учиться, уедет с любимым человеком, для того, что бы вернуться к родным, что бы учить или лечить детишек. Любящее сердце не склонно к долгим размышлениям и не замечает преград. Может быть, именно поэтому ему не страшны никакие преграды.

Всё это Зелимхан прочитал в глазах дочери ещё тогда, когда она впервые обратилась к нему. Тогда ещё за советом. Только советом, но он сразу понял, что последует за разговорами о новом времени.

Молодёжь должна идти своим путём. Время монотонных традиций неумолимо уходило, оставляя в умах стариков то ли непонимание, то ли сожаление, то ли горечь и раздражение. Не многие принимали перемены, как естественных ход событий. Зелимхан был одним из не многих. Он подошёл к Аминат и пристально посмотрел в глаза дочери, силясь разглядеть в них то, что ждёт девушку в будущем.

-- Ты окончательно решила? – Скорее не спросил, а уточнил Зелимхан.

-- Да, отец. – Аминат резко вскинула голову, мысленно приготовившись бороться, отстаивать и доказывать, убеждать и настаивать.

-- Хорошо, пусть будет по-твоему. – Зелимхан улыбнулся, заметив изумление дочери и физически ощутив, как рушится между ними стена отчуждения, выросшая за последнее время. Девчонка готовилась к войне, а неожиданно получила полную капитуляцию. Она ещё не готова к таким резким переменам. Но это не страшно. Она научится. Научится чувствовать и предвидеть. Рассчитывать и понимать. Научится отступать и искать пути. Не для того, что бы побеждать, а для того, что бы сохранять и беречь. Это называется мудростью. И она, к сожалению, приходит только с годами проб и ошибок. И только при огромном желании быть счастливым жизнью, а не вещами. Вещи мертвы. Только путь даёт ощущение жизни, и только цель, венчающая этот путь, может послужить залогом счастья. Зелимхан любил свою дочь и хотел, что бы она была счастлива.

Аминат неловка кинулась на шею к отцу, пряча в складках халата заплаканные глаза:

-- Отец…

-- Когда вы уезжаете? – Зелимхан отстранил дочь, всматриваясь в родные черты и запоминая их, как будто навсегда.

Аминат отступила на шаг:

-- Завтра, если ты не против. Алексея вызывают к начальству, уже решен вопрос о его переводе в штаб. Ты благословишь нас?

Зелимхан молча кивнул и побрёл к дому. Аминат пыталась заглушить щемящее чувство, родившееся где-то на самой глубине души и мгновенно захлестнувшее её. Ей на мгновение показалось, что она больше никогда не увидит ни эту степь, ни это небо, ни такого родного и любимого отца, не услышит знакомых запахов. Глаза заволокло предательской пеленой, и она украдкой протёрла их всё тем же платком. До сих пор ей казалось, что она с лёгкостью покинет всё это и окунётся в новую и такую живую жизнь. Теперь же она знала, что этот миг будет сопровождать её от ныне всегда, куда бы не завела её новая дорога. Она вошла вслед за отцом в полумрак дома.

-- Возьми вот это. – Зелимхан поднялся с колен, закрывая огромный сундук, который стоял возле камина столько, сколько Фатима себя помнила. Отец никогда не позволял дочери играть с теми вещами, которые его населяли и только время от времени доставал что-то от туда, со словами «Пришло твоё время». Он любовно протёр Вещь рукавом халата. – Пришло твоё время. Возьми. Теперь это принадлежит тебе.

Он протянул Аминат небольшую потёртую книжку. Девушка с почтением приняла подарок и заглянула внутрь.

-- Но отец, тут только пустые страницы. – Она удивлённо посмотрела на старика. Не то, что бы она ожидала какого-то стоящего подарка. Их семья была небогата и она никогда не рассчитывала на приданное. Но пустая книга, пусть и старинная... Она хотела объяснений и они не заставили себя ждать.