Начало тут

Чёрт. Чёрт. Чёрт. Ну что за день. Волк пару раз с чувством приложился к рулю и потёр зашибленную ладонь. Мало того, что его рабочий день начался ещё затемно. Мало того, что он по доброте душевной влез непонятно во что. Мало того, что это непонятно что непонятно чем закончится. Мало того, что погода была наипакостнейшая и он почти на ощупь два часа пробирался в строну дома. И вот теперь, когда до вожделенного холостяцкого уюта, тарелки толстых бутербродов с колбасой, горячего чая и бормотания телевизора оставалось каких-то пару поворотов, ему под колёса бросается какая-то сумасшедшая.

Чётр. Руль в очередной раз жалобно пискнул, выражая крайнюю степень недовольства и обещая отомстить.

-- Эй! Вы живы? 

Он шагнул в темноту переулка и противные ледяные струйки моментально заползли за шиворот и покатились по спине, греясь по дороге. Волк захлопнул дверцу и обошёл машину, моментально утонув в дорожном озере. Озеро было качественным, глубоким, с рваными краями и наметившимся с краю водоворотом, из которого в свете фар выглядывал каблук. Рядом с каблуком сидела особь женского рода и усердно шарила по дну озера. Мысленно попрощавшись с новенькими мокасинами, Волк присел рядом.

-- Помочь?

Особь хмуро глянула в его сторону и молча продолжила поиски.

-- Вы немая?

-- ……..

«За что мне это? – Волк тоскливо пересчитал все два горящих фонаря, поискал взглядом луну, не нашел, поднялся, обошёл особь, стараясь не наступить на погружённые в воду части тела, и рывком поднял её на ноги.»

Особь сдавленно пискнула и оказалась очень даже говорящей. За пару минут Волк узнал о себе много нового и обогатил свой лексикон несколькими вполне литературными выражениями, смысл которых сводился к тому, что если кто-то не умеет ездить, то пусть пойдёт и проверится у хирурга. Мысль о хирурге почему-то очень развеселила Волка. Злость внезапно улетучилась и он спросил примирительно:

-- Так что мы, всё таки, ищем?

-- Мобильник. – Особь не разделяла волчьего оптимизма.

-- А смысл? Как средство связи он всё равно уже потерян для общества.

Особь запротестовала. Единственное, что Волк понял из обиженного бормотания, это то, что средство связи очень даже водоплавающее и практически бесценное по содержанию. Выразительно вздохнув, Волк полез в бардачок, чертыхаясь и отбиваясь от сыпящихся нужностей, выкопал фонарик, сунул его в руки особи и безапелляционно скомандовал светить. Особь тут же ослепила его и Волк зашипел:

-- Да не в глаза, в лужу свети…те. А я поищу. – Машинально размышляя, как, должно быть, экстравагантно они смотрятся со стороны, он стал энергично тралить дно озера.

Наблюдать со стороны за ними было решительно некому, лужа казалась бесконечной, и Волк уже готов был отказаться от затеи, когда пальцы зацепились за что-то прямоугольное. Ценой изрядного куска шкуры и содранного ногтя, он извлёк многострадальный аппарат, застрявший в ливнёвке, и торжественно вручил его владелице.

-- Надеюсь, без отломанного каблука вы обойдётесь? А то у меня ещё есть пара целых пальцев, которыми можно пожертвовать.

Особь грустно оценила урон, нанесённый обуви, и резонно заметила:

-- А смысл?

Волк, уловив собственные интонации в риторическом вопросе, расхохотался.

-- А вы забавная. -- Усталость сама собой отступила, освобождая место любопытству и врождённому гусарству. – Ну и куда вы теперь в одном штиблете поскачете? Такси не ходють, в метро не содють.

Перефразированный Высоцкий рассмешил особь и она виновато улыбнулась. Волк со всей, возможной под проливным дождём галантностью, распахнул пассажирскую дверку, сгрёб всё с сиденья на пол и дурашливо поклонился:

-- Просю, мадам.

Особь неловко вскарабкалась в тёплое нутро железного зверя. Волк взгромоздился за руль и включил печку, исподволь рассматривая неожиданную пассажирку. Примерно его ровесница, ноль макияжа, одета не броско, но стильно, даже с учётом ущерба от стихийного бедствия и встречи с бампером.

-- Давайте знакомиться, что ли. – Неловкая пауза затягивалась, а Волк не любил пустот. – Меня Сергеем зовут. А вас?

-- Марина. – Особь почти полностью оправилась от испуга и смятения и теперь простодушно смотрела в глаза собеседника. – Вы меня извините, пожалуйста, Сергей. Это и правда, я виновата. Задумалась и забыла, что по проезжей части иногда ездят машины. А тут ещё нога в луже подвернулась. Вообще-то я очень редко ношу каблуки. Получается, что  вы пострадали от моей глупости.

-- Точно. Пострадал. И готов ещё немного пострадать и отвезти вас домой. Правда, куда вы в таком виде? – Не дожидаясь ответа, Волк включил дворники  и машина плавно тронулась, урча, как сытый зверь. – Говорите, куда вас везти, пока нас тут окончательно не затопило. Марина назвала адрес и Волк сразу же пожалел о собственном воспитании. Бутерброды и телевизор, похоже, надолго отодвигаются. Не реагируя на слабые протесты Марины и вежливо предложив ей помолчать, Волк погрузился в собственные мысли о наказуемости добра.

На удивление, они довольно проворно проскочили центр и теперь петляли по бесконечным, похожим друг на друга, как сиамские близнецы, поворотам и клумбам спального района. Молчание прерывалось лишь короткими Мариниными «налево», «тут направо», «на светофоре – прямо и снова налево». Волк удручённо думал, как он станет отсюда выбираться без глобуса, и чуть не проскочил поворот внутрь квартала, предательски спрятавшийся между двумя киосками. Въезд во двор, как и ожидалось, был наглухо перегорожен экономными автолюбителями и Волк мысленно чертыхнулся, понимая, что придётся вылезать и провожать до парадного. Фонарями спальные районы не утруждались вовсе. Поёживаясь и позёвывая, он вылез из машины, подождал самостоятельную Марину и блымнул сигнализацией. Чёрт их знает, эти спальники. Вышел на пять минут, домой пешком пошёл.

Старенькая хрущёвка встретила их кромешной темнотой. Провожание до парадного плавно перетекло до входной двери. Волк пожалел, что не прихватил фонарик. Марина долго копалась в сумке, выуживая ключи, а когда, наконец, последние были торжественно найдены в кармане, оказалось, что дверь вовсе и не заперта. Растерянно толкнув дверь, Марина нерешительно остановила. С разгону Волк чуть не налетел на неё. Поняв, а скорее, угадав, её, пока ещё, просто настороженность, он решительно протиснулся в коридор и поинтересовался, где выключатель. Неяркий свет залил крошечную прихожую. Марина вздрогнула, а Волк присвистнул.

Картина, и вправду, впечатляла. Дверцы шкафа и тумбочек нараспашку, пол устилает их содержимое, поверх которого величественно громоздятся ящики трюмо. Марина устало привалилась к дверному косяку и Волку стало её искренне жаль. Слишком много впечатлений, как для одного дня. Жестом велев ей оставаться, где стоит, он скинул промокшую обувь и профессионально быстро осмотрел небольшую квартирку. Понятно было, что незваные гости врядли дожидались хозяев, но береженого бог бережет. Комнаты ничем существенным от коридора не отличались. Разве что радовали глаз клочками искусственного пуха, как принято писать на подушках, да развороченным нутром матрасов.

Вернувшись в прихожую, Волк втащил плохо соображающую Марину в квартиру и запер дверь. Сначала сохнуть и пить что-то горячее. Потом думать. Втолкнув Марину в ванную, Волк кое как освободил кусочек пространства на кухне, включил чудом уцелевший чайник, сполоснул чашку без ручки и, убедившись, что второй целой тары нет, поставил рядом пластиковый стаканчик. Из ванной доносился шум воды и, похоже, всхлипывания. Волк в очередной раз подумал, за что ему всё это. Женских слёз он не переносил, искренне считая, что это есть суть рычаг давления на хрупкую мужскую психику. Жалеть не любил. Успокаивать не умел. И потому сосредоточился на процессе заваривания растворимого кофе. Стихла вода, хлопнула дверь ванной, некоторое время слышалось бормотание из комнаты и на кухне появилась Марина, без следов слёз и, как с облегчением отметил для себя Волк, вообще без каких либо подозрительных признаков истерии и отчаянья, закутанная в огромный махровый халат и, для верности, в плед. Второй комплект живописного одеяния комом  возвышался впереди неё и предназначался ему. Волк отрицательно замахал головой и после долгих уговоров ограничился полотенцем, которое просто повесил себе на шею, что бы прекратить пререкания.

Пожалуй, все церемонии были соблюдены и на повестке дня оставался всего один вопрос, который и задал Волк, когда кофе согревающее пробежался к желудку, а треснувшее блюдечко заменило им пепельницу.

-- Милицию вызывать будем?

Я ни папа и не мама,

Я не добрый и не злой.

Я обычный трудоголик,

Потому что холостой…

Волк в сотый раз проскандировал про себя привязавшийся стишок и, что бы отделаться от застрявшей в зубах рифмы, попытался отследить его появление.

Радостные лица подчинённых, обнаруженные в половине восьмого в пятницу в родном офисе, не то что бы заставили волчью совесть пожалеть трудовой люд, но вселили некоторую неуверенность в правильности и подозрения на собственную деспотичность. Подозрения Волк пресёк на корню твёрдо и решительно. «Я им начальник, а не мама с папой, что бы жалеть». Первопричина, обнаруженная столь нехитростным путём, хоть и не устранила мельтешащие в уме буковки, но позволила переключиться на текущий момент.

-- В двух словах: результаты, проблемы, планы.

Народ воспрял духом, понимая, что не всё потеряно.

-- По банковскому делу почти всё готово. Подозрения оправдались. В их собственной безопасности таки есть утечка. Все бумаги у вас на столе. В понедельник в десять встреча с управляющим. Они, по прежнему, против официального расследования. Так что вам решать, Сергей Олегович , как дальше строить работу. Минимальный объём мы выполнили, подозрения подтвердили. Пусть теперь сформулируют точную задачу. Мы будем просто вычислять, добывать доказательства или устранять эту неприятность. – Леночка с видом звеньевого бодро отбарабанила заготовленную речь.

-- Хорошо, я потом просмотрю, если возникнут вопросы, решим в телефонном режиме. Что по делу драгоценностями?

-- Да там почти стопроцентная вероятность того, что сынок попёр камушки. Беда вот , мамаша верить не хочет, ногами топает и требует доказать, что прислуга виновата. – Антон презрительно сощурился. – Это ведь уже не наш профиль, как я понимаю?

-- Правильно понимаешь. Давай так, ты с понедельника мне за пару дней докажешь сынка. В буквах и с картинками, а я потом посмотрю, что с этим можно сделать.

Антон кивнул, боясь поверить собственному счастью. «С понедельника» было аттракционом невиданной щедрости.

-- Игорь Константинович, а что у нас с просьбой смежников? – Самое сложное Волк, как обычно, оставил на закуску. Молодёжь расслабилась и приготовилась к низкому старту.

-- Серёж, давай волчат распустим, а сами покалякаем часок. А то они все мультики пропустят.

Волчата одобрительно загудели. «Совсем от рук отбились без меня. – В голове Волка машинально заворчал начальник. – На минуту отвернёшься, потом неделю собирать нужно». В слух же величественно было предложено убираться, пока шеф не передумал. Волчата, не веря в собственную удачу, быстренько убрались.

-- Ну что, Игорь Константинович, твой тактический ход я оценил, теперь по существу. Всё так плохо? – Волк поворочался в кресле, пристраивая поудобней ноющий позвоночник, клацнул кондиционером и закурил.

-- Всё ещё хуже.

Игорь Константинович, бывший следователь по особо важным делам, а сейчас правая и левая рука хозяина, а так же его глаза, уши, печень и совесть, неторопливо порылся в необъятном портфеле, вытащил от туда школьную тетрадку и методично принялся перечислять, сверяясь с записями:

-- Полгода назад некто Зарима Бексотовна Ревазова, семидесяти восьми лет от роду, была обнаружена мёртвой в зале ожидания на центральном автовокзале. Следов насилия на теле не обнаружено, что позволило классифицировать смерть, как естественную. По словам соседей, за три дня до этого старушка продала квартиру по доверенности и отбыла в неизвестном направлении. Личные вещи усопшей, с коими она отправилась в этом направлении, обнаружены не были. Заявление о пропаже бабушки подавали всё те же соседи.

Месяц спустя, уже на железнодорожном вокзале было обнаружено тело ещё одной бабули. Лейлита Искандеровна Турова, восьмидесяти одного года от роду. Ни вещей, ни следов насилия. Квартира продана за неделю до обнаружения тела. Заявление принято от социального работника, закреплённого за старушкой.

Ещё через два месяца перепуганные мамаши подняли на ноги всё отделение в районе ботанического сада. Мирама Бахрамовна Истрец. Эта помоложе будет. Всего семьдесят. Заснула в парке на скамеечке вечным сном. И снова ни насилия, ни вещей, а квадратные метры тю-тю буквально за пару дней.

Все дела проходят по разным отделениям и на попытку определить их, как серию, и, соответственно, перевести в одно производство, прокуратура натурально упёрлась рогом, потому как явного криминала там нет, стучащих кулаками родственников с требованием найти и покарать, не наблюдается, а кто ж сейчас за здорово живёшь станет на себя заведомый висяк вешать, да ещё и серийный.

Это, так сказать, канва. Теперь сама вышивка. К нам это счастье прилетело от Ванятки Рубина. Его как, стало быть, прокурорские завернули, так и не выдержало сердце сыскаря. Нутром, говорит, чую, серия это. Да не просто так серия, а с продолжением. Чую, да сделать ничего не могу. А мы, Сергей Олегович , как ты помнишь, за прошлогоднее дело по наркотикам в полном, так сказать, долгу перед товарищами смежниками. Денег, понятное дело, нам никто за это посулить не сможет, а вот почёт и премногоблагодарствие отсыпется полной мерой. – старый опер подчёркнуто аккуратно закрыл тетрадочку и для усиления эффекта даже расправил обложку.

-- Ну да. На лопате. Или лопатой. – Волк подкурил очередную сигарету. – И так не хорошо, и этак не ловко. Ну а от нас-то чего хотят благодетели?

-- Так не много и хотят. Тут копнуть, там ковырнуть, поспрашать, посмотреть…

-- Угу. Ты бы уж так и говорил, Игорь Константинович , провести негласные следственные действия вместо штатных оперов, отгрести за это дело по полной программе, подставить точку опоры под обстрел и возможно…я повторю, возможно, таки доказать, что имел место криминал. Ты сам-то как оцениваешь ситуацию?

-- Нецензурщину пропускать?

-- Ну конечно.

-- Тогда молча. Первый же вопрос, а какого чёрта мы вообще этим занимаемся, заставит нас серьёзно задуматься о последующем трудоустройстве всем коллективом. – сыщик побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. – Нам бы клиента. Клиентика бы нам, которого можно, хоть за уши, но пристегнуть к этому делу…

-- Клиентика, говоришь? – Волк резко выпрямился. – Будет нам клиентик. Золотой будет клиентик. Добротный, как армейская палатка. Всё прикроет, всех подстрахует.

Он выудил мобильник и набрал номер:

-- Алё, ну ты где там потерялся? Едешь, но стоишь в пробке? Занятное сочетание, хотя и вполне закономерное. Хорошо, жду. Жду, я сказал. Столько, сколько нужно. Сигарет купи по дороге. Давай.

-- Ну что, Игорь Константинович , пожертвуешь личным временем во имя прикрывания общественной задницы? – Волк заметно повеселел.

-- Не вопрос. Ты только объясни по-человечески.

-- Я волк, я по-человечески не могу, -- заметив неловкость в глазах следователя, Волк коротко хохотнул. – Сейчас Руслан приедет, и всё сам услышишь.

Начало тут

Вожделенный отпуск начался, как и предполагалось, с грандиозного скандала.

Рита, узнав, что дочурка отнюдь не собирается внести свои отпускные, как священную лепту, в их общую мечту, а самой продолжить в поте лица зарабатывать хоть и скудные, но пиастры, а вознамерилась безответственно профукать их на море, в считанные минуты организовала грандиозный спектакль. В ход пошло всё, от взываний к совести до рыданий, перемежающихся с обещанием расплаты за неблагодарность. Ниночка мысленно похвалила себя за дальновидное решение сообщить приятную новость мамуле как можно позже. «Желательно бы прямо с вокзала. Ещё лучше – с курортного. И сделать вид, что связь оборвалась. – думала она, складывая в сумку заранее приготовленные вещи. – И ещё хорошо бы абсолютно случайно забыть дома телефон».

Ну, с телефоном она, пожалуй, переборщила. Хотя… Жили же как-то люди двадцать лет назад без мобильной связи. Ездили отдыхать, ходили по вечерам на почту, заказывали междугородние разговоры. Ниночке сложно было представить себя, проводящей отпускной вечер на почте. Ну и ладно. Пару минут в день она готова потерпеть. А в остальное время можно будет говорить, что не берёт телефон с собой, опасаясь воровства.

Ниночка ещё раз бегло просмотрела стопку вещей и отложила в сторону ярко-синий сарафан. «Пожалуй, не стоит его брать. Ткань капризная. Днём жарко, вечером холодно. К тому же под него придётся тащить отдельно босоножки и сумочку. – она старательно пыталась вернуть себе настроение предвкушения праздника, которое не покидало её с той минуты, когда две недели назад она купила билеты и сняла крохотный флигелёк на берегу моря. Настроение рисковало быть катастрофически испорченным стараниями мамули. – Или взять, всё таки? Это на синюшном городском тельце сарафан выглядит так себе, а на загорелой коже смотрится просто шикарно».

В дверь осторожно постучали, и Ниночка с тоской обнаружила, что мамуля сменила тактику. Теперь ей было очень плохо, возможно, с сердцем, и, вероятней всего, это надолго. Последние слова Рита почти прошептала, обессилено опускаясь прямо на Ниночкин сарафан. «Спокойствие. Только спокойствие. Ещё каких-то пару часов и я буду вне зоны досягаемости. – она сходила за минеральной водой, куда для верности добавила пару капель корвалдина. Тяжелый запах скандала и нервотрёпки шлейфом потянулся следом за ней из кухни, через коридор в комнату. – Ну и что, что билеты плацкартные, почти в багажном отделении и возле уборной. Я прекрасно могу постоять в тамбуре. И не важно, что очаровательный флигель на берегу на поверку окажется фанерным курятником, с наскоро выселенными постоянными обитателями, слегка покрашенным изнутри и с удобствами в соседнем огороде, от которого до моря сможет добраться пешком только профессиональный марафонец. Важно то, что это – мой отпуск. Первый самостоятельный отпуск за мои собственные деньги».

Ниночка очень опасалась, что Вилен примет мамину сторону, и ей придётся противостоять обоим, и уже приготовилась к разноплановости аргументов, но на удивление, он только пожал плечами, осведомился, хорошо ли она посчитала расходы и не получится ли так, что ей не за что будет возвращаться домой. Ниночка посчитала не просто хорошо, а очень хорошо. Собственно, именно этим она и занималась долгими вечерними сменами в библиотеке, начиная с самого Нового года. Перестраховавшись, она даже купила билеты в обе стороны и полностью оплатила жильё. Оставшейся суммы вполне должно было хватить на питание и даже на некоторое баловство. В довершение всего в укромное место была зашита резервная сумма на случай атомной войны. В общем, к вопросу Ниночка подошла с чувством, с толком, с расстановкой.

Конечно, было гораздо лучше, если бы в поездку её кто-нибудь пригласил. И одно время она строила романтические планы относительно импозантного мужчины с насмешливыми глазами. Воображение рисовало ей умопомрачительные вечера на безлюдном лунном берегу, ночные прогулки в ароматах южных цветов, задушевные посиделки в уютных кафе и ещё множество милых девичьему сердцу грёз. Но действительность быстро опустила её на землю, представ в виде невзрачного лохматого юноши, явившегося на следующий день с полным набором вверительных грамот относительно списка секретных документов. Ниночке ничего не оставалось, как выдать требуемое.

Юноша с завидным постоянством приходил почти неделю подряд, старательно вычитывая пожелтевшие страницы и тщательно делая выписки в толстенный солидный блокнот, явно выданный импозантным начальством в производственных целях. Юноша пыхтел от усердия, иногда даже проговаривал особо важные моменты, нещадно грыз колпачок ручки и вытирал пот огромным, как простыня времён Ренессанса, клетчатым платком, который неизменно вытаскивал из заднего кармана потёртых джинсов, как фокусник – кролика из пустой шляпы. Джинсы смешно обтягивали его костлявый скелетик, абсолютно не оставляя места не только платку, но даже зубочистке. В перерывах юноша спускался в фойе выпить жидкого чаю из автомата и даже однажды отважился пофлиртовать с Ниночкой.

Она вспомнила эти жалкие попытки и мысленно улыбнулась, представив себя рядом с юношей. Что ни говори, а вот с его шефом они были бы идеальной парой. Его опыт и мужественность в соединении с молодостью и красотой – это гораздо более весомый аргумент, чем неумелые потуги на некую эфемерную любовь её сверстников. Ниночка не считала себя меркантильной, но и выходить замуж за лейтенанта, что бы стать женой генерала была отнюдь не настроена. Всё должно быть в меру. В том числе и самоотверженность женщины.

Рита продолжала умирать, оккупируя всё большее пространство на Ниночкиной кровати, и та поторопилась закончить упаковку, пока ещё было что упаковывать.

-- Ты всё такие едешь? – Рита была на распутье. То ли умереть окончательно. То ли ожить и возобновить скандал. Впервые дочь настолько открыто шла наперекор, твёрдо вознамерившись любой ценой осуществить задуманное. Если бы у Риты была душа, то на её дне обязательно зашевелилась гордость за то, что она вырастила достойную себя дочь. Но пока внутри копошилось только недовольство, изрядно разбавленное страхом от того, что ситуация вышла из-под её контроля. Как назло, Вилен не поддержал её. Мысленно Рита пообещала ещё припомнить ему это предательство. Мелькнула мысль позвонить отцу и потребовать поставить всех на место. Как просто это было в детстве и юности.

Пока Рита решала для себя этот архистратегический вопрос, Ниночка вызвала такси и, подхватив босоножки на огромных каблуках, которые так и не захотели помещаться в сумку, чмокнула Риту в щёку, помахала в воздухе рукой и стремительно скрылась за дверью квартиры, радуясь, что так легко отделалась.

Дождавшись посадки, она, как примерная дочь, отзвонилась Вилену, что всё в порядке, поезда ездят, места на месте и она не опоздала. Маякнула на всякий случай Рите, в душе радуясь, что мамуля снова где-то бросила где-то мобильник и трубку не сняла. Оттанцевав обязательную программу, она с третьей попытки таки заползла на свою полку, достала огромное румяное яблоко и уставилась в доступную обзору щёлочку окна, приготовившись к приключениям.

начало тут

-- Наташа, несколько лет назад ты мне уже задавала этот вопрос. – Марина меланхолично ковырялась ложечкой в вазочке с мороженым, наблюдая, как оно тает и смешивается в неопределимую по цвету и вкусу массу. – Ты помнишь, что я тебе ответила?

-- Помню, вы сказали, что между вами ничего нет.

-- Правильно. Ты спрашивала в определённом контексте. В контексте интимности. И я честно тебе ответила. Я вообще предпочитаю честность в подобных темах. – Марина рассматривала сидящую перед собой молодую женщину. За три года Наташа стала ещё невзрачней. Из когда-то неяркой, озабоченной проблемами вероисповедания, влюблённой в собственного мужа провинциалки, она превратилась в блеклую, невыразительную женщину, живущую в ограниченном мире, где всё поделено на два лагеря: «хорошо» и «плохо». При чём оба этих лагеря были абсолютно материальны. Как такое может быть в человеке глубоко верующем, для Марины оставалось загадкой. Её вообще изумляли люди, не способные рассматривать мир с разных сторон, как ребёнок, изучающий новую игрушку. Сравнение с игрушкой рассмешило Марину, она представила себе увлечённого малыша с яркой машинкой и улыбнулась.

-- А сейчас? – Улыбка Марины разозлила Наташу и она с вызовом изподлобья смотрела на собеседницу. – Если бы я сейчас задала тот же вопрос?

-- Я бы ответила так же. Между мной и твоим мужем ничего нет. Хотя я сомневаюсь, что это добавит тебе счастья. – Марина не удержала от шпильки. Потом она себя за неё отругает, но сейчас Наташа стала ей неинтересна в своей узколобости и слепой ревности.

-- Тогда вы должны дать мне слово, что между вами ничего не будет, и я спокойно уйду.

Марина от души рассмеялась. Нет, она всё таки потешная, эта некрасивая и неумная девица, которая так и не стала ни счастливой женой, ни образованным специалистом, ни частью большого города. Хотя де юре она всё это получила.

-- Наташ, я не буду давать никому никаких слов.

-- Почему? Потому что хочешь заполучить моего мужа в любовники? Как и тогда? – от злости Наташа перешла на «ты», хотя до этого всегда подчёркнуто «выкала», тем самым давая понять, что таким старухам, как Марина, нет места в жизни молодых.

-- Да нет. – Марина прикурила, порадовавшись, что, несмотря на сырость и прохладу, она выбрала для встречи открытую террасу. Она не собиралась курить, зная, что собеседнице это неприятно, но сейчас ей вдруг остро захотелось перестать заботиться о чужих  интересах  и делать только то, что хочется ей. Она с удовольствием затянулась и проводила глазами мокрую струйку дыма. – Потому что я ничего тебе не должна. Ты пойми – никто никому ничего не должен. То, что мы считаем долгом, всего лишь добровольный и осознанный выбор другого человека. Абсолютно любое наше действие создаёт конфликт интересов, и только мы сами вправе выбирать, как к этому конфликту относиться.

Наташа недоверчиво слушала Марину, явно не собираясь просто так менять тему. Но тему менять и не пришлось.

-- Вот смотри, Жене интересно общаться со мной. – Марина с нажимом выделила слово «общаться». – Мне интересно общаться с ним. Тебя это возмущает и подвигает на скандалы. У каждого из нас возникают некие неудобства. И каждый из нас для себя решает, стоят ли наши действия наших неудобств, с ними связанных. Я не могу заставить тебя не злиться, но я могу попробовать с тобой поговорить и объяснить. Ты не можешь заставить меня не общаться с тем, с кем я общаюсь, но ты можешь доверять мужу. Ты понимаешь, о чём я говорю?

Глядя на понурую фигурку, Марина в какой-то момент засомневалась, что Наташа вообще её слышит.

Однако, довольно противное состояние, когда ты точно знаешь, что не делаешь ничего предосудительного, но обстоятельства требуют неких объяснений с людьми, которые не настроены на обсуждение ситуации. По мере возможности, она всегда старалась избегать подобных моментов, но не в этот раз. С Евгением Марина общалась много и часто в первую очередь по работе. А поскольку работа была не совсем нормированной, а точнее, совсем не нормированной, то и общение больше напоминало дружеские посиделки.

Их знакомство состоялось три года назад, когда Марина, одномоментно оставшись без работы, слонялась по городу в поисках озарения. Её внимание привлёк темноволосый высокий молодой человек, который время от времени приставал к прохожим с каким-то вопросом. Судя по реакции, вопрос был явно провокационным, и Марине стало интересно. Она умостилась на заборчике и, не скрывая любопытства, почти два часа развлекалась, пытаясь угадать, о чём он спрашивал людей. К концу первого часа она была  уверена, что вопрос носит личностный характер, а к концу второго решила, что он связан с проблемой наркомании. Парень до поры до времени старательно делал вид, что не замечает Маринин интерес, потом глянул на часы и бодрым шагом направился прямо к ней. Марина непонятно от чего смутилась. Вот же нелогичная. Два часа пялиться на человека – это нормально, а тут неловкость её посетила.

-- Ну и что я хотел от них? – Голос у парня был на удивление приятным и располагающим. – Вы же уже придумали историю?

-- Думаю, что ты рассказывал им некую душещипательную сказку, пытаясь выяснить их отношение к рассказанному. – Марина старалась выражаться общими фразами, следя за его реакций, что бы вовремя подкорректировать ответ. Ситуация забавляла её хотя бы тем, что она на время отвлеклась от собственных проблем.

-- Допустим. А зачем?

Удивительно, но Марина чувствовала себя так, как будто она сто лет знакома с этим человеком и они просто ведут какой-то сложный интеллектуальный разбор полётов. Она успокоилась и дала волю мыслям.

-- Предположим, ты – журналист, у которого «горит» материал. Тебе некогда обрабатывать горы специальной литературы и выстраивать образ, и ты решил построить статью по принципу совокупного мнения общественности, разбавленного ссылками на исходный сюжет. Парень рассмеялся так, что проходящая мимо старушка испуганно вздрогнула и прибавила шагу, что-то бормоча об упадке нравственности молодёжи. Причисление себя к молодёжи показалось Марине несколько преувеличенным.

-- Вы – это нечто. И что, вот так вот просто наблюдая издалека можно сходу придумать целую жизнь?

-- Жизнь можно придумать всегда. Было бы желание. Вот степень достоверности может подкачать.

-- Вы очень торопитесь?

Марине вдруг ужасно захотелось продолжить разговор, как будто она сорок лет шла по пустыне и таки встретила живого человека.

-- До пятницы я абсолютна свободна. – отшутилась она.

-- Меня Женей зовут. Вы не против продолжить разговор в каком-то съедобном заведении? Гений, конечно, обязан быть голодным, но я готов пожертвовать частью гениальности за тарелку жареной картошки.

Марина поймала себя на мысли, что всё время улыбается и, наверное, со стороны похожа на престарелую дурочку.

В тот день они проговорили до позднего вечера. Марина почти угадала. Женя действительно был журналистом, и действительно подвизался внештатным корреспондентом в нескольких изданиях. Но основной его работой была бесперебойная поставка сюжетов и действующих лиц для одного скандального шоу, которое все с упоением ругали и склоняли, и с не меньшим упоением каждую неделю смотрела и обсуждала большая часть населения. Пять дней в неделю парень был занят тем, что сайгаком носился по городу. Искал, собирал, договаривался, обрабатывал и делал ещё миллион телодвижений для того, что бы в понедельник убедить редактора, что это именно то, что «пойдёт». Седьмой день недели был отдан борьбе сна и разработки новых идей. В результате такого графика гений был худ, весел и озабочен поиском помощника.

-- Это судьба – шёл по городу и встретил авантюристку с филологическим образованием. Соглашайтесь, это не больно и временами даже доходно.

Назвать Марину авантюристкой мог только человек с очень богатым воображением. Она с сомнением прикидывала возможности и удручённо понимала, что вряд ли у неё что-то получится. «Стара я для таких перемен» отчётливо читалось на её лице.

-- Не выдумывайте. При чём тут возраст. – Марина удивилась, насколько точно Евгений угадал её мысли. -- Вопрос исключительно в вашем выборе. Либо у нас всё получится, либо нет. В любом случае никто ничего не потеряет.

Это уверенное «Мы» окончательно добило Марину. Ей вдруг показалось, что если она сможет себя преодолеть, если позволит закостеневшему сознанию впустить что-то новое, если перестанет копаться в собственном прошлом и цепляться за его осколки, то значит ещё не всё потеряно, значит, это не финиш, а всего лишь транзитная остановка, перекур с передрёмом, за которым новая дорога и новые возможности. И она согласилась, не совсем понимая, что и как ей предстоит делать, но уже увлечённая этим самым новым.

Евгений оказался не просто работоспособным талантливым журналистом, но и очень разносторонней допытливой, интересующейся буквально всем, личностью. Поначалу ей даже не верилось, что можно настолько вдохновенно любить жизнь.

Марина обнаружила, что сигарета дотлела и вернулась в реальность. Кто-то давным-давно говорил, что только нормальные сигареты сами дотлевают, а подделка тухнет. «Лезет же всякая ерунда в голову, -- подумала она».

-- Так что, такие вот дела , Наташенька. Работу я менять не собираюсь по одной твоей прихоти. Так что тебе придётся поверить мне наслово и самой принять решение, страдать или не страдать.

Поскольку разговор рисковал зайти в тупик и отправиться по кругу, Марина предпочла бы его закончить.

-- Ты меня извини, но у меня ещё есть дела, так что давай прощаться. Тебя подвезти?

Наташа с ненавистью мотнула головой.

-- Ну нет, так нет. – Марина расплатилась по счёту и вышла из кафе. 

Невнятная сырость сменилась таким же невнятным дождём, от чего казалось, что день закончился, так и не начавшись. Размышляя, почему она не взяла утром зонт, когда и ёжику было понятно, что дождь обязательно будет, Марина, как партизан по болоту в тылу врага, пробиралась по тёмному переулку, время от времени помахивая рукой в надежде остановить частника. Частник упорно не останавливался. «Всё таки метро. – подумала она и в ту же минуту оказалась в самом центре водопада, чувствуя, как что-то холодное и жесткое сильно и больно толкнуло её сначала вбок, а потом стукнуло по коленке».

Приказ Ганса – закон для Шульца. За свою долгую и многогранную жизнь Волк успел побывать и в шкуре Ганса, и в шкуре Шульца, и ещё в чёрт знает чьих шкурах. Вся сложность текущего момента заключалась в том, что на сей раз он был сам себе и Шульц, и Ганс. А всё его проклятая безотказность, в миру именовавшаяся, как взаимовыручка и помощь друзьям.

Сколько ж он не видел Руслана? Да лет десять, так точно. А вот, поди ж ты, на сокровенный пароль «Друг, выручай», откликнулся машинальным ответом «Да не вопрос. Подтягивайся вечерком. Порешаем.» Руслан, естественно, подтянулся. И в результате, вместо того, что бы мирно руководить родными сотрудниками, Волк, как угорелый, носился по городу в поисках старушки-божьего одуванчика. Он в очередной раз глянул на часы и прикинул, что из уже намеченного можно перенести, а что – распихать в, и без того плотный до нельзя, график подчинённых. По всему выходило, что личной жизнью придётся жертвовать основательно. Хотя какая там личная жизнь. Не жизнь, а комиксы.

Вся личная жизнь Волка осталась в старом лесу. Таком, как ему казалось, уютном, налаженном и благоустроенном. Это был его лес, в котором он знал каждый пенёк, каждый гриб и каждую зверушку. Выращенный, ухоженный, упорядоченный до немецкой стерильности, он представлялся Волку верхом совершенства и образцом идеальности. До тех пор, пока Волк не обнаружил, что в этом образцовом мире есть место всем, кроме него. Он выполнил свою функцию. Построил, устроил, наладил…и мог быть абсолютно свободен. Дальше лес предпочёл жить без него.

За эту «свободу» Волк заплатил втридорога.

Он вспомнил, как брёл по пустынной улице на окраине родного города, рассматривая дома и пытаясь угадать, кто в них живёт. Не потому, что ему было интересно, а потому что за этими угадайками можно было хоть ненадолго спрятать «почему?», которое с недавних пор неоновыми буквами плавало перед глазами. Будь Волк побезалабернее, он бы придумал тысячу причин и нашёл сотню виноватых в происшедшем. Но тогда он уже не был бы Волком.

В окне первого этажа белело объявление «Сдаётся». Соседнее окно светилось мягким светом, и Волк позвонил в неработающий звонок, а потом и поколотил в обшарпанную дверь…

…Половина пятого. В Управление архивами он сегодня уже не успеет. Это было понятно и без километровой пробки, образовавшейся по поводу дня освобождения города. Бог ты мой, есть ведь счастливые люди, у которых работа начинается в восемь утра и заканчивается в шесть вечера. А в пятницу даже иногда с обеда. Эти счастливчики отключают корпоративную связь, стаскивают осточертевшие удавки с шеи и протокольные пиджачки с щуплых плеч, обогащают набегами в супермаркеты отечественную и зарубежную экономику и, отягощённые исключительно пивом и мясом, стройными колоннами разъезжаются во всех направлениях подальше от любимого начальства, что бы до понедельника предаться жизни.

Волк явственно ощутил во рту горьковатый привкус холодного пива, а в воздухе запахло костром. «Отставить размечтаться». Он ещё раз глянул на часы и потянулся за мобильником. С долей злорадства сообщив подчинённым, что «никто не расходится до моего приезда», он набрал Руслана:

-- Не занят? Да нет, ничего пока утешительного, но хотелось бы кое-что обсудить. Нет, давай не по телефону. Часов в девять? Лады.

Он и сам не смог бы ответить, что его так смутило в, вобщем-то, пустяковой просьбе товарища. Ну подевалась у того куда-то престарелая бабка. Так что сейчас только не творится. Может, из ума выжила, да в штунды ушла. Или к родне какой подалась. Понятное дело, квартиру оформила в продажу по доверенности. Новые жильцы ни ухом, ни рылом. Они эту бабку и в глаза-то не видели. В нотариальной всё чисто-законно. Так что криминалом там и не пахнет. На криминал у Волка особый нюх есть. Так же, как и на несостыковки. А в этом деле стыков, как раз, было гораздо меньше, чем откровенных дырок. И Волк всю дорогу до офиса удивлялся, как он не разглядел их с первой же минуты разговора с Русланом. Именно по поводу этих самых дыр он и хотел поговорить аккуратненько с товарищем в неофициальной, так сказать обстановке, и в очень завуалированной форме.

Ниночка прислушалась к голосам, доносившимся из гостиной и сделала звук телевизора погромче. 

-- Ты опять отправил Катю за продуктами на рынок?

Вилен обречённо вздохнул и привычно проглотил резкий ответ. Он, конечно же, найдёт что ответить, и тон ответа будет соответствующий, но не сейчас. Пока ещё существует надежда, что скандал не разгорится, нужно попытаться спустить тему на тормозах.

Как же он устал от всего этого. От постоянных допросов, объяснений и извинений. От этих бесконечных разговоров об экономии. От этого обвиняющего тона. И от самого себя, вынужденного лавировать и уворачиваться, продумывать и маневрировать. Его жизнь напоминала передовую, на которой было неясно, где свои, где чужие, и откуда в следующий момент выскочит писец.

-- Ты что, не слышишь меня? Я спросила, когда, наконец, прекратится неразумное транжирство?  -- Рита, Маргарита Вадимовна Кучина, в замужестве Рощина, с неприкрытой ненавистью сверлила взглядом мужа. – Или ты забыл, что обещал моему отцу, когда выпрашивал у него разрешения на наш брак?

Вилен поморщился, как будто у него внезапно разболелись все зубы. Молчать, только молчать, пока ещё есть надежда. Он глубоко вздохнул:

-- Да, я тебя слышу. Да, я отправил Катерину за продуктами на рынок. – Вилен наступил на горло раздражению и старался говорить спокойно. – А что, собственно, тебя возмущает. То, что мы хотим есть, или то, что нашим питанием занимается Катерина?

-- Меня возмущает, что ты тратишь деньги совершенно не на то. Мы должны жить на строго определённую сумму в месяц, а остальное складывать, что бы как можно скорее продать эту ненавистную трущёбу и купить приличный дом.

-- А тебя не смущает, что это, всё таки, мои деньги, а я не готов питаться бумажной колбасой и полуобморочными анемичными овощами?

Но Рита уже оседлала любимого конька и не желала с него слезать:

– Ты клялся папе, что мы с Ниночкой ни в чём не будем нуждаться, и уровень жизни будет, как минимум, не ниже, чем в его семье. Это ведь ты обещал?

-- Я. -- Вилен предпочитал не отрицать очевидное.

-- Ну и? Где собственный дом, о котором я мечтаю? Я уже не знаю, что говорить знакомым при встрече. У меня все причины закончились.

-- А ты попробуй не обсуждать эту тему. – Огрызнулся Вилен и тут же пожалел о собственной несдержанности, но было поздно. Джин вырвался на волю и в бешенном вихре закружился по гостиной, звеня децибелами и путаясь в хрустальной люстре. Вилен застонал.

Телевизор грохотал на пределе возможного в тщетной попытке заглушить страсти, бушевавшие за стенкой, рекламируя то ли новое пиво, то ли экзотическое средство для укладки волос. На экране мелькали загорелые ноги, запотевшие ёмкости и призывные улыбки. Если бы кто-то спросил Ниночку, что именно ей пытаются продать, она бы затруднилась ответить, потому как в данный момент была занята сложным и абсолютно нелогичным действием: стараясь отгородиться от родительских разборок, прислушивалась к разговору.

Ей было почти десять, когда Вилен женился на Рите. Он был вполне удачлив финансово, и до недавнего времени их семья была составляющей элиты города.

Ниночка слушала и думала, что Вилен всё таки прав, повторяя маме, что это его деньги и он не позволит никому ими распоряжаться, даже собственной жене и её дочери. Она, конечно же, была нормальной девочкой, которой хочется красиво одеться, хочется с шиком подкатить к институту на дорогой машине, хочется слетать на уик-энд в Париж, в конце концов, хочется просто не работать. Она элементарно привыкла ко всему этому. Но мировой кризис не счёл нужным согласовать свои последствия ни с Ниночкой, ни с Виленом и в данный конкретный момент финансовые дела семьи обстояли не лучшим образом. Дом пришлось сменить на, в общем-то, просторную по меркам простого человека, квартиру в спальном районе. Вместо штата прислуги по утрам к ним приходила добродушная Катя, которая полностью взвалила на себя обязанности по обслуживанию их небольшой семьи. Вилен с утра до ночи пропадал на работе, поставив Ниночке условием оплаты обучения в престижном  вузе обязательное трудоустройство. Больше же всех пострадала Рита, которой в одночасье пришлось отказаться от богемного образа жизни.

«Неужели мама не понимает, что у Вилена есть цель – вернуть всё утраченное? – Ниночка мысленно удивлялась, куда подевалась хвалёная Ритина прозорливость. – Он от этой цели не отказывается. Он отказывается умирать на пути к цели. Неужели это так ужасно – продолжать жить? Нормально жить. Покупать вещи, хорошо питаться, отдыхать, пусть не на шикарных курортах, но отдыхать. Нельзя впасть в летаргический сон в ожидании светлого будущего, отказывая себе абсолютно во всём. Однажды цель окажется достигнутой, но мёртвым героям не нужны награды, и на то, что бы радоваться и наслаждаться не останется ни сил, ни здоровья. Какой смысл в красивой машине и дорогом доме, если столько лет прошли мимо тебя, не оставив ничего, кроме морщин».

Вряд ли, глядя на Ниночку, кто-то заподозрил бы подобные мысли в её хорошенькой голове. Ещё несколько лет назад она и сама удивилась бы их наличию. Но крутой вираж  удачи, закинувший её на работу в библиотеку, существенно сместил центр тяжести в её сознании, разбудив привычку думать и научив получать от этого удовольствие.

Гроза в гостиной сменилась отдалённой канонадой, и Ниночка приглушила телевизор.

-- Нет, если ты так хочешь, то вполне можешь взять обязанности по хозяйству на себя. Мы можем завтра же отказаться от услуг Катерины, и ты получишь возможность экономить на продуктах, химчистке и прачечной, вспомнив, заодно, как выглядят утюг и пылесос.

По тону забормотавшей что-то Риты было понятно, что к настолько радикальным методам экономии она явно не готова. От такой перспективы у неё сели батарейки и скандал сам собой пошёл на убыль.

-- Ты можешь предложить мне свой план. Я с удовольствием обсужу его с тобой. – Вилен устало потянулся к бутылке минералки и жадно глотнул прямо из горлышка.

Этот разговор был далеко не первым, и, как понимал Вилен, не последним. С каждым разом гасить пожар становилось всё труднее и труднее, и он с опасением  подумал о том, что запас его терпения может закончиться раньше, чем план по восстановлению благополучия увенчается успехом.

Писец.

Не сказать, что Марина Игоревна была ярым борцом за права меха на жизнь при жизни, но именно этого зверька в последнее время она всё больше и больше недолюбливала. Надо отдать должное, он платил ей той же монетой. Каждый день он бесцеремонно напоминал ей о своём присутствии. Сначала издалека и нечасто, а сейчас обнаглел до такой степени, что встречал её утром в зеркале, ехидно скалясь и кривляясь на все лады. У него даже имя было – Юбилей. Именно так. С большой буквы «Ю» и такой же большой цифры «40».

Марина Игоревна постаралась взять себя в руки. Сама по себе череда маленьких зверьков означала просто течение бытия, но сплочённые в стаю, они угрожали превратиться в монументальную шубу, готовую в любой момент задушить хозяйку, и с этим нужно было что-то решать.

Марина Игоревна, худощавая высокая шатенка, до недавнего времени мирно заведовавшая литературным отделом крохотного издательства, решительно сгребла в сторону завал на письменном столе и положила перед собой чистый листок.

Что там советуют психологи? Начать с составления достижений и недостатков.

К достижениям можно было отнести…она задумчиво погрызла колпачок ручки…получалось, что достижений не было. Упрощаем задачу. На столе появился новый листок, озаглавленный незамысловато «+» и «-». Дело пошло веселее. Образование, крыша над головой, взрослый, хоть и бестолковый по молодости, но вполне приличный сын, относительное здоровье, трезвый взгляд на жизнь и крохотные сбережения. Она полюбовалась на ровный столбик преимуществ. «А может ну его, этот минус?» Ограничившись двумя пунктами: отсутствие работы и отсутствие смысла жизни, Марина снова полюбовалась результатом и задумчиво уставилась в окно.

Ну и кого она хочет обмануть? Тимка вырос, закуклился в своей взрослости и было непонятно, то ли из этой куколки вылупится самодостаточный мужчина, то ли вечный юнец-мечтатель. Издательство приказало долго жить, лишив её ежедневной «службы» и видимости востребованности, а так же хоть и небольшого, но постоянного дохода. Супруг исчез из её жизни много лет назад так же внезапно, как и появился, оставив их с Тимом в крохотной хрущёвке, доставшейся от бабушки, окатив напоследок фразой «Я задыхаюсь от твоей любви» и прихватив общую сберкнижку. Немногочисленным мужчинам, появлявшимся в её жизни, Марина так и не научилась доверять. А может быть они и не стоили доверия. Но на пороге сорокалетия она с грустью поняла, что жизнь требует от неё неких действий, о которых она пока понятия не имела…

-- Мам! Мам, ты дома? – Тим с размаху проскочил в кухню и неуклюже зацепился карманом за ручку двери. Штаны угрожающе затрещали.

-- Тииим…ну аккуратней.

Двухметровый нескладный пучок энергии смущённо выпутал штаны из дверей и пригладил рукой дырку.

-- Ты чего так рано?

-- Да у нас историчка заболела. – Врать в свои двадцать Тим так и не научился. – А ты чего, не пошла на собеседование? Ты ж вроде собиралась?

-- Да вот…не дошла, так скажем. Ну какой из меня референт? Только и того, что писать правильно умею. Ни кофе подавать, ни дела вести…Не моё это.

-- А что – твоё? – Тим аккуратно пристроил себя на краешек стола и покосился на плоды Марининого творчества.

Она задумалась. Действительно, а что её? Когда-то восторженной девчонкой она мечтала писать, рисовать, учить. Ей казалось, что всё это так естественно, как дышать. И ей всё удавалось и успевалось. При чём, судя по отзывам, довольно неплохо и с большим потенциалом. Она умела и любила мечтать. И мечты обязательно сбывались. Последней её мечтой был Рим. А потом случилось «Я задыхаюсь от твоей любви». Марина не знала, можно ли задохнуться от любви, но вот то, что без неё не живут, она была уверена. И она умерла.

Не было больше картин, песен, стихов и повестей. Не было мечты и реальности. Был скромный литературный заведующий скромного издательства годами вычитывающий чужие мечты и устремления.

Тим озабоченно покосился на мать. Всегда собранная и целеустремлённая, хоть и не всегда понятная, она была для него чем-то вроде талисмана, в который веришь самозабвенно и безоговорочно. Этакая точка неизменности. В которой теперь что-то произошло и нужно было понять, поломка это или просто другая форма.

-- Блин, совсем забыл, – Тим свалился со стола, попутно стаскивая всё, что там ещё оставалось, -- там же тебе письмо пришло.

-- Где пришло? – Марина глянула на выключенный ноутбук.

Тим рассмеялся, перехватив её взгляд:

-- Да не там, в ящике почтовом. Я платёжку доставал и…Вот – он с видом фокусника вытащил изрядно помятый конверт, расправил огромной ладошкой и положил перед Мариной.

На конверте мелкой каллиграфической вязью, издалека смахивающей на арабскую, был написан их адрес и её имя. Отправитель не был указан, но Марина и так узнала этот почерк и сказать, что была удивлена, значит не сказать ничего.

-- Ма, а это от кого? – от любопытства Тим прижмурился и затаил дыхание.

-- От бабушки, -- Марина поймала недоумённый взгляд сына. – матери твоего отца. – Уточнила она и подчёркнуто аккуратно открыла пухлый конверт.

Две головы склонились над текстом…