Во многих политических кругах России, а также в
некоторых государственных учреждениях сильна тоска по роли «не просто
игрока» в глобальной политике — сентиментальная ностальгия по статусу
империи. Хотя это можно объяснять еще и тем, что ментальность меняется
медленнее и труднее, чем политические программы.
Однако если в России всерьез думают о
восстановлении ранга своей страны, то им следует уяснить, что
аргументы, которыми они сегодня располагают, будут играть всё меньшую
роль. Поэтому пропуском в будущее может стать только модернизация, а
она не пойдет без сотрудничества с Западом. В длительной же перспективе
условием и вместе с тем результатом модернизации должна стать
вестернизация России, иначе говоря, более близкие связи как с
Евросоюзом, так и с Америкой. Хотя, естественно, это не обязательно
должно сразу выразиться в членстве в НАТО...
— Пора перейти к Украине...
Александр Квасневский.
Украинская политика стабильнее, чем могло бы показаться, судя по бурной
истории 20 лет независимой Украины. Началось с неожиданного прорыва
украинцев к независимости — и это совершилось, что важно, путем
всенародного референдума, в котором около 90% граждан проголосовали за
независимость. Затем последовал период Леонида Кучмы и политики баланса
между Востоком и Западом. Далее дело дошло до «оранжевой революции» и
прозападных настроений в декларациях правительств Виктора Ющенко. В
конце концов к власти вернулся Виктор Янукович — политик, казалось бы,
потерпевший полное поражение.
Однако принципиальной целью — и основой —
украинской политики на протяжении всего этого времени было укрепление
независимости и самостоятельности государства. На Украине независимость
не могут поставить под сомнение даже те жесткие русские, которым
хотелось бы это сделать. Второй элемент украинской стратегии состоит в
поисках равновесия между Западом и Россией. Это, впрочем, понятно:
трудно вести себя иначе, имея такую историю и такие
культурно-хозяйственные связи. Украинцы хотели бы войти в Евросоюз, не
теряя отношений с Россией, либо иметь как можно лучшие отношения с
Россией, одновременно пребывая по возможности предельно близко к
Евросоюзу, — на чем делается ударение, зависит от того, кто сейчас
стоит у власти, но в общем и целом принцип заключается в
уравновешивании влияний. Однако в ближайшее время Украина станет
осуществлять сценарий, ассоциирующийся с ленинским путем «шаг вперед,
два шага назад». В итоге она будет сближаться с Евросоюзом, но
останется пассивной по отношению к НАТО. И продолжит строить близкие
отношения с Россией.
— Наконец, Белоруссия — тема, пожалуй, совершенно особая?
— Да, так как мы оцениваем ее через призму
диктатуры. Вопрос скорее в том, какой план у Александра Лукашенко. А
план ясен: его интересует только одно — удержаться у власти.
Партнерам Белоруссии приходится нелегко: каким
образом сотрудничать с ней, не изолировать страну и не обижать
общество, но в то же время не легитимизировать власть Лукашенко.
Трудности с Белоруссией есть и у России. Неправда, будто для Москвы
Лукашенко — удобный партнер. Он не может быть удобным, потому что
непредсказуем. А Европе сотрудничество с Лукашенко дается еще труднее,
так как у нас свои принципы, которых придерживаются все демократически
избираемые западные правительства.
— Вы подчеркиваете, что Россия, Украина и
Белоруссия — это три разных страны и три разных вызова. Тем временем
публицисты и даже дипломаты часто, говоря о польской восточной
политике, валят в один мешок политику в отношении Москвы, Киева и
Минска, а то и Закавказья. Какими могут быть последствия этого?
— Фактически так оно и есть. Взять хоть бы Ярослава
Браткевича, на тот момент директора Восточного департамента МИДа,
который недавно обещал в «Газете выборчей» поворот в польской внешней
политике. Он предлагал, между прочим, обращать меньше внимания на
Украину, а больше — на Россию. С этим еще можно спорить. Зато полностью
несправедливо всё, что он написал об украинских слабостях, потому что
если оценивать состояние демократии и гражданского общества, а также
уровень политического плюрализма и свободы СМИ, то Украина намного
опережает Белоруссию и Россию. И это главным образом заслуга «оранжевой
революции»: хотя ей и были присущи различные слабости, она в любом
случае заложила основы гражданского общества.
Разумеется, если мы будем оперировать более общими
понятиями и говорить, что польская восточная политика заключается в
укреплении независимости, построении демократических обществ, создании
сети связей этих стран с Евросоюзом, тогда мы можем всех рассматривать
сходным образом. Такой должна быть принципиальная идея нашей политики
на этом пространстве.
Однако такой ответ мало что означает, так как в
этих странах положение по многим параметрам различается. Совершенно
особо выглядит Молдавия — страна, которая полна внешних и внутренних
трудностей и которую тоже не удастся свалить в один мешок «восточной
политики». Сложности со статусом Приднестровья, драматическое
экономическое положение, а тут еще Румыния публично провозглашает
надежду, что в один прекрасный день станет единим государством с
Молдавией.
Подобным образом обстоят, впрочем, дела и с
Кавказом: Грузия, Армения и Азербайджан — это совсем разные страны. У
каждой из них свои слабости и козыри. Азербайджан располагает нефтью,
Армения — близкими связями с Россией, у Грузии за плечами удачные
реформы и проигранная по собственному желанию война, в которой она
потеряла две провинции.
Политика, касающаяся Восточной Европы, должна стать
ведущим мотивом грядущего польского председательства в Евросоюзе. Мы не
должны при этом настраиваться на тональность ментора — скорее друга или
соседа, который готов помогать, но не поколеблется и тогда, когда надо
на что-то обратить внимание. Таким образом, понятие «польская восточная
политика» употреблять можно, но сама эта политика обязана быть
разнородной.
— Какими должны быть принципы этой
дифференциации целей и методов польской политики по отношению к Москве,
Киеву и Минску? Когда, например, есть смысл действовать напрямую,
пользуясь двусторонними контактами, а когда лучше прибегать к
посредничеству Брюсселя?
— Нашей целью должно быть: добиться, чтобы как
можно больше из нашего образа мыслей о политике в этом регионе было
признано составным элементом общей европейской политики.
— И тут возникают затруднения.
— У Евросоюза вообще трудности с определением общей
политики. В разных странах ЕС отношение к Восточной Европе разное. Во
многих государствах действует принцип безусловного приоритета в пользу
российской политики. Всё происходящее в Восточной Европе
рассматривается сквозь призму того, что скажет об этом Россия.
Правило «Russia first» сильно в Германии, Франции и
Италии. Уже британско-российские взаимосвязи выглядят несколько иначе,
но в любом случае это четыре самых важных государства из первой
шестерки стран ЕС.
Большая заслуга Польши — в том, что во время
«оранжевой революции» мы подключили Евросоюз к событиям на Украине. В
посредничестве принимал участие Хавьер Солана, а Украину стали
рассматривать не как периферийную проблему, а как вопрос, существенный
для будущего Европы.
— А вы не разочарованы развитием дел на
Украине? Даже чисто лично — когда вспоминаете, сколько сами натрудились
в посредничестве по ходу «оранжевой революции».
— С огорчением призна
ю сь, что пять
лет президентства Виктора Ющенко не приблизили Украину к Европе. А ведь
был шанс принять календарный график ее вступления в Евросоюз. Теперь
это труднее, в том числе по причине всемирного кризиса.
— Что в польской восточной политике можно признать успехом?
-Первым был наш вклад в разрешение украинского кризиса. Вторым —
принятие Евросоюзом проекта «Восточного партнерства», несмотря на
нынешние сомнения, действует ли эта программа.
Важно, что нам удалось создать этот проект, втянув в него шведов — сильную страну Северной Европы.
— Однако вы сами говорите о сомнениях насчет того, действует ли «Партнерство».
— Да, так как необходимы новые импульсы и замыслы.
Тем более что момент опасный. ЕС занимается сегодня главным образом
самим собою. У него есть трудности с лидерством, так как ни Кэтрин
Эштон, ни Жозе Мануэль Баррозу — не политические стратеги, особенно в
восточной политике. При недостатке нашей активности наложение этих
факторов приведет к тому, что устремления и интересы Восточной Европы
останутся в пренебрежении.
- Означает ли это, что надежды, связанные с
польским председательством в Евросоюзе и возможным стимулированием
«Восточного партнерства», преувеличены?
— Надеждам свойственно быть всего лишь надеждами.
Но, разумеется, во время польского председательства мы не можем
отказываться от своей линии поведения. Дело в том, что наше
председательство может оказаться в драматическом положении, если в
арабском мире наступит «эффект домино» и окажется, что после Египта и
Ливии там вспыхивают новые кризисы. Тогда внимание Европы переключится
на Ближний Восток и Северную Африку, а в этих вопросах Польша не
особенно компетентна.
Чем скорее ситуация на Ближнем Востоке стабилизируется, тем лучше. Мы сможем заняться «Восточным партнерством».
— «Восточное партнерство» часто
воспринимается как антироссийский проект, а в доказательство указывают,
что Москву не пригласили к участию в нем. Можно ли — и если да, то как
— победить стереотип, будто поддержка Украины и Белоруссии нацелена
против России?
— Достаточно сравнить мероприятия Евросоюза
применительно к России — хотя бы в экономической сфере — с тем, как он
поступает со странами «Восточного партнерства». Тогда быстро
обнаруживается, что говорить не о чем. Разница в масштабах гигантская —
естественно, в пользу России.
Да, наше вмешательство и помощь во время
украинского кризиса были признаны антироссийской деятельностью. Путин
поносил меня за них, но нет нужды принимать подобные вещи близко к
сердцу: это была всего лишь риторика для внутреннего употребления.
Самое большее, можно ответить, что перед Россией открыты все пути к
сотрудничеству с ЕС. Более того, атмосфера в Евросоюзе по отношению к
России теперь хорошая — намного лучше, чем к Украине или Белоруссии: с
ними в серьезный диалог вообще не вступают.
Сегодня, когда в самой России говорят о
модернизации, ее шансы связаны исключительно с Евросоюзом, а не с
построением российской неоимперии или даже мягкой зоны экономического
сотрудничества. К примеру, перед Украиной стоит та же самая проблема
модернизации, что и перед Россией: и той и другой нужно осовременить
свою промышленность и технологии, нужны и рынки сбыта. Что эти две
страны могут предложить друг другу? Умножение трудностей. Потому что
даже если они вместе сядут за стол с целью решить проблему отставания,
то в лучшем случае они смогут вместе поплакать, что им всего не
хватает.
— Когда на исходе 1990-х польско-российские
отношения сильно охладели, вы объясняли это двумя причинами. Московская
верхушка была сильно расстроена тем, что Польша вырвалась из ее сферы
влияния и стала свободна, да еще вдобавок вступила в НАТО — это было
сочтено прямо изменой. Разве сегодня среди российской верхушки такое
мышление уже неактуально?
— Частично оно по-прежнему живо, однако в реальной
политике — а Путин, несомненно, человек реальной политики — приходится
признавать факты. Они же таковы, что наша часть Европы уже находится по
другую сторону, мы состоим в НАТО, в Евросоюзе, и этот процесс
необратим.
В России по-прежнему объясняют, что их огорчения,
связанные с расширением НАТО, вытекают из того, что Запад нарушил свое
слово: в момент воссоединения двух Германий Михаилу Горбачеву
гарантировали, что бывшая ГДР станет последней территорией, которую
охватит Североатлантический пакт.
На это есть простой ответ: Запад договаривался с
Советским Союзом, а с 1991 г. Советского Союза не существует. Но,
несомненно, вхождение Центральной Европы и прибалтийских стран в НАТО
было для многих в России травматическим. Другое дело, что сегодня
проблематика мировой безопасности настолько изменилась, что необходимо
искать новые решения. Расширение НАТО было формой реагирования, взятой
из периода «холодной войны», и вместе с тем попыткой выстроить после
революции 1989 го новое распределение сил. Сегодня у нас 2011 год:
угроза терроризма, трудное положение в Афганистане и необходимость
сотрудничества между НАТО и Россией. Потому-то эта тема перестала быть
такой жгучей.
Серьезнее оказывается недовольство, связанное с Украиной.
Русским трудно понять, что это отдельное государство.
Изменение ментальности — дело не простое. Интересно
было бы проанализировать, как смотрит на независимость Украины
российская и украинская молодежь, родившаяся уже после референдума и в
своей жизни имевшая дело только с независимой Украиной. Предполагаю,
что в этой группе уже нет затруднений с приятием Украины как отдельного
государства.
— Вы хорошо знаете самых главных политиков
наших восточных соседей. Не могли бы вы поиграть, составляя для нашего
МИДа своего рода шпаргалки с их характеристиками? С кем и как следует
там разговаривать?
— Правда, полная откровенность была бы здесь недипломатичной, но попробуем...
— Владимир Путин...
— Это, несомненно, человек одаренный. Достаточно
вспомнить, что, начиная свою деятельность, он не имел никакого
положения — был всего лишь частью аппарата. Крутился сначала при
Анатолии Собчаке в Ленинграде, позднее — при Борисе Ельцине. Ему
хватило 11 лет, чтобы необычайно развиться, развернуться и... расширить
свое влияние. Одновременно он сделал то, чего ждало от него большинство
соотечественников, — провел государство от беспорядка к порядку. А
порядок в стране важен. Даже если он болезнен или далек от
демократических идеалов. Путин остановил также процессы дезинтеграции,
которых в России всё время опасаются.
Делая ставку на силовые структуры, в том числе на
бывший КГБ, на армию, администрацию и дипломатию, он добился успеха.
Консолидируя власть, консолидировал государство.
Путин сочетает два качества, которые действуют в
его пользу. С одной стороны, он профессионал. Будучи по образованию
кагэбистом, он знает, как добираться до информации и психологически
раскусывать людей. Особенно во время встреч с глазу на глаз он
обнаруживает много обаяния, хотя, наверно, использует в них также и
свои навыки. «Продает», к примеру, собеседнику какие-то любопытные,
чтобы не сказать конфиденциальные, сведения. Тем самым словно бы
подмигивает: коль скоро я говорю тебе такие вещи, коль скоро ввожу тебя
в курс разных тонкостей нашей внутренней политики, то ясно, что я тебе
доверяю. Этим он строит связь. Умеет быть обаятельным, но в то же время
хорош в ведении игры. Многих он покорил этим обаянием — хотя бы
Герхарда Шрёдера или некоторых американских политиков.
И, что тоже важно, у Путина сейчас за плечами 11
лет управления большой страной — сначала в качестве президента, теперь
как премьер-министра. В тех государствах, где политики делают карьеру
через выборы, они лишь в редких случаях остаются на ведущих должностях
так долго. В этом смысле Путин сегодня ветеран. А поскольку он
исполняет ожидания российских граждан, то у него по-прежнему сильная
позиция на любых выборах.
Следовательно, Путин принадлежит к числу тех политиков,
с которыми надлежит считаться и поддерживать контакты.
— Дмитрий Медведев...
— Несколько раз я имел случай встречаться с ним, но
только в порядке чистой вежливости. Он решительно отличается от Путина.
Медведев — профессорский сын. Окончил юридический факультет. Это совсем
другой тип образования, чем школа КГБ, — даже если наставники студента
Медведева внушали ему предельно суровый подход к праву.
Помню программное выступление Медведева где-то в
начале его президентства... Говоря о том, что необходимо России, он
упоминал о создании правового государства, о правовом нигилизме. Меня
это поразило, ибо в дипломатическом языке таких формулировок не
употребляют. Медведев понимает потребность в переменах и модернизации
России, но, чтобы это сделать, ему не хватает инструментов, собственной
силы, а также поддержки людей, которые находятся рядом с ним. Поэтому
за время пребывания на президентском посту он мало что из своих
проектов сумел осуществить.
— Ключевой вопрос звучит следующим образом:
какую стратегию выберут эти господа в ближайшие месяцы? Самые важные
события, то есть выборы, состоятся в 2012 году. Сохранится ли этот дуэт?
— Тут как раз трудно предсказывать. Пока что тандем
действует довольно согласованно, хотя, разумеется, временами кое-что
скрипит. Так или иначе, а стиль кампании будет свидетельствовать о
состоянии демократии и о ходе изменений в России.
— Для польской дипломатии важная фигура — Сергей Лавров...
— Это старая советская школа: умный, с превосходным
знанием языков, с опытом и элегантностью. Трудный партнер. Для Лаврова
в расчет идут прежде всего интересы России, а диалог — лишь настолько,
насколько он нужен для достижения данной цели. Таких людей во властных
структурах России немало, хотя, разумеется, среди верхов есть и другие
школы и стили действия.
В целом создается общее впечатление солидной,
зрелой, но вместе с тем и решительной политики. Такое впечатление
складывается у всех, кто соприкасается с российскими политиками, а всех
внутренних нюансов, существующих в структурах их власти, не знает. Что
существенно, российские политики, возможно, не в состоянии делать всё,
что хотят, — так, как это удается хотя бы китайцам, — но в своей
деятельности они, несомненно, не столь опутаны разными демократическими
процедурами, как большинство их партнеров из Европы. И они умеют этим
пользоваться.
Кроме того они умело творят в мире образ своего
государства. Причем в самых разных плоскостях. Речь идет о выстраивании
такого впечатления, что Россия принимает участие во всех важных
событиях. Скажем, она замахнулась на организацию зимней олимпиады в
Сочи, то есть на побережье Черного моря, что кажется безумием и уж
наверняка потребует огромных усилий! В 2018 г. Россия примет еще одно
крупное мероприятие — чемпионат мира по футболу.
— Пора перейти к прекрасно вам известным украинским политикам.
— Президент Янукович — это человек, который должен
вызывать уважение по одной причине: он проиграл выборы, будучи обвинен
в фальсификациях, которые, кстати говоря, были фактом, а потом вернулся
на сцену. Немногие политики психологически перенесли бы такой удар и
унижение. Сегодня Янукович представляет собой стабильного политика,
зрелого и... устойчивого — поскольку хуже, чем в 2004, уже быть не
может. И, что важно, при построении межгосударственных отношений
нынешний украинский президент — человек конкретностей. Он питает также
уважение к принятым решениям и подписанным договорам. С ним бывают
трудности, когда договариваешься по тем или иным вопросам, но если уже
придешь к соглашению, то можно питать уверенность, что оно будет
реализовано.
Тем временем у его предшественника именно с этим
возникали трудности. Виктор Ющенко имел склонность поговорить об идеях
и ценностях, но это не перелагалось в конкретно выполняемые действия.
Однако в данную минуту мы имеем там дело с
прагматической группой. У подобной ситуации есть свои плюсы и минусы.
Минус в том, что чувствительность этой группы к таким ценностям, как
демократия, гражданские свободы, свобода средств информации, меньше.
Зато, если говорить о переговорах с Евросоюзом и отношениях с Польшей,
то ментальность нынешней руководящей команды способствует как
договоренностям, так и выполнению принятого.
— Диаметрально иные отношения были у вас с Александром Лукашенко.
Хотя первым делом вы поехали в Минск, пытаясь его приручить,
белорусский президент потом всё равносчел вас и Польшу
врагом номер один.
— Господином Лукашенко нельзя пренебрегать, так как
он располагает опытом и талантом: умеет удержать власть. Зато у него
есть принципиальное затруднение — слабое политическое воображение. Его
образ мыслей о государстве чужд действующему в Европе — а этого в
длительной перспективе удержать не удастся.
С ним существуют и другие проблемы. Скажем,
договоришься о чем-то, причем отнюдь не с глазу на глаз, но не успеешь
еще вернуться в собственную страну, как он уже созвал пресс-конференцию
и говорит там совершенно другие вещи. Контакт с Лукашенко затрудняется
также тем, как он трактует оппозицию, СМИ, неправительственные
организации или национальные меньшинства. Помню, как мы условились
встретиться с белорусской оппозицией в Беловежской пуще. И вдруг наши
автомобили не смогли найти дорогу...
— Ваш путь во взаимоотношениях с Лукашенко
повторил затем в некотором смысле министр Радек Сикорский. Он тоже
хотел его цивилизовать и тоже стал — а вместе с ним и Польша — врагом
номер один.
— Инициатива совместного выезда в Минск с Гидо
Вестервелле была хорошей идеей. Наивно было полагать, что польский и
немецкий министры убедят Лукашенко организовать демократические выборы,
да еще чтобы он их проиграл. Однако такого рода активность, основанная
на принципе кнута и пряника, имеет смысл. Ибо самым поразительным
оказалось следующее: те выборы всё-таки отличались от предыдущих — была
проведена хотя бы имитация предвыборной кампании. Да и то, что после
выборов Лукашенко решился подавить оппозиционные группы, вытекало из
отнюдь не беспочвенного опасения, что, если бы не разогнать
манифестацию, она могла привести к украинскому эффекту.
Феномен XXI века состоит в том, что уже почти нигде
не удается потихоньку и как бы с наскока разогнать граждан,
демонстрирующих против режима. Всегда где-то рядом найдутся средства
информации и разгласят весть о революции.
— Так или иначе, оппозиция попала в тюрьмы.
Каким должен быть ответ Европы, в том числе и Польши?
— Последовательным. Самое худшее — это метаться от
стенки к стенке. Министр Сикорский начал нервно отказываться от своих
более ранних инициатив.
Ответом на 19 декабря 2010 г. должны стать
встречные меры воздействия. Например — уже принятый отказ в визах для
белорусских сановников. Зато контакты с Белоруссией как страной должны
быть сохранены, с той лишь разницей, что диалог должен сопровождаться
ясными сигналами. К примеру: у вас есть шанс на помощь от европейских
банков, если вы выполните наши условия.
— Существуют ли какие-то черты или свойства, особенно
пригодные для проведения восточной политики?
— Вот что здесь важнее всего: политикам, дабы вести
эффективную восточную политику, следует действовать активно. Это не
может сводиться к рутинным визитам раз-другой в год. Даже если из
политического календаря не вытекает много случаев для встреч, нужно их
создавать. Подобный подход не представляет собой в дипломатии ничего
нового: так строились хоть бы германско-французские отношения. Тут и
рабочие визиты, и открытие памятников, и участие во всякого рода
торжествах. Хорошо действовать по общественной части. С годами
количество переходит в качество.
Отсюда следует необходимость терпения, тем более
что ввиду величины этих государств и масштаба проблем многие из
процессов требуют времени.
Наконец, козырем остается компетентность — а в
восточной политике поляки обладают преимуществом перед англичанами или
французами. Речь идет не только о знакомстве с восточной душой и
ментальностью, но и об опыте прохождения через трансформацию
общественного строя и экономики.
Надо, кроме того, осознавать, что восточная
политика разыгрывается не только на Востоке. Она требует ничуть не
меньшей активности и профессионализма и во время встреч в салонах
Запада. Да, конечно, украинцам следует объяснять, что они должны менять
политические, экономические, юридические и иные стандарты. Но
одновременно на Западе надо растолковывать, почему Восток важен.
Поскольку может оказаться, что Восток начнет соответствовать
стандартам, о которых все долго мечтали, а на Западе к этому не проявят
никакого интереса. Сегодня упоминание о расширении европейского
пространства плохо принимается даже во время открытых публичных
дискуссий. Самая теплая реакция звучит так: дайте нам больше времени —
иными словами, дайте нам жить спокойно, откажитесь от этого.
— Какое значение во внешней политике имеет позиция
отечественной оппозиции? Для примера — риторика
вокруг смоленской катастрофы.
— Это совершенно очевидное и бесспорное построение
своих избирательских тылов вокруг ненависти к России. И тут не помогут
никакие речи, обращенные к российским гражданам, равно как и
утверждения о том, что с народом разговаривать мы можем, а вот с
властью — уже нет. В политике разговоры ведут прежде всего с
политиками.
К счастью, отношения Польши с Россией будут во всё
большей степени складываться через посредство Евросоюза, а акции нашей
местной оппозиции станут иметь всё меньшее значение. Доказательством
этой тенденции стало первое потепление взаимных отношений, еще до
Смоленска. Жесты на Вестерплатте и в Катыни были, в частности,
результатом нажима Запада на российских политиков, чтобы те наконец-то
договорились с нами по этим вопросам, так как для поляков это
чувствительные точки.
Но и Польша тоже не может иметь в мире русофобскую
репутацию. Потому что обособиться, изолироваться от России не удастся:
с Россией хотят договариваться немцы и французы. Поляки тоже должны
этим заниматься, тем более что в России превосходная дипломатия. В
Евросоюзе они ведут 28 видов политики: 27 двусторонних и еще одну — с
Брюсселем. И громкие крики, призывающие Россию признаться в теракте и
искусственном тумане, должны как можно скорее утихнуть. Потому что
никакого теракта не было.
Точно так же Белоруссия всё чаще становится
предметом политики ЕС. Польша должна, однако, всегда заботиться о том,
чтобы учитывались интересы польского меньшинства и благосостояние
нескольких тысяч польских граждан, которые инвестировали капитал в
бизнес с белорусскими фирмами, живут от приграничной торговли и т.д.
Тем более что экономические контакты, поддержка неправительственных
организаций, культурный обмен и даже усиление туристического движения
укрепляют гражданское общество, иными словами, сопротивление режиму
Лукашенко.
Зато «Право и справедливость», а также «Союз
демократических левых сил» оказываются полезными в украинских
отношениях. Ибо в Польше существует консенсус по поводу того, что
Украину надлежит поддерживать — разумеется, не слепо и не отказываясь
от критики. Парадоксально, но теперь самые большие сомнения испытывают
здесь правительственные структуры. Между тем, политика в отношении
Украины должна вестись намного активнее. Да, конечно, премьер-министр
Туск мог устать от ситуации с Юлией Тимошенко, когда Польша выдвигала
много предложений, а отклик второй стороны был неизменно одним и тем
же. Теперь, однако, у нас возникла новая ситуация: четыре года
правления голубого лагеря. Он располагает демократическим мандатом и
полным набором средств, позволяющих показать себя: правительство
большинства, прагматичный и опытный президент, открытые возможности для
переговоров с Брюсселем и лучший, чем у предшественников, рейтинг в
Москве. Мы дожидаемся результатов — хотя бы в виде серьезного договора
об ассоциированных отношениях Украины с Евросоюзом.
— Какой должна быть польская политика по отношению к Востоку
-идеалистической или прагматической?
— Как это принято в Польше — смешанной. Идея о
совместной организации «Евро-2012» Польшей и Украиной была
идеалистической, но сегодня она уже выглядит прагматически. Это первый
чемпионат, устраиваемый странами, одна из которых входит в Шенген, а
вторая — нет.
Нам надо сочетать красивые идеи с конкретными
решениями. Если бы кто-либо 20 лет назад сказал, что мы будем
дискутировать о том, должна ли Украина входить в Евросоюз, никто бы не
поверил. А это происходит. Если так быстро изменилось столь многое, то
в течение очередных лет может измениться еще больше.
Беседу вели Малгожата Ноцунь и Кшиштоф Бурнетко
http://www.novpol.ru/index.php?id=1514
Коментарі
viktor67
130.07.11, 17:22
Дякую.
завжди цікавий погляд з боку на те, що відбувається у нас і навколо.
Gaydamaka
230.07.11, 17:27
Русофобия - это естественное состояние любого порядочного человека. Какой нормальный поляк может говорить о дружбе с страной, которая сначала расстреляла в Катыни тысячи безоружных поляков, а затем устроила авиакатастрофу, уничтожившую цвет польской нации? Первое своё преступление Россия долго сваливала на немцев, а второе теперь сваливает на польских пилотов. Не это ли свидетельство неизменной в своей лживости и кровожадности политики России?
Fred Perry
331.07.11, 12:41
*идопацифізм