"Мудрость и благодать." Александр Васильевич Колчак ч.2
- 24.05.11, 09:30
- ВСЕЛЕННАЯ ЛЮБВИ
БАЛОВЕНЬ ВОЙНЫ
“Война выше справедливости, выше личного счастья, выше самой жизни”, — вполне серьезно считал Колчак.
тылу противника! То, что немцам осенью 1915 года не удалось взять Ригу — тоже заслуга Колчака, во время высадившего дисант.
Летом 1916 года Колчак уже — вице-адмирал, командующий Черноморским флотом. И, как раньше он расправлялся с немцами, теперь Колчак бил их союзников, турок. Это было, пожалуй, самое счастливое время в его жизни. И даже разлука с женщиной, которую он любил, не омрачала счастья — ведь у них оставалась их переписка! “Только о Вас, Анна Васильевна, мое божество, мое счастье, моя бесконечно дорогая и любимая, я хочу думать о Вас, как это делал каждую минуту своего командования. Я уже писал Вам, что я, как ни странно, вблизи неприятеля или в районе его, вспоминая Вас, переживаю вновь и вновь то чувство радости и счастья, точно нахожусь вблизи Вас. Я понимаю, что может быть это нелепо, но, вероятно, я невольно чувствую себя как-то более достойным этого счастья. Так хорошо вспоминать Ваши обожаемые ручки, Ваши глазки, так похожие на голубовато-синее море”. Море и Анна — Колчак, кажется, любил их одинаково страстно. И еще, пожалуй, войну…
А потом все вдруг пошло наперекосяк. Сначала ни с того ни с сего взорвался стоявший у причала линейный корабль “Императрица Мария”, и, если б Колчаку не удалось быстро затопить пороховые погреба рейда и потушить пожар, взлетел бы на воздух весь Севастополь! В Петербург был послан рапорт: “Как командующему, мне выгоднее предпочесть версию о самовозгорании пороха. Как честный человек, я убежден: здесь диверсия”. Это грозило Колчаку судом, счастье еще, что государь император отложил оный до конца войны. Анна писала: “Дорогой, Александр Васильевич. Сегодня я зашла в пустую церковь и молилась за Вас долго. Вы говорите о расплате за счастье — это очень тяжелая расплата, не соответствует тому, за что надо платить”. А потом случилось и совсем страшное: 2 марта Николай
II отрекся от престола, и власть на флоте перешла к матросским комитетам.Колчак не сразу осознал масштабы катастрофы, и даже вначале радовался: “Я приветствую революцию, рассчитывая на то, что она внесет энтузиазм и даст возможность победоносно закончить войну”. Александр Васильевич вообще крайне слабо разбирался в политике. И как-то раз горячо убеждал социал-демократа Плеханова, которого почему-то принимал за эсера, что всех левых агитаторов в армии нужно переловить, потому что они все сплошь жиды, не любят Россию и наносят огромный ущерб боеспособности войск. Однако, сохранять боеспособность с каждым месяцем становилось все труднее и труднее. Одна за другой команды кораблей отказывались выполнять боевое задание. Враг, почувствовав слабину России, усилил натиск: вылетали все новые гидропланы, выходили в Черное море подлодки… И чуть ли не единственным, кто противостоял всему этому, был линкор “Императрица Екатерина” под командованием Колчака — он носился переменными курсами в виду Босфора, словно какой-нибудь летучий голландец, и пугал командующего турецким флотом, так что тот все не решался повести свои корабли на в решительное наступление на Севастополь. Не известно, как долго Колчак сумел бы вести свою собственную, личную войну с Германией и Турцией, если б левые не принялись травить его самого.
В большевистских изданиях писали, что Колчак ни в каких боях не участвовал, адмирала получил, танцуя на царских балах. Говорили, что у него военный завод, что он обогатился на этой войне, как Ротшильд. Оскорбленный Александр Васильевич дважды просил у Керенского отставки, и дважды его упрашивали остаться. Тем временем балтийские матросы, давно взявшие расстрелявшие своих командиров, упрекали черноморцев в безволии. А те все никак не могли решить, как же им поступить: с одной стороны, командующий, уважаемый и даже любимый, под началом которого они совершили немало славных побед, с другой стороны — пьянящий революционный дух, классовое сознание, и прочее и прочее. В общем
, в один прекрасный день черноморские матросы решились на полумеру — вполне вежливо, и даже почтительным тоном, предложили всем офицерам, включая Колчака, сдать оружие. Александр Васильевич вынес из каюты свою золотую Геогиевскую саблю, пожалованную вместе с георгиевским крестом за оборону Риги — и бросил в море со словами: “Море мне ее дало, морю я ее отдаю”! Оскорбленный Колчак решил, не дожидаясь отставки, покинуть Севастополь. Строго говоря, это было нарушением присяги. Но летом 1917 года уже непонятно стало, кто кому и на что присягал… Словом, наспех попрощавшись с женой и сыном, Колчак сел на петербургский поезд. Он и предположить не мог, что расстается со своей семьей навсегда. И, тем более, что с этого момента он перестает быть хозяином собственной жизни, и ему суждено отныне плыть по течению чьих-то чужих воль, желаний и рассчетов…ОБОГНУВ ЗЕМНОЙ ШАР
…Харбин, 1918 год. С момента отъезда из Севастополя прошло восемь месяцев, и все это время Колчака носило по Земному шару, как перекати-поле. Ему показалось омерзительным, невозможным оставаться в Петербурге, где все — Керенский, генерал Корнилов, большевики — остервенело дрались между собой, забыв о войне с Германией, словно ее и не было вовсе. На несколько дней в Питер приезжала и Анна Васильевна. Они урвали у судьбы чудные, запретные два дня. И простились в уверенности, что на этот раз — точно навсегда! Ведь Александр Васильевич принял приглашение американского правительства в качестве главы русской военной миссии вести американский флот к Дарданеллам. Попасть в Соединенные Штаты можно было только через Англию, и по дороге туда Колчак вынужден был прятаться и скрываться — германская разведка считала его столь важной персоной, что не пожалела и подводных лодок: они нападали на пароходы, следующие из Франции в Англию, и снимали оттуда всех пассажиров, подходивших под описание внешности Колчака. И все же Александр Васильевич добрался до Вашингтона, был принят президентом Вильсоном. На этом интерес американцев к Колчаку иссяк — завязать сражение на Дарданеллах они явно не торопились.
Колчак решил вернуться домой, и даже известие об октябрьском перевороте его не остановило. Другое дело — декрет о мире без аннексий и контрибуций, о котором Александр Васильевич узнал только по дороге, в Токио. “Это же полное подчинение России Германии!”, — ужаснулся Колчак. Этого простить большевикам он, уверенный в победоносном завершении войны, уже не мог! “Обдумав этот вопрос, я пришел к заключению, что мне остается только одно — продолжать все же войну как представителю бывшего русского правительства, которое дало известные обязательства союзникам. Тогда я пошел к английскому посланнику в Токио сэру Грину и обратился с просьбой принять меня в английскую армию на каких угодно условиях, — писал Колчак Тимиревой. — Страшная формула, что я поставил войну выше Родины, вызовет у Вас чувство неприязни и негодования. Как посмотрите на это Вы, я не знаю. Но меня, конечно, заботит этот вопрос”. Он писал ей уже больше по привычке, чем в надежде, что она что-то когда-то получит. Даже с “оказией” письма путешествовали по Земному шару по три месяца, что уж говорить об обыкновенной почте! Тем более, что Александр Васильевич то и дело менял адрес.
Что же касается жены, то о ней у Александра Васильевича были самые тревожные сведения. Говорили, что она до сих пор в Севастополе, живет там под чужим именем, прячется то от большевиков, то от немцев. Она давно могла бы уехать вместе с семьями офицеров, но предпочла ждать мужа там, где они расстались…
Кто бы только знал, в какое отчаяние приходил Колчак от мысли, что ничем не может помочь своей Соне! Чтобы как-то отвлечься, он совершенствовался в китайском, читал в подлинниках сочинения философов и полководцев, кое что выписывал. Вроде следующей мысли: “Нет возрождения нации помимо войны, и оно мыслимо только через войну. Будем ждать новой войны как единственного светлого будущего”. Другим “лекарством от скуки” был морфий, в котором Колчак с некоторых пор испытывал все большую и большую потребность. А Его Величество король Англии, к которому Колчак напросился на службу на манер средневекового кондотьера, все тянул с решением, как же Великобритании распорядиться с этим нечаянным-негаданным подарком судьбы. Сначала русского адмирала откомандировали на на Месопотамский фронт. Но, не успел тот добраться до Сингапура, пришел новый приказ: ехать в Пекин для исполнения секретной некой миссии. Из Пекина ему велели перебираться в Хабрин, так ничего и не объяснив. И снова потянулись недели ожидания.
И вдруг, среди неопределенности и тревоги, среди тоскливой, сонной одури, вдруг, как разряд грома, сбылось то, о чем Александр Васильевич не смел и мечтать — к нему приехала Анна. Просто она, с некоторых пор потерявшая след Колчака, ехала с мужем в поезде к месту его нового назначения (Тимиреву доверии командовать морскими силами белой армии на Дальнем Востоке), и в Благовещенске случайно услышала от знакомых, что Колчак в Харбине. Продав жемчужное ожерелье, Тимирева купила билет до Харбина, наспех простилась с мужем и…
Пока ехала, невольно очаровала попутчика, молодого офицера по фамилии Баумгартен. В Харбине он явился к Колчаку и заявил: “Адмирал, я пришел предупредить: как только Анна Васильевна вернется во Владивосток, я поеду за ней. Я не могу жить без нее”. Александр Васильевич усмехнулся: “Я вам вполне сочувствую. Я и сам в таком же положении!”… Да только вот ехать за Анной во Владивосток никому не пришлось — она приехала, чтобы больше не расставаться с Колчаком.
“Александр Васильевич, — вспоминала Анна — встретил меня на вокзале в Токио, увез в Империал-отель. Он очень волновался. Ушел — до утра… Александр Васильевич приехал ко мне на дугой день: “У меня к Вам просьба. Пойдемте со мной в русскую церковь”. Церковь почти пустая, служба на японском, мы стоим рядом, молчим”. Они оба просто не имели сил дальше бороться с собой — они ведь уже пробовали убежать, а выяснилось, что, обогнув земной шар, они просто двигались друг другу на встречу! И вот теперь мир вокруг рушился, а их любовь осталась последним островком незыблемости. Анна все твердила: “Знаю, за все надо платить, пусть это будет бедность, болезнь, что угодно, я на все согласна ради этого счастья, сегодняшнего, нынешнего, ради вот этого лета 1918 года, а там будь что будет!”...
СУДЬБА
…Декабрь 1919 года, красные наступают, белые бегут из Омска в Иркутск. Колчак поседел, подурнел, осунулся, с ним теперь случаются какие-то странные судороги. Виной тому то ли морфий, то ли отчаяние. Тимирева с ним, в вагоне — к счастью, она в жару, больна испанкой и мало что понимает вокруг.
Вот уже две недели, как эшелон Верховного Правителя России — Александра Васильевича Колчака — застрял на станции Татарская, и никакими силами невозможно тронуться дальше, вслед за собственной армией, которая уходит все дальше. А все из-за безобразных пробок, устроенных чехами — они награбили и везут с собой столько российского добра, что даже КВЖД не справляется! Тонны золота, серебра, оборудование предприятий, ценное сырье, граммофоны, швейные машинки, сахар, породистых лошади… Вот и выходит по вагону на двоих чехов с их разбойничьей добычей! А ведь вагонов катастрофически не хватает, на железной дороге тиф, люди вымирают целыми эшелонами — их никто не хоронит, разве что отгонят такие “морги на колесах” в тупики, чтобы не загораживали дорогу. Один из поездов колчаковской канцелярии из-за всеобщей неразберихи столкнулся с “золотым эшелоном” — начался пожар. Чехи имели наглость доложить, что в огне погибло 8 ящиков с золотом! Как будто бы золото может сгореть… Неужели даже такую малость — довести в целости и сохранности золотой запас России до Иркутска — он, Колчак, гроза морей и льдов, не сумеет сделать в качестве Верховного Правителя?
Секретная миссия, возложенная Англией на Александра Васильевича Колчака, заключалась в том, чтобы, возглавив и объединив белое движение, покончить с красной чумой в России. По дороге в Омск народ провожал его поезд криками: “Спаситель наш, Александр Васильевич! Спасибо тебе, отец наш родной!”. Сам патриарх прислал адмиралу письменное благословение достигнуть до сердца России — Москвы. А на деле роль Колчака на этот раз свелась, по меткому выражению одного офицера, к “изображению в Омске куклы власти”.
От него самого, действительно, очень мало, что зависело! Он мало смыслил в политике, и предпочитал во всем, кроме военного дела, доверять своим советникам. К тому же, за Колчаком смолоду водилась одна странность — отсутствие воображения, которое легко можно было спутать с патологической жестокостью. В свое время зоолог полярной экспедиции 1900 года оставил об Александре Васильевиче такой отзыв: “Лейтенант-гидрограф, придирчивый к матросам, с собаками был и вовсе строг, а дикого зверя и птиц рассматривал лишь через прорезь своего винчестера. В поездках с Толлем он впервые полюбил собак и под конец даже сам уговаривал Толля не убивать больных собак, класть их на нары — авось отлежаться”. Просто, чтоб начать жалеть собак, Колчаку было необходимо увидеть вблизи их страдания. Так же и теперь: чтобы ужаснуться массовым карательным расстрелам, устраиваемым войсковыми командирами на подведомственной Верховному Правителю территории, ему нужно было непременно увидеть казнь собственными глазами — иначе Колчака легко было убедить соображениями государственной необходимости. В результате даже большевики с их дикарски-скорой расправой показались сибирякам благом по сравнению с властью просвещенного адмирала, любителя китайской философии и утонченных романсов! И вот результат — после нескольких блестящих побед Колчак вынужден бежать, потому что его собственная армия массово переходит на сторону противника. И все же, пока у него оставался Золотой эшелон, у белого движения еще оставался шанс!
Золотой запас России в виде слитков, монет, ювелирных изделий и ценных бумаг — всего 172 ящика — еще в 1918 году был отбит у красных. Без малого пятьсот тонн ценностей! Ими Колчак принялся расплачиваться с союзниками за поставки оружия, обмундирования и продовольствия. Банки Харбина за бесценок скупили тонны драгметаллов! На вооружение и содержание четырех колчаковских армий было истрачено около трети золотого запаса. Значит, на оставшееся можно собрать восемь армий! Только бы добраться до Иркутска, а там, даст Бог, помогут союзники…
…До Иркутска Колчак добрался, но радости в этом уже не было никакой. Самым безобидным из того, что случилось с ним за последние дни пути, была телеграмма от собственного правительства с требованием отречения от власти в пользу атамана Семенова. 6 января 1920 года Колчак подписал все необходимые бумаги, и немедленно почувствовал облегчение. Но дальше все стало совсем плохо.
Сначала в Нижнеудинске его поезд окружили чехи. Они разогнали личную охрану верховного правителя и заявили, что отныне станут заботиться о Колчаке, равно как и о золотом эшелоне, сами. Отрезанный от собственной армии, Александр Васильевич не мог не подчиниться. Чуть позже, в Черемхово, в вагон к Колчаку сели еще и восемь вооруженных рабочих-большевиков. Просто коммунисты договорились с чехословацким корпусом: Колчак и золотой эшелон в обмен на позволение уйти из Сибири с награбленным ранее. Чехи, впрочем, предложили устроить ему побег — ночью, в чужой одежде… Колчак подумал и ответил, что ни в коем случае не хочет быть чем-либо обязанным предателям.
В Иркутске Колчака препроводили в губернскую тюрьму — неподалеку от храма, в котором шестнадцать лет назад александр васильевич венчался с Софьей Федоровной. Камера — 8 шагов в длину, 4 — в ширину. У одной стены железная кровать, у другой — железный столик и табурет. На стене полка для посуды. В углу — выносное ведро, таз и кувшин для умывания. В этой обстановке низложенный Верховный правитель прожил 22 дня. Его возлюбленная — Анна Тимирева — томилась по соседству. В ее деле значится: “Самоарестовалась”. И все ради того, чтобы иметь возможность изредка передать записочку своему обожаемому Александру Васильевичу, и, может быть, получить ответ…
*** "Она, возможно, была сильнее его как личность, умея не падать духом даже в запредельных обстоятельствах. Она и в тюрьму Иркутска пошла за Колчаком, самоарестовавшись, чтобы поддержать. Чтобы помочь ему и в последние дни сохранить достоинство - она уже тогда чувствовала, что он станет символом. И стремилась к тому, чтобы этот символ не был "затенен" даже минутной слабостью перед концом".***
На допросах Колчак охотно давал показания и не демонстрировал ни малейшей враждебности. Его любимыми словами были теперь: “Все уже несущественно. Существенны папиросы”. Он не питал никаких иллюзий относительно своего ближайшего будущего. Разве что считал почему-то, что к расстрелу его приговорит суд. Но суда не было. К Иркутску прорывался корпус генерала Каппеля, знаменитого своими психическими атаками: в полный рост, без выстрелов, и афоризмом: “Пуля должна кланяться русскому офицеру, а не наоборот”.
***Перед расстрелом молиться отказался, стоял спокойно, скрестив руки на груди. Попросил лишь передать благословение жене и сыну. Об Анне Тимиревой, добровольно пошедшей под арест, чтобы до конца не расставаться с ним, - ни слова. Наверное, не хотел, чтобы его последние слова, обращенные к ней, Анна Васильевна слышала от приводивших приговор в исполнение. За несколько часов до расстрела Колчак написал ей записку, так до нее и не дошедшую. Десятки лет листок кочевал по папкам следственных дел.
"Дорогая голубка моя, я получил твою записку, спасибо за твою ласку и заботы обо мне... Не беспокойся обо мне. Я чувствую себя лучше, мои простуды проходят. Думаю, что перевод в другую камеру невозможен. Я думаю только о тебе и твоей участи... О себе не беспокоюсь - все известно заранее. За каждым моим шагом следят, и мне очень трудно писать... Пиши мне. Твои записки - единственная радость, какую я могу иметь. Я молюсь за тебя и преклоняюсь перед твоим самопожертвованием. Милая, обожаемая моя, не беспокойся за меня и сохрани себя... До свидания, целую твои руки". Свидания больше не было. Его расстреляли 7 февраля 1920 года, на следующие сутки после дня рождения.
"Прошу чрезвычайную следственную комиссию мне сообщить, где и в силу какого приговора был расстрелян адмирал Колчак и будет ли мне, как самому ему близкому человеку, выдано его тело для предания земле по обрядам православной церкви. Анна Тимирева".
Резолюция на письме: "Ответить, что тело Колчака погребено и никому не будет выдано". А приговора никакого не было. Только записка в реввоенсовет 5-й армии: "Не распространяйте никаких вестей о Колчаке, не печатайте ровно ничего, а после занятия нами Иркутска пришлите строго официальную телеграмму с разъяснением, что местные власти до нашего прихода поступили так под влиянием... опасности белогвардейских заговоров в Иркутске. Ленин". Записка выпускника юридического факультета Петербургского университета, адвоката, пусть и несостоявшегося. Колчак, юридического образования не имевший, писал в 1919-м: "У меня полнота власти, я фактически могу расстрелять преступников, но я отдаю их под суд, и дела затягиваются".***
В ночь на 7 февраля 1920 года тепло укутанные красноармейцы вывели за город. К устью реки Ушаковки, полуодетого Колчака — страшно бледного, седого как лунь, но внешне спокойного — и одного из последних верных ему офицеров.
“По врагам революции — пли!”. Тела спустили в прорубь, затолкали под лед — как говорится, и концы в воду. Судьба, словно, припомнила ему ту, давнюю шутку: Колчак, получивший отсрочку в 29 лет, бесследно сгинул подо льдом в сорок шесть, дослужившись аж до Верховного правителя России!
И СНОВА О ЛЮБВИ
Софью Федоровну Колчак спасли англичане. Взяв Севастополь, они с первым пароходом отправили ее в Констанцу, а оттуда — во Францию. Ростислава успели вывезти туда же, пока Украина еще сохраняла “самостийность”. Так семья героического адмирала оказалась в пригороде Парижа — в русском приюте Лонжюмо. Столовое серебро, парусные призы Колчака, портсигары — в считанные месяцы все ушло в ломбард. Софья Федоровна до конца жизни работала — что-то перешивала, вязала… Выручала гроши, и все равно дрожала от страха, что коммунисты захватят власть во Франции и отберут у нее последнее. Это “последнее” необходимо было на сооружение братского памятника воинам белых армий на Сент-Женевьев Де Буа. Под номером 6 там значится Колчак — и это считается символической могилой адмирала.
Что же касается Анны Васильевны, она так и прожила свой век в Советской России.
***Тимиреву после расстрела Колчака выпустили из тюрьмы - ненадолго. Уже в июне 1920-го ее отправляют "сроком на два года без права применения к ней амнистии в Омский концентрационный лагерь принудительных работ". Освободившись из лагеря, она выходит замуж - от отчаяния, от безвыходности, и с тех пор носит двойную фамилию. "За контрреволюционную деятельность, выразившуюся в проявлении среди своего окружения злобных и враждебных выпадов против Советской власти, ОО УГБ НКВД арестована бывшая куртизанка - жена Колчака, Книпер-Тимирева Анна Васильева... Обвиняется в том, что, будучи враждебно настроенной к Советской власти, в прошлом являлась женой Колчака, находилась весь период активной борьбы Колчака против Советской власти при последнем... до его расстрела... На данный период Книпер, не разделяя политики Соввласти по отдельным вопросам, проявляла свою враждебность и озлобленность по отношению к существующему строю, т.е. в преступлении, предусмотренном ст. 58, п. 10 УК. Виновной Книпер себя признала". Срок - пять лет.
Хождение по мукам продолжается. "Освобождать ее ни в коем случае нельзя - она связана с верхушкой колчаковской военщины и баба активная", - с истинно большевистской галантностью оценивает характер своей "подопечной" представитель Сибирской ВЧК. Сын Анны Васильевны от первого брака Володя Тимирев за переписку с отцом, находящимся за границей, будет расстрелян в 1938-м.***
И все равно Анна Васильевна утверждала: “Что ж, платить пришлось страшной ценой, но я никогда не жалела о том, за что пришла расплата”! Семидесятисемилетней, она еще посвящала стихи своему возлюбленному:
Последнее фото Адмирала
Полвека не могу принять,
Ничем нельзя помочь,
И все уходишь ты опять
В ту роковую ночь.
А я осуждена идти,
Пока не минет срок,
И перепутаны пути
Исхоженных дорог.
Но если я еще жива,
Наперекор судьбе,
То только как любовь твоя
И память о тебе.
Анна Тимирева
…Наконец, чтили память Колчака и полярники. Попав в 1953 году на труднодоступный остров Беннета, они сложили из обломков скал доску и вывели на ней запретное имя.
София в переводе с греческого — мудрость, Анна в переводе с древнееврейского — благодать.
ИСТОЧНИКИ :: http://kymiry-xx-veka.narod.ru/kolchak/kolchak.htm
Коментарі
Ириша Лазур
124.05.11, 10:58
его высказывание о войне-
Гість: leschyi
224.05.11, 22:44
в этой стране лучших всегда увбивали
K-ATRIN
325.05.11, 02:27Відповідь на 1 від Ириша Лазур
он был человек военный прежде всего и честный .Многие ли наши военные могут в таком сознаться? Проще сказать то. что мы желаем услышать.
K-ATRIN
425.05.11, 02:30Відповідь на 2 від Гість: leschyi
"Несть пророка в отечестве своем"
Гість: КняGинЯ
525.05.11, 21:24
Это было его убеждением, может быть даже смыслом жизни...хотя звучит это по меньшей мере странно...речь ведь о войне.А что может быть ужаснее? Но он был личностью, очень сильным человеком и, наверное, имел право на такое...
Zemlyachka
625.05.11, 23:53
fontain
726.05.11, 00:14
Да, были люди..
. жаль, инная им досталась доля 
K-ATRIN
826.05.11, 11:25Відповідь на 5 від Гість: КняGинЯ
Такое было время страшное--и всё это витало в воздухе ...
Первая мировая, роволюция, потом дикая по всем меркам человеческим гражданская братоубийственная война . .. какая уж тут справедливость? Ленин с кровью начал . Сталин продолжил и с кровью и ГКЧП Советы ушли. Кровавая наша история...
K-ATRIN
926.05.11, 11:26Відповідь на 7 від fontain
страшная доля..
.Но было и великое утешение--была любовь в его жизни .
K-ATRIN
1026.05.11, 11:27Відповідь на 6 від Zemlyachka