А.Шницлер "Следующая", рассказ (отрывок 2)

Дни стали теплее, а вечера были просто чудесны. Он пуще прежнего затосковал по умершей и временами ужасное ощущение невосполнимой утраты мучило его столь тяжко, что ,верно, влекло за собой новое несчастье. Как-то раз воскресным послеполуднем прогуливался он в Дорнбахском парке. Весна уж явилась туда во всём великолепии, деревья укрылись свежей листвой, поляны запестрели цветами, дети играли и бегали, молодёжь располагалась на опушке леса- и понял несчастный, насколько он одинок, и не знал ,как дольше влачить своё горе. Ему захотелось заголосить. Он, вытаращив глаза врипрыжку торил свой путь, ловя удивлённые взгляды прохожин. Он, желая убежать от людей, искал троп наверх, в одиночек, меж высоких берёх и сосен, взошёл на Софийский холм. С вершины увидел он долины и холмы в предвечернем, красно-белом ореоле, а ,оборотившись, рассмотрел город, утонувший в бледно-серебрянной дымке. Долго простоял он -и успокоился. Вдоль дороги, спускающейся вниз и там, в долине, исчезавшей из виду, низко плыли лёгкие облачка пыли, едва доносился оттуда шум проезжающих экипажей и людские крики, звонкий смех раздавался оттуда. Медленно стал он спускаться, да не лесом. Изредка останавливался, тяжко вздыхая, будто невесть какая забота на него свалилась. Внезапно сгустились сумерки. Мимо красивых дач влекомый людским потоком, вскоре явился он к весьма популярному частному саду. Фонари горели. За одним столом в глубине сада располагались музыканты: они играли на губной гармони, скрипке и флейте, а один высоким голосом пел сладостно. Подальше от них, у самого входа, занял Густав место. Он рассматривал людей что были поближе. За соседним столом сидели две юные девушки, которые ему показались очень симпатичными: он их долго рассматривал. Он вспомнил юность свою: ведь с той поры не засматривался он таким взглядом на женщин.  В сознании всплыли дамские образы, запоминавшиеся изо дня в день по пути в бюро, силуэты, впрочем, ничего не значащие для Густава. Сегодня, напротив этой двоицы юных блондинок ,он впервые вновь ощутил себя молодым мужчиной. А ещё припомнил он вдруг, что и дамы на улице иногда засматриваются на него- и с радостью смешанной со страхом осознал, что жизнь для него ещё не прошла стороной и есть пока милые дамы и барышни, которых ему предстоит обнять. И будто дрожь проняла губы да шею когда подумал он о предстоящих ему поцелуях. Особенное возбуждение охватило его, когда вообразил было Густав одну из девушек сидящих напротив в собственных обьятьях - и он прижмурился. Но ,закрыв веки ,увидел он лик умершей жены и всмотрелся внутренним вглядом в её рот, дрогнувший было как тогда в предчувствии поцелуя. С отвращением открыл глаза он. Эти девушки уже не для него. Он чувствовал, что ни одна женщина на свете не заменит ту. С прежней силой явилась сегодняшняя боль- и он знал ,что потерян для мира и его радостей. Он стыдился пытливых праздных взглядов ,а только что отринуте желанье дотронуться рукой до некоей женщины преисполнило его отвращением и позором. Совершенно уничтоженный, отправился он к себе. Ему хотелось себя кастрировать: он преодолел весь путь пешком и явился домой уставшим настолько, что собственная душа и тело казались ему колесованными. Неспокойный, тяжёлый сон сморил его. а проснулся Густав с предчувствием чего-то ужасного.
Несколько последовавших за этим дней он мучился в поисках новых порядка и сути собственного существования. Густав успел убедиться, что дальше сносить яростную душевную боль он не должен, иначе утратит способность осознанно жить. Он дивился своей прежней, до знакомства с женой, жизни, казавшейся ему теперь полусном. Исключая служебные обязанности, с которыми Густав справлялся не без удовольствия и с присущей ему аккуратностью, его потребности оставались неразвитыми. Он охотно слушал музыку да изредка почитывал путевые заметки. И спроси он себя, чем милее заняться, лучшего ответа чем "путешествовать" не нашлось бы. Но он не мог оставить службу. А ожидаемый короткий отпуск казался ему бесценным. Впрочем, положа руку на сердце, Густаву вовсе не хотелось бы оказаться обуреваемым тяжкими воспоминаниями в незнакомой местности. Таким образом ,относительное душевное упокоение, дарованное несчастному ранней весной, миновало. И товарищество коллег в гостинице уже претило ему: он приходил туда реже, а откланивался раньше. Однажды вышло так, что Густав, возвращаясь домой, погасил огонёк-  и такой страх обуял беднягу, что он присел на ступени и ,шаря по карманам, застонал. Когда же ему удалось отыскать и зажечь спичку, и дрожащее пламя озарило его, то Густав попробывал было рассмеяться, но сдержал улыбку: ему ещё оставалось открыть дверь... У себя он взглянул в зеркало- и не узнал себя. Он подошёл ближа, настолько, что испарина осела на глади. В руке держал он свечку на блюдце, которое водрузил на призеркальный комод. Затем Густав удалился, на шаг, два ,присл на кровать и быстро ,пожелав тотчас спрятаться, разделся. Улёгшись, он накрылся с головой- и вспомнил было ,что свеча горит, - но  не осмелился встать. Тогда решился он бодрствовать пока та не выгорит до основания. Медленно убрал он покрывало с глаз: свеча на комоде отражалась в зеркале. Он засмотрелся на пламя- и через несколько секунд уснул.
На следующее утро припомнился ему не минувший приступ страха, но случившаяся несколько дней тому назад прогулка на Софийский холм. Из памяти последняя явилась как приятное приключения- и как избавление замаячила задумка что ни день гулять за городом ,а по вечам являться в тот же сад чтою рамматривать фланирующих девушек и дам в лёгких летних туалетах с "солнечными" зонтиками. Но на этот раз после службы он не решился выехать за город: настолько устал, что прогулка представилась ему совершенно невозможной. Не раздевшись, лёг он на кровать, ощутил себя медленно поправляющимся после болезни. Вечером вышел он на медленную прогулку кольцевым бульваром и тихо тешился ловя знаки внимания встречных девушек. Некоторые, едва заметно оборачиваясь, дарили было его долгими взглядами, которые казались Густаву давно забытыми ,но такими нужными ему огоньками. Дальше желания не заходили. Он даже и не думал завести знакомство или обнять одно из этих созданий :он радовался уже их наличию да взглядам.
Спустя ещё несколько дней, покончив с послеобеденной дрёмой, Густав стал посреди комнаты- и показалась ему недавняя собственная жизнь несуразицей. Самым замечательным обстоятельством оказалось, однако, то, что вдовцу давно уже не припоминалась покойница- и он захотел заплакать во искупление вины. Но слёз не было.  Зато на бульваре, когда череда фрау миновала его, покатились те по щекам, понемногу ,как будто стыдясь собственной скупости и медлительности.  Скоро показалось Густаву, что исполнил он некий долг, и зашагал он проворно, и ощутил довольство упругой ходьбой. С неожиданной ясностью осознал он, что снова желает и должен быть счастливым.  Да, и вкусил он наслаждаясь мысленно от грядущих роскошей: подумал о доброй сотне бабёнок, которые не откажут если что. Каждая встречная улыбка, каждый жест вызывали лёгкую приятную телесную дрожь. Он радовался возможности вызвать по собственной воле приключение, случись оно через неделю или завтра, или сегодня, или через четверть часа, когда ему, Густаву, пожелается- и сама неопределённость возможности задорно дразнила его. Он присел на скамью поблизости публичного сада, откуда доносилась музыка, в такт которой, казалось, вышагивали проходящие мимо особы. Он снял шлапу, поклал её на колени - и показалось бедняге, что тяжёлый железный обруч удалился с его головы. Густав ощутил, что пора ему претворять в жизнь уточнённый тут и сейчас свой план. Словно сегодня в шесть пополудни трауру суждено было закончиться- и новые ,не те что пару часов назад, права и обязанности обрёл несчастный. Однозначно, в тот миг он был спокойно уверен в праведности своего желания и чувствовал, что оно вот-вот легко утолится.
Он долго просидел пока не заметил поблизости, должно быть, только что встретившуюся парочку. Молодые говорили тихо, но Густав смог кое-что разобрать: те назначали свидание на завтра.
И тогда-то Густав решил подыскать себе фразы для возможного сближения: это показалось ему настолько трудным, что он покраснел от робости. Он обдумывал, как с каждой из встречных дам заговорил бы. Вот, прошла мимо девушка с маленьким мальчиком. Он сказал бы ей: "Гутен абенд, фрёйляйн. Что за прелесть ваш мальчик! Правда, герр мальчик?" При этом ему, Густаву. следовало улыбнуться, ибо несомненно хороша острота: малыш- "герр"- и мадемуазель, верно, улыбнулась бы. Та была уже в десяти шагах, но бедняга так и не осмелился. Вот, подошла довольно толстая дама с нотами. Её спросил бы он, должна ли та носить ноты. Затем прошлась пара совсем юных штучек: одна- с коробкой в руке. Вторая, с "солнечным" зонтиком, что-то быстро и важно наговаривала спутнице. Её попросил бы он: "Поделитесь-ка и со мной беседой". Но это было бы слишком нагло. Вот, прошла мимо, очень медленно, некая молодая особа, она покачивала головкой, углублённая в себя, будто не занимал ничуть её этот мир. Минуя Густава, эта женщина взглянула на него и улыбнулась так, будто припомнила старого знакомого. Тот встал, но не сразу ,и не будучи удивлён нечаянной улыбкой, но поражён сходством прохожей со своей женой. Сзади та выглядела странно похожей на неё настолько ,что Густав почти перепугался. Да, и причёска была такой же, и подобную шляпку некогда надевала его жена. И по мере того как незнакомка удалялась, всё сильнее Густаву чудилось, что она и есть покойная. Он боялся, что та оборотится ибо черты её лица имели мало сходства с покойной: только походка, силуэт, причёска, шляпка.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы