Он ждет и смотрит на небо. Он смотрит на него уже тысячи лет и каждый Его вздох сопровождает тишина молитвы и шум прибоя миллионов чувств и ощущений. Он молчит, но крик его души слышен даже ей, там, на другом конце земли у ледяного подножья северного величия. Она слышит и слёзы срываются с ресниц, а голая выжженная земля впитывает капли долгожданной влаги, не зная, сколько соли несет в себе каждая из них. Она снова плачет. Но ни одна её слеза не принесет столько горечи земле, сколько приносит Творцу её отчаяние, ёё - любимой из дочерей великого Отца мира. Еще немного и заплачет сам Вездесущий! Но нет, он не плачет, но лишь протягивает ей ладонь и просит у неё покоя. Теперь вся мощь Сущего сжата в одном её кулаке. И одного взгляда достаточно, чтобы небо посмотрело на него. Оно повинуется, но разве оно обещало ей выслушать его крик?

Небо… Я снова говорю с ним. Теперь уже по-другому, совсем иначе.

- Ты повзрослела. – Скажет оно. – И изменилась.

А я только улыбнусь в ответ и обниму руками воздух. Небо уже не плачет надо мной, теперь оно наблюдает и лишь подталкивает к размышлениям.

- Что ты расскажешь мне сегодня?

Оно смотрит на меня бездонными глазами и терпеливо ждет, пока я соберусь с мыслями.

- Я расскажу тебе о том, какие у него глаза.

Небо улыбается. Оно слишком сильно любит свою дочь, и лишь поэтому не позволит ревности взрастить свое семя в душе воздушно-ветрянного пространства его мира.

- Какой он?

- Голубоглазый.

Я улыбаюсь. Я знаю, что меня поняли. Да и потом, все его дети получают в дар небесный цвет глаз. Даже если в жизни их взгляд чернее ночи.

Мы рождаемся, живем, умираем... и снова рождаемся, живем, умираем... Бесконечный цикл нечеловеческой души. Мы рождаемся, и с первым криком мы начинаем свой путь к смерти. Мы продвигаемся по жизни, накапливая знания, изживая себя, поглощая опыт; мы ставим цели и идем к ним, переступая через совесть, честь, любовь, верность, преданность; мы движемся вперед, опрокидывая чужие мысли, подминая в жернова собственных амбиций десятки жизней и судеб. Мы живем, во всяком случае, думаем, что живем. Бездушные, вечно голодные, жаждущие зрелищ, хлеба и крови, хищные. наглые, интровертно экстравертированные существа, стремящиеся утолить свои инстинкты. И это мы называем гордым словом "человек"??? Мы научились мыслить и превратили семью в стаю; мы научились убивать красиво и со смыслом и называем это выживанием; мы гордо задираем голову и красуемся шрамами, заработанными собственной глупостью и убеждаем себя, что, живя среди волков, выть должны по-волчьи. Как опрометчиво мы оскорбляем эти[ гордых животных! Ведь даже гиены и шакалы по сравнению с нами - Боги чистоты и невинности.

Шаги по городу... Под ногами скользит прозрачная гладь тонкого льда. Первая зимняя вода заманчиво поблескивает, издавая скрежещущий визг под тонкими прослойками титановых набоек. Мокрый туман молочным полотном укутывает промерзлое тело, а под ноги катятся блестящие шарики каштанов. Раннее утро еще не пропиталось дневным смогом, и небо еще кажется голубым или хотя бы серым, а не грязным и замызганным остатками облаков. И снова шаги по городу... За спиной остается душная, но ароматная змея тоннелей метро и мраморно-гранитные стены переховдов с мутными каплями конденсата. Деревья скрыли позади бульвары и улицы, оставив ее на едине с раскисшей листвой и еще одной порцией одиночества. И зная ее мысли, видя ее чувства, слыша ее ощущения, последний осенний ветер послденего позденго октября весело, играя, заплетет ее волосы в косу, и начатое некогда колдовство завершится, оставив за собой только легкий аромат сухих трав и остатки вкуса Nina Ricci.

Осиротела душа

И по грязи, не спеша,

Глотая обиды,

Я продвигаюсь вперед.

Я прохожу расстояния,

Убивая сознание,

Спотыкаюсь от боли,

Но ускоряю полет.

Падение вверх -

Неимоверный успех!

Я пытаюсь забыться

В лучах черного света.

И любуясь собой

Над алой водой

У выхода в смерть

Я влюбляюсь в планету.

Отказаться от холода... В пользу гарячего дыхания... в пользу теплой ладони... в пользу улыбки в ясных глазах... Странно, как я ощущаю, что за улыбкой скрывается... прячет расстояния пройденой боли? А кто их не прячет... И отбивая по мокрой мостовой чиканным шагом мерки "от" и "до", я сомневаюсь... в искренности своих страхов. Молчание больше не дарит мне покой, у него закончились средства на подарки для меня... и даже декаданс на лице не дает мне полностью спрятаться от всепроникающего взгляда внутрь... А что нужно ему? Что ищет он в своей тишине...? И найдет ли что-то в моей...                                           

P.S. ...а можно ли влюбиться в глаза...?...

Он верит ей. И на ее ресницах дрожат капли ночной росы. Она ждет вестника. И тот мчится, неся дары. Их много, но Она может взять только один, выбрать не между одним и другим, а между одним и ничем. И вестник ждет, он знает, какая боль запечатана в тех амфорах с кровавым вином, что стоят в углу её дома, и он не смеет ее торопить. Ночь коротка для любви, но бесконечна для колдовства. Пускай поколдует. Творец любит наблюдать за своими дочерьми в час, когда они, распустив волосы и освободившиь от одежды, выходят к зеркалам рек и готовятся принять в себя его дары, пусть какими бы острыми ни были на них шипы. И лишь у одной не потекут слезы сожаления, когда она сорвет талисманы и утопит цепи страхов, сожжет на алтаре еще часть себя и завершит колдовство, закрыв книги прошлого. Сегодня Она начинает писать новый фоллиант. И когда-нибудь её бибилотека станет последним даром миру. Но пока... её ждет вестник, ведь ему еще нужно успеть к Её выбору. Он-то готов, а вот Ничто не сразу поглотит её силу и миллионы радуг из алмазных слез.