Кома жизни или Последняя заря

Я никогда не хотел знать, каким будет последний день моей жизни. Я никогда даже не думал о том, что однажды утром за моим окном встанет все то же солнце, которое встает в кольце нескончаемого рассвета Земли, но — последний раз. Так уж мы устроены, мы боимся умирать, но живем так, будто это может произойти с кем угодно, но не с нами. Уж мы-то точно будем жить. Никто не хочет стареть, но и умирать молодым никто не готов. Я не был исключением.

Сегодня моя последняя заря. Я встретил ее с горьким привкусом необратимой разлуки. Я ее узнал. Мне повезло больше, чем тем, для кого это было или будет полным неведением. Но сейчас я знаю, что это то, что всех нас объединяет — единая достоверная конечность всего, что имело начало. Все, кто когда-либо родился здесь, однажды встретят свой последний рассвет.

Когда я был ребенком, я любил представлять, каким я буду в 20 лет. А в 30, в 40? 40 лет для меня было глубокой старостью и я представлял себя именно таким. Что у меня будет жена и трое детей. Я буду очень взрослый, очень важный, я буду зарабатывать деньги и обязательно мы будем счастливы в нашей семье. Я представлял себе картинки своей очень взрослой жизни и они все были очень солнечные. «Очень» — яркое, емкое, эмоциональное слово из детства. В нем оно имело особенный, значимый смысл. Оно было очень большое и способное передать что-то, что больше тебя самого или должно быть таковым.

Мне 34 года. По крайней мере, именно столько мне было на тот момент, когда моя жизнь все же захотела остаться, а тело не смогло удержать этого напора.

Да, я совсем не стар и сейчас я понял, что совсем и не взрослый. Но сегодня я встретил свой последний рассвет. Сегодня системы жизнеобеспечения будут отключены. Я знаю, что это было тяжелое решение, я чувствую эмоции, слышу разговоры и понимаю, что я давно умер. Я терпеливо ждал. Я успел подготовиться, я много слушал, много чувствовал, многое успел понять, пережить, принять, полюбить. Одним словом, — все то, что мы катастрофически не успеваем в жизни.

Я давно такой. У меня нет дней и нет ночей, я живу другой жизнью и измеряю ее присутствие другими параметрами. Но я всегда чувствую, когда встает солнце. Люди просто знают, просто констатируют, что настало утро. А я чувствую, что встало солнце, каждый раз оно дарит мне новую зарю. Но я больше ничего не знаю о ночи, когда она приходит и что делает. Ее будто нет в моей жизни, как нет расписания, нет времени, плохой или хорошей погоды, нет разочарований, привязанностей и надуманных депрессий, я свободен, потому что мое тело пребывает в минорной ноте своей сольной партии.

Со мной давно никто не разговаривает. Не верьте фильмам. Человек так устроен, — он не может общаться с кем-то, кто не разговаривает с ним, кто не смотрит на него, не проявляет видимых, привычных для восприятия и подтверждения контакта телодвижений, и под вопросом большим, слышит ли. Даже с Богом, человек предпочитает общаться «про себя», хотя Бог — прекрасный собеседник. Я тоже хороший собеседник, я очень внимательно и терпеливо научился слушать, а ведь мало, кто из людей может похвастаться такими качествами. Подспудно или явно почти каждый знает, какое это ценное качество, почти каждый в нем нуждается, но как-то по-детски жадничает дарить эту радость другим. Потому что это один из самых ценных даров человека человеку — быть услышанным и понятым. Да, если вы способны услышать, вы способны понять.

Но мы так любим создавать искусственные дефициты, быть несчастливыми и жить ожиданием. Мы все время чего-то или кого-то ждем, мы так преданны в своем ожидании, что когда приходит то, что мы ждали, мы почти никогда не можем ему порадоваться, потому что не совсем такое, как хотелось, представлялось, ждалось, и уже полюбилось. Или вовсе и не надо уже, перехотелось, будто «заказ» был на определенное время определенного дня, конкретного месяца и года… Я улыбаюсь. Да, мне приходится об этом сообщать, потому что в моем теле больше нет движений. Я живу в том самом идеальном покое, о котором мы легко рассуждаем, но ничего не знаем и пребывать в нем не умеем. Я тоже привыкал.

Часто я слышу как звонит мобильный телефон в моей палате и изможденный голос отца или кого-то из родных часто произносит слово «так же»… Я понимаю… Но.. Только человек может быть так неаккуратен со словами, значение и смысл которых всегда глубже, чем он хочет использовать. Жизнь не статична, ничто в ней не бывает «так же», каждую секунду жизнь меняется, даже когда вы просто лежите, вам кажется неподвижно, жизнь идет, в этот момент, она не замирает ни на секунду.

Здесь жизнь воспринимается совсем иначе. Нет. Она другая. Я почти не слышу звук мерной пульсации приборов, подключенных к моему обездвиженному телу, но всегда слышу, как вздыхает отец. Мы никогда в жизни не были так близки с ним, как сейчас. Я чувствую его настроение, я слышу его тихие шаги по палате, я всегда знаю, когда пришел именно он. Он никогда не разговаривает со мной вслух. Никогда. Но я знаю все его мысли и чувствую боль, которую доставляют ему воспоминания. Мне иногда хочется взять его руку, почувствовать его теплую, шероховатую ладонь и сказать, что ему не о чем сожалеть, что я люблю его, что все, что я хочу, — это уйти. Я очень устал. Все очень устали. И никому, никому не нужна жизнь обесточенного тела. Но я молчу. Я понимаю, что ему нужно было время принять такое тяжелое решение.

Отец всегда был очень строг со мной, он был скуп на эмоции и ласку, и считал, что только так он вырастит из меня мужчину. Он боялся. Как все родители, постоянно чего-то боятся, будто страх способен что-то изменить, или сам по себе хоть в чем-то продуктивен. Страх… прожорливая, бездонная химера, которая способна изуродовать и свергнуть в пропасть самые прекрасные эмоции. Страх парализует, сковывает, уничтожает и все равно остается голодный, и требует новых и новых порций наших переживаний. Самое бесполезное и безжизненное переживание. Мы взращиваем его с щеночка и потом живем с этим волкодавом всю жизнь, умудряясь задабривать его сладкими косточками, только бы он нас не трогал. И никому в голову не приходит выставить его за дверь, где он погибнет без еды и внимания. Это не жалостливая собачка, это тот зверь, который подъедает нас планомерно, питается нами самими, когда нам кажется, что он живет в соседней комнате. И вскоре вся жизнь измеряется его местоположением в нашей жизни….

Как хотелось бы сейчас обнять отца и сказать ему, как я люблю его, что ему не в чем себя винить, ему нечего было бояться, никогда… Но я вырос в одной комнате с этим зверем. Я тоже негласно признал его полноправным сожителем и бессознательно научился его кормить, только бы он не трогал меня, маленького и беззащитного. А сейчас я вижу, как он лежит у ног отца, голодный и злой и смакует остатки его душевных сил. «Батя! Батя! Я люблю тебя!…» — я готов закричать, но здесь не принято повышать голос, потому что все, чье сердце открыто, слышат тебя… «Батя! Я люблю тебя! Слышишь?!» И мама тебя любит!…» Теперь я это знаю точно. Я всегда чувствовал, что она рядом, хоть и видел ее только на фотографиях.Я только сейчас избавился от этого подкоркового чувства своей вины в том, что произошло. Когда мать решила не прерывать беременность, отец был категорически против. Они много спорили и ругались по этому поводу, потому что угроза ее собственной жизни была серьезная. Рожать было нельзя. Но мать настояла. Я никогда не знал материнских объятий. Но после моего рождения их больше никогда не знал и мой отец…

Чувство вины съедало меня с ранних лет. И в нашем доме, жил еще один взъерошенный, дикий и вечно голодный зверь. Вина… Двух таких сожителей достаточно, чтобы жизнь превратилась в свое подобие, в некое представление по бездарному сценарию.

И вот сейчас эти два бандерлога, страх и чувство вины, громко чавкая, подгрызают моего отца. «Батя! Я люблю тебя! Бать, спасибо тебе за все! Я люблю тебя, слышишь?… Бать, отпусти, мне пора. Я очень устал…» — я повторяю это каждый день по много раз. Только теперь он не слышит меня. Что, спрашивается, мне мешало говорить это раньше? Что вообще мешает людям говорить, что они чувствуют? Что мешает им жить, а не представлять, что они живут? Да, вот, эти двое. Две прожорливые, заботливо взращенные химеры. Видите? Ах да… Я уже и забыл, что они нам, как родные, мы не воспринимаем их всерьез…

Мне пора. Я готов… Только одно я так и не постиг, почему безответная любовь — это так больно? И почему ее так много?… Может, потому, что нас с раннего детства учат всему, чему угодно, а Любить — не учат. Нас не учат растить и прикармливать Любовь, не учат с Ней жить в одной комнате, а ведь только Она умеет слышать без голоса и звуков, видеть с закрытыми глазами, чувствовать в неподвижности тела, дышать полной грудью, отдавать от чистого сердца, уважать без комиссионных и знает ответы на не заданные вопросы. Мы всю жизнь по ней тоскуем, но так ничему и не учимся. Почему? Ждем. А ждать не надо. Надо просто любить…

Что я успел в этой жизни? Я успел главное — научился любить. У меня была целая жизнь, а смог только сейчас. И это то, ради чего я задержался. Я люблю. Но мне пора.
(с)